Выпускник

Глава 26

Просыпаюсь под утро с кашлем, с ощущением, будто кто-то прямо по моей голове пару раз врезал тяжелой книгой. Голову словно тисками сдавливает, из горла — сухой, глухой кашель, будто горло завалило мелким гравием.

— Макар, ты чего? — первым замечает Миша, зевает, зажмуривается от света и смотрит на меня, как на доску объявлений в общаге, на которой висит новость о запрете выносить еду из столовой.

Отвечаю ему лающим кашлем.

— Не надо было тебе вчера в Ломоносова играть!

— Прекрати, жив я, — говорю и тут же снова начинаю кашлять, будто в подтверждение своих слов. Голова раскалывается.

Находят в аптечке таблетку от головной боли, ясное дело она не меняет положения вещей.

— Это у тебя температура, брат. А градусник… О, друг, у нас же градусника-то и нет!

Парни оживляются, с паникой смотрят на меня. Коля решительно кивает:

— А сходи-ка к Машке, что ли. Мол, товарищ Сомов пал жертвой необузданной температуры — так она к тебе как Карлсон прилетит.

— Это как? С пропеллером?

— С градусником и банкой малинового варенья под мышкой.

Парни очень громко смеются.

— Вы нормальные, Карлсон сам прилетал, чтобы поесть. С пустыми руками.

Снова нехорошо кашляю, захлебываюсь в приступе. кто-то уходит за помощью. А моя жизнь как в тумане.

Спустя время в комнате появляется Машуня. Всё как парни и говорили — в руках банка варенья и градусник.

Маша присаживается на край моей кровати. Лицо строгое, взгляд бесстрастный, словно командир, и взгляд её цепляется за меня. Мол, слушай, товарищ Сомов, теперь ты — под моим командованием.

Только ее внешний вид располагает мысли к другому. Время раннее, девушка вся растрепанная, сексуальная такая, в халате стареньком, какая же она кажется домашняя и милая. Прямо влюбился бы, не знай, какой она бывает.

— Товарищ Сомов, — она с нарочито жестким тоном. — Придется подчиняться. Сегодня я — твой врач.

— А у тебя корочка имеется? — прохрипел я с легкой насмешкой.

— Комсомолка умеет всё! — закатывает глаза.

— Так уж всё? — парни снова гогочут, и я цыкаю на них. Вот сейчас они собьют настрой девчонки, и она сбежит, сверкая пятками, от насмешек, оставив меня в беде.

— Комсомолка может всё! — парирует она снова, закатывая глаза и втыкая градусник мне под мышку с таким рвением, будто хочет навсегда оставить след от термометра. Парни, у которых ржач уже переходит в вой, переглядываются, шепчут что-то.

Машка на них цыкает, и они замолкают, как будто и не дышали вовсе. Бросает на Колю повелительный взгляд: — Чайник где?

— Вон!

— Горячий?

— Холодный. Некогда нам было с утра чаи распивать.

— Быстро кипятить воду! Я чем поить больного буду?

— Ну, Машка, ну погоди, ты мне еще ответишь за свое командование, — бубнит Коля, поднимается нехотя, топает с чайником в коридор. Возвращается спустя двадцать минут.

— Тебя за смертью посылать!

— Я здесь при чем? Не могу же есть голой @опой на твой чайник, чтобы он закипел быстрее!

— Фу! Товарищ, Николай, выражения выбирайте. Здесь девушка!

— Где? — Коля тут же мстит Маше.

Устав от их препирательств, закатываю глаза. Болеть в общежитии не здорово совсем, слишком много народа и желающих помочь, а вот покоя совсем нет.

— Сомов, — Маша пихает меня и сует мне в руки чай. Смотрю на её торопливые, но ловкие движения — ну точно скорая помощь.

— Маша, ты что, всерьёз веришь, что вылечишь меня вареньем и чаем? — ухмыляюсь, хотя от этого опять начинает колоть в горле.

— Даже не думай иначе, я мертвого подниму из могилы, если такую цель передо мной поставить, — отвечает она с таким тоном, что отступать не хочется. А уж проверять эту истину, тем более. Потому что нужно очень срочно оклематься, уже к обеду должен стоять крепко на ногах.

Страхи мои об уходе Марии необоснованны, Машенька не такая, она видит во мне больного товарища и возится со мной. Поит меня горячим чаем с малиной и лимоном, закутывает всеми вещами, найденными в комнате.

— Теперь нужно тебя как следует укрыть, чтобы ты вспотел как крестьянин во время пахоты!

— Это обязательно?

Девушка кивает, забирает одеяла у ошалевших парней, складывает их одно на другое на меня.

Тяжело однако, но я терплю.

Наблюдаю как она вырывает у Коли из рук его теплые вещи.

Ржачно, до колик нас, но не Коляну.

— Отдай ты ей барахло это, не будь жадным буржуем, — говорит назидательно Миша.

И в следующее мгновение вещи летят на меня.

— Да, заберите всё!

Я уже начинаю забываться в полудрёме, пока Машка суетится вокруг — поправляет на мне одеяло, добавляет в чай очередную порцию варенья, громко отчитывает Колю, который смеется, как припадочный.

Маша даже не замечает — вся сосредоточена на моей «реабилитации».

В какой-то момент уже я сам себе кажусь настоящим больным, но вроде как жалко становится девчонку. Стоит тут, бедная, над комком из одеяла и кашляющего тела, старается, а парни ржут над ее методами лечения.

Несправедливо это. Хочу избавить девушку от мук, предлагаю ей сбежать.

— Машунь, спасибо. Это все, конечно, лишнее, я и сам справлюсь. Ты ещё тут надолго?

— Ты меня прогоняешь? Использовал, и больше не нужна? — не поднимая на меня глаз, бурчит она. И, не дожидаясь ответа, бросает: — Не очень-то и хотелось.

Снова проваливаюсь в дремоту.

Проснувшись в десятый раз за день, замечаю, что Маши уже нет, зато напротив меня сидит сама Веселова. Как ведьма из Вия, прилетела, пока я спал.

— Здравствуй, — говорит она твердо.

— И тебе не хворать, — отвечаю с иронией, чем ставлю ее в тупик.

— Ты нарочно лежишь в постели? Узнал, что я приду утром?

— Нарочно?.. Сессия на носу, с чего бы мне в постели валяться, я ж не валенок, — огрызаюсь я. — Зачем пришла?

— Я пришла сообщить тебе, что мы намерены провести собрание, на котором будем разбирать поведение некоторых комсомольцев…

Замолкает. Смотрит на меня в упор.

Мысленно заканчиваю: — … отбившихся от рук.

— Веселова, ты совесть поимей! Твой товарищ в больничной койке лежит. А ты его судить собралась, — кто-то из парней делает ей замечание.

— Где же больничная койка, — пыжится девчонка, спорит с ребятами. Не привыкла, чтобы ее отчитывали. — Вижу, что Макар лежит под грудой вещей. Бардак устроил. Вот пожалуюсь коменданту общежития.

— Ну-ну, давай. Нет чтобы как женщина предложить свою помощь, помочь.

— Я не женщина! Я комсорг, — вскрикивает Лидочка, явно задетая и оскорбленная до глубины души словом «женщина».

— Вот Машка — та настоящая комсомолка, пришла и помогла. Комсомол сказал — надо, комсомолка ответила –есть, — говорит грозно Коля, которого никто не просил лезть в этот и без того сложны разговор.

Лидия становится пунцовой. Вскакивает, убегает.

Считаю до десяти. Она снова возвращается.

— Между прочим, я тоже хороший человек, — говорит и дрожит вся. — Сомов, даю тебе на перевоспитание месяц.

— Как насчет двух или трех? — смотрю на нее уставшим взглядом.

— Не испытывай терпение хорошего человека, — шипит она. — Пойдешь со мной в дружину? — неожиданно ставит вопрос ребром.

— Куда?

— Я уже заявление подала, и за тебя похлопочу.

Я и дружина? Тяжело вздыхаю. Времени в моей жизни как было в обрез, так и осталось. Шиш да маленько. Только на «поболеть».

— Коля хотел, — помогает мне отбить атаку Миша, подмигивает понимающе.

— Коля? Нет, я его в самодеятельность только могу взять, — бубнит Лида.

— Ты чего? — Колян злится. Оскорбленный до глубины души, наступает на Лидку. — Я между прочим, в секцию бокса записался… И Сомова записал. Так что некогда нам ходить-бродить по улицам, мы будем настоящим боксом заниматься, на соревнованиях выступать за честь университета. Не надо делать их нас маленьких человечков, — угрожает девушке, машет пальцем перед ее носом.

— Между прочим, все люди равны в Советах. Здесь нет ни маленьких, ни больших! — отбривает Лидка Колю. Бросает на меня вопросительный взгляд: — Макар, это правда. Ты теперь боксом будешь заниматься.

Вцепляюсь взглядом в Колю, хочу уничтожить его, изверга. Поставил меня перед выбором — дружина и Лида или с ним в секцию ходить.

— Да, — киваю. — Секция бокса. Когда там у нас первая тренировка? — Через два дня, — выпаливает с готовностью однокурсник. Даже товарищем язык не поворачивается его назвать, ведь он только что меня подставил. Теперь придется крутиться-вертеться как уж на сковороде, чтобы выбраться из неприятной ситуации.

Лидия уходит, а я выбираюсь из постели. Как медведь из берлоги. По-другому этот путь назвать невозможно.

Время обеденное, и из кухни раздаются аппетитные запахи.

— Сейчас бы покушать, — подмечаю я.

— Машу позовем?

— Не надо, бедная девчонка все утро меня выхаживала, а вы как черти смеялись над ней.

— Ну извини, смешно было. Она как жена вокруг тебя крутилась.

— Только жены мне не хватало для полного счастья!

Обедаем наскоро сваренным супом, на этот раз орудуем на кухне все вместе, вчетвером, чтобы быстрее было — кто чистит картошку, кто морковку крошит, Миша борется с худой курицей, пытается поджечь все ее волоски. Серега ему помогает.

Глядя на их потуги становится страшновато, такое ощущение, что парни намерены сжечь труп курицы, оставить насс пустой похлебкой.

Целый день зубрежки не проходит для меня даром. Всё, что учил до этого, укладывается в голове

Вечером звоню Нике, спрашиваю про Валентину.

— Когда она будет у тебя?

— Не раньше, чем через неделю. У нее же сессия. А тебе учиться не нужно? О развлечениях всё думаешь? — смеется она. — Не по-комсомольски это, Сомов. Какой-то ты неправильный.

— Не тебе учить меня жить по-советски. Тебе бы родиться в другое время в другом месте, Ника.

— И ты меня не учи жизни. Я на своем месте, между прочим, так как я никто не умеет собирать информацию. Ясно?

— Твои методы заценили бы милиционеры и следователи, но точно не журналисты. И не Мартынов…

— Шантажируешь?

— Упаси меня связаться с тобой.

— Если нужно найти Сиинчкину, езжай к ней. На автобус деньги еще остались?

Хмыкаю. Она думает, что я без нее денег не заработаю?

Столица огромная, здесь много деньжат. В крайнем случае, пойду разгружать вагоны, но хлебать похлебку без тушенки не буду.

Доехать до Вали — проблема, дозвониться — также.

Дело не в том, что в 1976 году еще не все советские квартиры телефонизированы, не хватает номеров, люди стоят в очередях годами, ждут новые АТС. Дело в другом -телефон у девушки имеется — как положено, красный с циферблатом, в котором пальцы иногда застревают, если вовремя не вытащить, но Валентина не отвечает на звонки. Всё время занято, идут короткие раздражающие гудки. То ли трубку неправильно положила, то ли всё время разговаривает по телефону. Болтушка — находка для шпиона.

В любом случае, для меня засада.

В целом чувствую себя так, будто по мне танк проехал и гусеницами посчитал все мои косточки. А тут еще надо бегать, искать кого-то, вызванивать. А мне позарез надо услышать голос Вали, чтобы знать — она не в беде по моей милости.

— Алло, — на шестой мой забег к тете Рае — вахтерше — трубка оживает.

— Валентина, ты дома?

— Кто это?

Неужели голос не узнала? — Неприятно, однако. Забыла обо мне за неделю. Короткая девичья память.

— Сомов Макар, — говорю жестко.

— Я узнала, хотела убедиться.

— Какие планы на сегодня? Может погуляем?

— Не могу.

— Брось, не обижайся. Ну смотрел я на эту пучеглазую Клавку, подумаешь.

Демонстративное молчание мне в ответ.

— Не хочешь говорить, не надо, — собираюсь повесить трубку. Бросить не могу, тетя Рая уничтожит одним взглядом за порчу советского имущества, на Колыму сошлет.

— Я на Смоленскую поеду к сестре, нужно пару книг у нее забрать. Если хочешь, можем встретиться после.

— Давай я тебя у метро «Смоленская» встречу, — предлагаю я.

— В 18.30?

— Идет, — быстро соглашаюсь и отключаюсь.

Оглушенный собственными мыслями, я смотрю на часы и ни черта не понимаю. Время 18:23.

Я опоздал на свидание?

— Молодой человек, чего встали как истукан?

— Так очередь впереди.

— Что случилось?

— Не знаю. Но там милиции много. Проводится проверка документов.

— Похоже, что-то случилось где, — перешептываются люди.

Похоже на то, только мне нужно выбраться из подземки, меня девушка ждет.

Я выдохнул, подавая паспорт милиционеру.

— Сомов Макар, зарегистрирован в Зарайске. Что делаете в Москве?

Копаюсь в карманах, выуживаю студенческий.

— Учусь. А что случилось-то?

— Понятно, — проверив меня страж переходит к следующему, не отвечая мне на вопрос. Значит, точно что-то стряслось. Покрываюсь испариной.

Кто-то дал мне еще один шанс? Что всё это значит?

Меня предупредили, что неправильно живу в новом мире, что не за этим они меня сюда такого хорошего и пригожего отправили.

А зачем тогда? Почему не объяснили.

Даже если бы я знал о том, что произойдет сегодня или завтра в этом новом для меня мире, то не смог бы предотвратить.

Скажи я, что из будущего, и меня упрячут в психушку. Мне не поверят, или хуже того, загребут как слишком осведомленного товарища. А в застенках КГБ никогда не докажешь, что ты прав, что ты всего лишь гость из 2024 -ого.

«- Простите, товарищи, но я из будущего, поэтому знаю очень много». Звучит нелепо. В Советах подобное поведение не прокатит.

Я же взглянул на часы, чиркнув спичкой, фонарик я снова где-то забыл, или кто-то из парней позаимствовал. Время 18:23.

Остановились, — отмечаю про себя. Что за день сегодня такой? 8 января 1977 года. Всё идет через пень колоду.

— Макар! Сомов! — женский крик оглушает меня, едва выхожу из дверей метро.

Валентину узнаю сразу. Одетая в светлую искусственную шубку и вязаную шапчонку, с варежками, которыми она прикрывает рот, и кажется беззащитной.

— Ты меня напугал! Я думала, что не придешь. А потом узнала, что всех проверяют, закрыли станцию на вход и выход. — Девушка тянется ко мне, шепчет на ухо. — Говорят, по всем городу проверяют. Ты как? Кажется, лоб у тебя горячий. Не заболел?

— Не-е, я в норме. А вот от лекарства в виде ласки не отказался бы, — подмигиваю ей.

— Нудаешь! — Валька смахивает белыми варежками слезы со своего лица.

— Время позднее, завтра тяжелый день. Надо обдумать, как до дома добраться. Метро-то закрыто.

— Переночуем у моей сестры. Мне всё равно к ней возвращаться, я тетрадку забыла.

Топаем по заснеженной Москве к дому, где живет сестра.

Входим в теплую квартиру. Пока я разуваюсь в маленькой и тесной прихожей, снимаю куртку и шапку, ищу глазами, куда их деть, Валя сбрасывает проворно шубку, скидывает сапожки и уносится на кухню вслед за сестрой.

— Только не спрашивай его ни о чем, — говорит она, когда я вхожу вслед за ними на кухню. Увидев меня, Валя улыбается через силу, и говорит: — Сейчас чайку поставлю.

Через десять минут уже пили чай с баранками у Наташи. Молодая женщина с пышными формами, под тридцать, мать десятилетнего сына, который уже давно спал в спальной комнате, она всё продолжала причитать, узнав, что по городу розыск идет.

— Что же это делается⁈

— Наташа, мы очень устали, — прервала ее стенания Валя, — спать жутко хотим.

— Я уже постелила вам в гостиной, тебе на диване, а ему на полу раскладушку поставила, но смотрю, ноги у него как у дяди Степы, лучше матрас киньте, пускай на полу спит.

Едва остаемся одни в комнате, как я усмехаюсь, глядя на хлипкий диван:

— Надеюсь, он не скрипит.

— Тебе сказали, ты должен спать на полу.

— Что ты милая, мне ласка требуется. Я готов на полу, если ты ко мне придешь.

— Ты только о «нем» думаешь!

— О ком? — округляю глаза.

— О чем — о сексе, — тихо говорит девушка. И слово «секс» из ее красивого ротика звучит, как-то не страстно и не умело.

— Сейчас ты будешь меня лечить.

— Я не доктор, я — журналист, — смеется она игриво.

Молочные щеки девушки покрываются ярким румянцем, когда мои руки ложатся на ее плечи, и гладят их.

— Раздевайся, я свет выключу, — командую. — Как ты любишь — будем заниматься сексом в полной темноте.

В этот момент из спальной комнаты раздается громкий храп мужа Наташи, и мы хихикаем.

— Макар, ты действительно весь горишь.

— Ну приболел немного, с кем не бывает.

— Тебе сейчас наркомовские сто грамм не помешают, — тихо произносит девушка, и снова одевается. — Я принесу, у Гришки есть заначка.

— Спасибо тебе, товарищ Синичкина, — говорю с теплотой в голосе.

Пока Валя бродит по квартире в поисках лекарства от боли в груди, я лежу в темноте, смотрю в потолок.

Если 1976 год мне запомнится тем, что я родился по новой, когда мне подарили жизнь. А еще выпуском грузовика КАМАЗ, появлением в моей жизни специализированных магазинов «Океан», зимними Олимпийскими играми в Инсбруке, которые мне не удалось посмотреть, премьерами фильмов «С легким паром или ирония судьбы», «Аты-баты шли солдаты», мультфильмом 38 попугаев, то этот год я запомню иначе.

Не хотелось бы верить в плохое, думать о таком, но предзнаменование такое себе. Вчера на меня наехали, сегодня я заболел, и менты меня шмонали. А я лежу тут, и не могу задать Вале главный вопрос, ради которого ехал через весь город.

— Я вернулась, — Валя тихо проскакивает в комнату, и в темноте протягивает мне стакан. — Держи.

— Спасибо, Валюш.

— Ты впервые назвал меня Валюшей, — прошелестела она, раздеваясь где-то там в ночи.

— Валь, забери стакан, — я прокашлялся хрипло. — Надо кое-что обсудить, чтобы не было потом всяких недомолвок между нами. Я это… в ЗАГС не хочу. Рано мне еще…

— Прозвучало так, что тебе рано умирать, — произнесла тихо девушка.

— Обиделась?

— Нет. Мне тоже рано. Тем более, я не уверена в тебе.

— Вот тебе на, приехали, — привстаю, опираюсь на локте. — Что я не так сделал?

— Я помню, как ты на Клавдию смотрел.

— Как?

— Как на женщину!

— А должен был? — всё еще не понимаю.

— Как на человека!

— А-а, понял, иди сюда. Холодно тут одному лежать. Одиноко.

Ощупываю презервативы под подушкой — на месте.

Валя раздевается до сорочки, и белым привидением проскальзывает в постель. Лежим под одним одеялом, как пионеры.

Понимаю, что нужна прелюдия — после такого вечера. Глажу Вальку по руке, спрашиваю:

— Почему ты не уверена во мне?

— Бабник ты!

Очень хочется сказать, что у меня в последнее время так много проблем и забот, что времени не хватает на поиск женщины специального назначения — для секса.

Девчонки в общежитии вешаются на шею, но что толку от них, не выгонять же парней из комнаты, чтобы сексом заняться. Конечно, можно приспособиться, порешать вопрос, но глупости не хочется творить. Сплетни поползут, комсорг Лидия узнает, со свету сживет, проведет свое собрание, где меня обвинят в аморальном поведении и вытолкают в спину из университета.

Нет, следить в общаге я не буду.

Женщин и за периметром достаточно — красивых умных сексуальных.

Только я почему-то к товарищу Синичкиной приклеился, меня этот меня начинает раздражать.

Валя «успокоила», сказав, что не доверится мне. Только как-то не по нраву пришелся мне ее ответ. Теперь хочется доказать обратное.

Но точно не сейчас.

Валя приближается ко мне сама, и тепло ее тела постепенно успокаивает мой мозг.

— Моя хорошая, иди ко мне, приподнимись, — протягиваю руку, глажу. — Помогу снять сорочку.

Валентина приподнимает аппетитную попку, избавляю ее от сорочки.

Перекатываюсь на бок, уже в следующее мгновение я лежал сверху, опираясь на локтях, и жадно целую девушку. Хочу забыться, не думать об угрозах, нависших над нашими головами.

Спустя пятнадцать минут лежим в полной тишине, Валя поглаживает мою грудь, я смотрю в потолок.

— Валя, а у тебя всё в порядке? — спрашиваю, как бы между прочим, не привлекая внимания к своей заинтересованности.

— Я счастлива. Что ты имеешь ввиду?

— На работе нет осложнений. К тебе посторонние люди не подходили, странные вопросы не задавали? Обо мне, например.

— Нет.

— Это хорошо. Спи, — обрезаю ее поползновения еще поговорить перед сном.

— А что случилось, Макар. Я же теперь не усну. Скажи.

Спи, целую ее в лоб, отворачиваюсь. Мысленно выдыхаю — одной проблемой меньше.

От автора

Мой позывной Шрек. Я армейский десантник. Жил и умер как солдат в 2046 году. Теперь меня называют боярином Трубецким. На дворе 1600 год. Повсюду магия и интриги https://author.today/work/389135