Выпускник

Глава 16

Возвращаюсь, парни уже обедают, ждут меня.

— Уха? Из консервы?

Серега кивает, молча ест дальше.

— Почему не мясо?

— Мы тут подумали, что пора нам учиться экономить.

— На черта?

— Не ругайся.

— Зачем? Надо работать, а не экономить.

— Студенты очного отделения не должны работать, — учит меня жизни Колян.

— Кто сказал?

— Так общество решило, у каждого свои цели ясные, задачи определенные. Мы — комсомольцы должны учиться, коммунисты — строить наше общество, работники ударного фронта — работать, вести нас в светлое будущее. Вот закончим вуз, получим корочки, и станем тем самым ценным капиталом — людьми с корочками — кадрами, кующими победу социализма над всем миром.

Не знаю, как объяснить этому парню, глубоко верящему всему, что он слышит, что всё не то, чем кажется. А люди, которые голосят с трибун об этом самом фантастическом «светлом коммунистическом» будущем, уже сегодня живут хорошо, катаются как сыр в масле, и не думают, где завтра и на что купить продукты или зимние сапоги для детей, растущих так быстро, как грибы после дождя.

Понимаю, что мои мысли крамольные, поэтому цежу сквозь зубы:

— Не вопрос, догоним и перегоним, — и молча, уплетаю хлеб с ухой.

После обеда дежурный уносит мыть посуду, я же с осуждением смотрю на Колю, который обложился учебниками.

— Сегодня воскресенье, — напоминаю ему.

— И? Что это меняет?

— Вы весь день пытались объяснить мне, что я должен жить по законам студенческого времени.Воскресенье дано нам, чтобы отдыхать.

— А кто будет повышать свой интеллектуальный уровень? — округляет глаза.

— Колян, ну не заходит тебе история журналистики, не можешь вызубрить имена, даты, брось это дело, — цедит Серега.

— Как же я сдам?

— Учись технике сдачи у Терехиной! — хохочет Мишаня.

— Это как?

— На коленках раскладываешь учебник с закладками по билетам, и переписываешь.

— А если поймают? Отчислят? — Колян бледнеет.

— Первый курс, фундаментальные предметы идут. Общегуманитарные дисциплины — философия, риторика, история. Литература, русский язык, история и теория журналистики. Античная литература, литература Средних веков и эпохи Возрождения. Никаких тебе экспериментов. Вот на втором курсе добавят предметов по специальности, будешь париться, а пока расслабься.

— Не хочу трояк! — спорит Коля.

— Ну так, вперед, как Терехина!

— Идите вы, сами знаете куда.

— Слушайте, а техника средств массовой информации и пропаганды на каком курсе?

— Вроде на первом.

— Там прям пропаганде будут обучать?

— Неа. Вроде как про типографские станки и прочее печатное оборудование будут втирать.

— Ужасная мука для девчонок.

— А еще будет фотография и машинопись.

— Нас научат фотографировать и печатать на печатной машинке десятью пальцами.

— Это как игра на рояле?

— Может, обойдется.

— Что по физподготовке?

— Зачет по стрельбе грозит.

— Здорово.

— А я плаванье предпочитаю.

— В бассейн на Ленинские горы поедем.

— Может, сегодня в библиотеке посидим?

— Точно нет.

Смотрю на парней, понимаю, это сейчас они просто парни, а скоро кто–то из них станет прозаиком, поэтом или кинодраматургом. Кто–то займется опасными журналистскими расследованиями, и обязательно прославится, попадет на первый канал.

Однозначно, журфак МГУ — это веселый факультет и многообещающий. Не зря я выбрал его, а не биологию, куда собирался настоящий Макар Сомов.

Понимаю, он просто не решался признаться себе в том, что может поступить в МГУ, поэтому мечту свою хранил втайне ото всех. А я пришел, узнал, и победил его страх! Теперь учусь на факультете своей мечты.

Учителя у нас огонь! Великолепные преподаватели — женщины, старорежимные профессора — мужчины. Такой факультет как наш не может не породить знаменитостей.

Брежневское время — спокойное и одновременно не однозначное, как скажут чуть позже, уже в мое время! Несмотря на существующие политические проблемы, эта эпоха стала первой, когда советская молодежь чувствовала себя прекрасно.

Первое поколение послевоенных лет. Никакой опасности, запах прошедшей войны забыт, в противостоянии СССР и США советские граждане чувствуют полный контроль над ситуацией, никто не верит, что что-то может угрожать.

Молодежь верит в светлое будущее, вдыхает стабильность полной грудью, одевается по последней моде, смотрит классные фильмы, в том числе зарубежные, гоняет на мотоциклах «Ява», и не знает, что пройдет еще пятьдесят лет, и всё кардинально изменится.

Выдыхаю это самое знание, потому что не хочу портить себе настроение.

— Слушайте, ребята. Мне нужна стипендия повышенная, — неожиданно заявляет Коля. — Для этого я должен сдать сессию на одни пятерки.

— Чем можем помочь?

— Веселова, комсорг наш, тут идею подкинула — пригласила вступить в театральный кружок. Говорит, им там жесткого мужского голоса не хватает.

Дружно гогочем.

— Не смешно. Вы же знаете, что любая активность ведет к повышению статуса. Стенгазетой я заниматься не хочу, скучно это. К спорту не расположен. — Команда КВН появится намного позже в 1989 году, так что поржать не получится. Впрочем, это не те годы, когда можно над чем-либо открыто смеяться, — проговариваю мысленно. — На повестке остается театральный кружок. Хохмач из меня никакой, значит, пойду лицедеем.

— Лучше, как Терехина, — говорю я, тут же удостаиваюсь пугающего взгляда Коли.

— Всего–то для начала надо песни выучить.

— Какие?

— Ну, те самые, что мы в общаге горланим.

— Так за совет народных комиссаров… — выкрикиваю я.

— Можно что–то попроще.

— Так за Царя, за Родину, за Веру мы грядем громкое «Ура! Ура! Ура!», — вопит Серега.

— Ну вас, — Коля обижается, и запевает другую песню: — За нашим бокалом сидят комиссары и девушек наших ведут в кабинет…

— Вы еще в царские чины и звания сыграйте. Кто сегодня будет ротмистром, кто поручиком.

— Надоели вы со своей болтологией. Время между прочим уже три. Скоро день закончится, а мы так и не решили, чем займемся.

Громкий стук в дверь извещает о прибытии кого–то постороннего.

— Кто там? Войдите! — гундосит Серега.

Спустя мгновение дверь открывается осторожно, потихонечку, и появляется голова Маши Серегиной.

— Тебе чего? — гаркаю на нее. Только девчонок здесь не хватало.

— Я по поручению к вам… — заговорщицки подмигивает.

— Кто тебе поручил поручение? Выкладывай, — усмехается Мишаня, осматривая аппетитную Машку.

— Девочки.

— Выкладывай.

— Сегодня у комсорга Лидии день рождения. Мы скинулись на продукты, на конверт.

— Хочешь теперь с нас три шкуры содрать? Денег нет! Стипендия закончилась, а до следующей еще неделя.

Машка хлопает глазищами. Кажется, эта бестия умеет хлопать всем подряд. Всё что у нее есть использует в качестве оружия против мужчин.

— Я всего лишь хотела пригласить вас на праздник.

— Лидия знает, что ты за ее спиной приглашения разносишь?

— Даже не догадывается. Это будет сюрприз, мы с девчонками решили в своей комнате накрыть столы. К шести. Придете? — снова бросает на меня щенячий взгляд.

Я готов скинуться на подарок, мне для Лидочки ничего не жалко. Лишь бы отвязаться от нее, откупившись. Но понимаю, что легко избавиться от общества назойливых женщин сегодня не получится, а мне уже хватило общения с Олей. Я сыт.

— Придем! — бряцает Миша. И Маша тут же исчезает за дверью, плотно прикрыв ее за собой.

— Вот и вопрос с досугом решился, — хохочет Серега, закрывая учебник Коли. — Пора решать вопрос с подарком и готовиться к гулянке. Как думаете, девчонки догадаются, что нужно что–нибудь «горяченькое» на стол поставить?

— Я не иду! Вот держите, — достаю из кармана три рубля. — Купите что–нибудь.

— Может, нам одолжишь по трешке? Со стипендии отдадим.

— Мне не жаль, — достаю из кармана три трехрублевых купюры, протягиваю парням. — Но не хочу, чтобы вы мне предъявляли претензии, как сегодня утром, ставили перед выбором — или я с вами, или один — сам по себе.

Ребята кивают, молча разбирают деньги.

Я же думаю о том, что Коля прав. Если бы мы учились только на пятерки, у нас стипендия была бы не тридцать пять рублей, а пятьдесят. С учетом того, что молодые специалисты получают всего сто двадцать рублей, это большие деньги.

На пятьдесят рублей вполне себе комфортно жить в общежитии, на дорогу не нужно тратить три рубля в месяц, в столовке поесть — пятьдесят копеек в обед по талонам, двадцать–тридцать — в завтрак или в ужин. За общагу берут всего три рубля в месяц.

Если учесть, что парни не тратятся на одежду, дорогу, то черт знает, куда они девают свою стипендию. Может, домой отправляют — родителям? Впрочем, молодые ребята найдут куда потратить. Все время денег не хватает. Одергиваю себя — меня это точно не касается.

Мы уже стоим у дверей — готовые — одетые в белые рубашки и темные брюки, когда я сообщаю парням:

— Я с вами не пойду.

— Э–э. Так не пойдет. Звали всех. А ты обещал сегодняшний день провести в общежитии.

— Ладно, — соглашаюсь нехотя. Мне такая неволя хуже, чем домашний контроль. Меня даже мать родная никогда не могла остановить, а тут ребята требуют, чтобы я был как все, не отсвечивал.

Я и так как все. Осенью ездил со всеми на сельхозработы — картошка, свекла. Записался на лето 1977 года в стройотряд, говорят нас на строительство БАМ отправят, а это большие деньги, если выгорит. Желающих слишком много, со всей страны едут комсомольцы строить магистраль.

Я также по ночам зубрю предметы как пацаны, кричу в форточку «Халява приди», кладу пятак в ботинок.

Не отказываюсь, когда предлагают «Три топора».

Я как все. За одним исключением, хочу быть уверенным не только в завтрашнем дне, но и в сегодняшнем. И если мне жизнь дает шанс зарабатывать мозгами, почему нет? Моя работа и опасна, и трудна, но она мне нравится. Я пока не знаю, как точно ведут журналисты свои расследования, поэтому веду так, как подсказывает жизнь. Бросаюсь на амбразуру со всей горячностью.

Не всем чистить вагоны на железной дороге или разгружать их. Кому–то как мне приходится спасать людей.

Дядя Витя мечтал, чтобы я пошел по его стопам, или в военные. Так и говорил:

— Сынок, с твоими мозгами нужно Родину защищать, делом важным заниматься.

Я же отвечал, что люблю биологию, а сам втихую корпел над стенгазетами в школе.

Всё обдумывал, кем мне стать. Кем сердце велит — журналистом, или — кем получится — биологом.

Время пришло, и я понял, чего именно хочу.

Мне всегда нравилось собирать информацию, анализировать ее, делать выводы. Создавать новости, да такие, чтобы волосы на голове шевелились. А еще я считал, что это очень важная работа — информировать людей о том, что происходит вокруг.

Я живу в эпоху Брежнева. Вроде спокойное время, но всем ведь понятно, как много нам не договаривают. Идет холодная война с сорок седьмого года, с того самого момента, когда была объявлена доктрина Трумэна, и мне ли не знать, что она закончится распадом СССР.

Конечно, я ничего не могу с этим сделать, но как журналист могу размышлять над тем, что, если бы СССР победил в холодной войне. Как бы тогда выглядел мир?

Что если можно что–то сделать в этом глобальном противостоянии между США и СССР? И изменить расклад в 2024?..

Нет, нельзя. Прошлое не изменить.

Тогда зачем меня сюда отправили? Зачем дали шанс снова прожить жизнь? Злюсь.

— Ладно, идем праздновать день рождения Лидии, — выдыхаю я, смирившись с тем, что сегодня могу позволить себе расслабиться, и отпустить все проблемы.

В конце концов, эти золотые годы жизни — студенческие — больше никогда не повторятся. Надо запомнить, каково это жить одним днем.

Вот о чем заморачиваться советскому студенту? Он получает так много — бесплатное обучение, стопроцентное трудоустройство после диплома, неважно, что это может быть захолустье, в котором ты застрянешь на три года, дешевое место в общежитии с его вечеринками и девчонками.

Беззаботная счастливая жизнь советского студента — живи и радуйся!

Не сдал сессию, или зачет, прогулял пары — тебя отчисляют? Не переживай, продумай наперед, чем закрыть эту брешь. Бегай на лыжах за университет, выпускай стенгазету, играй в театральном кружке, принимай активное участие в студенческой самодеятельности, — и ты в деле!

— Да, — отвечаю самому себе на свои же мысли.

— Здравствуй, Макар, — слышу приглушенный голос Лидии. Поднимаю глаза и удивленно разглядываю девушку. Такой красивой она еще никогда не была — на ней розовое короткое платье в цветочек. Волосы модно зачесаны, и завиты. Алые губы приоткрыты, порхают как бабочки или как лепестки розы. И пахнет от именинницы духами.

— Спасибо за духи.

Лидия впервые меня за что–то благодарит? Не требует, не наезжает. Оказывается, она умеет говорить «спасибо».

— О каких духах речь?

— Девочки сказали, что это вы скинулись на подарок. Так бы они не осилили сумму.

— Брось, не будем о деньгах, — пытаюсь пройти мимо Лидии к цветнику, который благоухает в комнате. За столом собралось девчонок десять, не меньше. Сдвинули кровати к столу, скучковались. Парням выделили целую кровать.

— Обалденно минтай пожарили, — гундит Коля. — Откуда рецепт, кто поделится.

— Это Света жарила.

— Ой, — Света краснеет. — Рецепт из первого номера «Работницы» за этот год. Я в жир на сковороде добавила немного соли, вот рыба и не прилипла, прожарилась хорошо.

— Рубрика «Дела домашние» в Работнице моя самая любимая, — смеется над девчонками Миша.

— Правда? — они хлопают на него глазами, и всё внимание достается ему. — А давайте напишем им как приготовить кашу на десять человек, и при этом сэкономить на тушенке, что лучше добавить лук или морковку?

— Дорогая редакция, как приготовить кашу из топора в условиях кухни общежития? Когда каждый норовит умыкнуть у тебя мясо из кастрюльки, вместе с кастрюлькой? — продолжает хохмить заводной Миша.

— Да, пожалуйста! — отвечает редакция. — Поставьте у входа в кухню вашу злую подругу, желательно страшненькую, — неудачно шутит Коля.

Девочки замирают, злобно глядят на неудачно пошутившего парня.

— Шутка, — переводит он сам свой опус, и девчонки неохотно улыбаются.

Не знаю, как долго продолжалось застолье, но «Три топора» и селедка мне запомнились надолго.

Откуда–то возникла гитара, Терехина перебирала тонкими пальцами по струнам, девчонки пели.

— Теперь танцы до утра! — выкрикнул кто–то.

— Тетя Рая вам отбой в двадцать три ноль–ноль организует, — ответил кто–то. — Так что ровно два часа на танцы осталось.

Столы мигом мы вынесли, и поставили на кухне. В комнате материализовался катушечный магнитофон. Тут же заиграла музыка.

'Во французской стороне, на чужой планете,

Предстоит учиться мне в университете —

До чего тоскую я, не сказать словами,

Плачьте же милые друзья,

Горькими слезами'.

Я присел на кровать и просто наблюдал за ними — за девчонками.

Кокетливые взгляды, аппетитные фигурки с округлыми попками, декольте платьев. Молодые симпатичные.

Ух! Я бы станцевал с одной из них…

Неожиданно одна из девушек подсаживается ко мне, да так близко, что кажется, ей места не хватает.

Я уже хотел встать и выйти, но услышал ее тихий голос.

— Говорят, ты — фарцовщик. Можешь достать хорошую тушь и джинсы? Есть ребята, с деньгами, они неплохо заплатят.

Я начинаю задыхаться от ее наглости. Она же меня подставляет сейчас, неужели не понимает?

— Ты говоришь глупости, — рявкаю я, поднимаюсь резко на ноги. Иду на выход.

— В чем дело? — меня догоняет Серега уже в коридоре.

— Хочу пораньше лечь спать, — отрезаю его поползновения уговорить меня остаться до полуночи на этаже с девчонками.

— Как хочешь. Пеняй на себя, всё интересное пропустишь.

— Ну что же поделаешь, — пожимаю плечами.

Поднимаюсь по лестнице на свой этаж. Здесь тихо и никто не мешает думать.

Я сажусь на подоконник и думаю снова о том, почему попал именно в этот год?

Пытаюсь вспомнить историю. Что произошло в семьдесят шестом? Ничего на ум не приходит.

Это брежневское время позже назвали застойным. Всё что вспоминается, что в этом году заработал завод Камаз' в Набережных Челнах, открывались рыбные магазины «Океан», появилась первая ЭВМ в Липецком вычислительном центре. Вышли в прокат фильмы «С легким паром или ирония судьбы», «Буратино». Хоккей с шайбой принес золото на Олимпиаде–76, а Брежнев и Каддафи подписали договор о подземных ядерных взрывах в мирных целях. Состоялся 25 съезд КПСС, на который приехал сам Фидель Кастро. А Брежневу было присвоено звание маршала Советского Союза.

Какие бы факты я не вспоминал, это ничего для меня не меняет.

Прошлое уже вылеплено, выстроено, в нем ничего не изменить, его можно лишь прожить достойно и осознано.

Меня взяли внештатным корреспондентом в «Правду». Это дорогого стоит, ведь подписку на «Правду» оформляют члены партии. Это тебе не «Комсомолка» или «Труд», которые выписывает пролетариат.

Если бы я не был сыном Сомова Матвея, меня бы не взяли. Ведь работать здесь — почетно, и каждого сотрудника рассматривают под лупой.

Меня взяли внештатным корреспондентом, я должен был самостоятельно искать темы для репортажей, представлять в прессе «голос народа», сообщать о ситуации на местах — в моем случае — на предприятии, где я работаю. Так как я студент, то мне бы докладывать народу, что у нас в МГУ происходит. Но ничего не происходит такого, о чем хочется писать, докладывать тому самому народу.

Впервые понимаю, что даже Ника, которая хочет меня использовать, и для этого отстояла мою кандидатуру перед главредом, не была тем человеком, кто оказал мне протекцию.

Остается надеяться, что меня не заставят вступить в партию, чтобы доказать «чистоту» крови и духа.

С коммунистической партии мысли перескакивают на деньги. Всё как обычно, такой я — не идеальный, а просто человек.

Ярким пятном в сознании всплывает неприятный разговор о фарцовке.

Похоже, меня кто-то сдал?

Хотя, чего сдавать-то? Я же нигде замечен не был, не привлекался, не состоял, не участвовал.

Может, неправильно кто понял ситуацию, и разнес неверные слух, порочащие меня — комсомольца.

С какого перепугу я вдруг стал похож на фирмача, или на «утюга»?

Теперь придется доказывать обратное. Как я это не люблю.

И как мне это еще аукнется, вот где вопрос.

С этими мыслями я засыпаю.