Выпускник

Глава 30

Звонить в милицию, кричать в трубку, к ним ли привезли гражданочку Валентину Синичкинус папкой, грозящей расстрельной статьей я не стану.

Звонить майору Волкову?

Ему я не доверяю, возможно, через него организована сегодняшняя подстава. Если Ника его невеста, как она утверждает, значит, так оно и есть, а по тому выходит, что они давно спелись.

Не скрывая раздражения пинаю ногой скамейку, и парочка воробьев взлетает ввысь, а бабка с третьего этажа кричит мне:

— Эй, хулиган, сейчас милицию вызову!

— Вызывай, старая. Еще угрожать мне будешь?

— Ах ты негодник, — бабуся с бигудями исчезает, появляется спустя минут и выливает из окна холодную воду из банки стеклянной.

Вот же тупая баба. Не дает человеку постоять около подъезда. Что за манеры, отгонять чужих от скамейки? Может, я тоже человек, устал, хочу присесть.

Остается один звонок — Рытвину.

А что я ему скажу? Они угрожают Вальке, похитили ее, поэтому я соскакиваю с дела?

Я снова проваливаюсь мысленно в прошлое.

Начало декабря 1976 год

Время на часах 16.00. Я как тополь на углу Петровки стою у ЦУМа в ожидании Рытвина. Вот и он.

На вид ему лет тридцать пять, с аккуратной прической, короткими и аккуратно уложенными волосами, темного цвета. Подтянут, крепок, в нем ощущается сдержанная сила — во всём — в осанке, в спокойном выражении лица, во внимательном взгляде.

Пока майор изучает меня, я — его. Лицо у него необычное, ни как у музыканта утонченное, а жесткое, волевое — квадратная челюсть, узкие губы, слегка выдающийся подбородок, на переносице глубокая морщина пролегла, видать Рытвин любит много думать. Глаза серые, проницательные, выдающие расчетливость и умение анализировать.

Взгляд проникает глубоко в душу, но тревожит не только ее, но и совесть. А еще возникает такое желание, что кэгэбист оценивает меня, а заодно и всё вокруг.

Одет мужик безупречно- темный костюм, с галстуком и серой рубашкой, на руке штурманские часы «Стрела».

Но больше всего меня удивило, что в руках у кэгэбиста был портфель, старый, из кожзама. Он сжимал его так крепко, что я сразу понял, в нем что-то очень ценное. И Рытвин еще не решил, показать мне это или нет.

Вместо серого плаща сегодня на мужчине было длинное теплое серое пальто с воротником- каракулем, а на голове чинно сидела шапка из ондатры.

Рытвин кивнул мне, и я устремился за ним… в универмаг, крупнейший в стране, открывшийся в 1922 под вывеской Мосторга. Универмаг перестраивался, горел, снова его отстраивали. Как же, лицо столицы.

ЦУМ настоящий символ стиля и места мечты для советских граждан.

Шестиярусный универмаг в стиле неоготики, расположившийся на Петровке, с высокими стрельчатыми окнами и величественным фасадом из серого камня. Легендарное здание, словно перенесённое из европейской сказки, притягивало москвичей и гостей столицы своим роскошным внешним видом и обещанием «редкого дефицита».

Когда заходишь внутрь, сразу же охватывал лёгкий трепет от блеска витрин и просторных торговых залов. Всё пространство было разделено на секции, и каждая манила особым ассортиментом. Здесь можно было найти модную одежду, обувь, духи, ткани, ковры, и даже бытовую технику — всё по советским стандартам считалось «высшей категорией» качества. Только искать надо было часто и очень дотошно, чтобы «успеть схватить», ибо спрос превышал предложение в разы.

Покупатели, не отводя взгляда, рассматривали изысканные модели обуви из Чехословакии, модные ткани из Югославии и фирменные швейные машинки. У ЦУМа, особенно к выходным, выстраивались длинные очереди — в надежде ухватить редкий товар. А для тех, кто попадал внутрь, это был момент особой радости, почти триумфа. Сами советские люди, сдержанно улыбаясь, передвигались между залами, заворожённые возможностью быть частью чего-то большого и значимого.

На каждом этаже витал запах новых товаров и весомых покупок. Тишину зала нарушал звук шагов, порой — шелест упаковочной бумаги, а иногда — радостные возгласы отысканного и ухваченного «чуда».

Я не мог поверить своим глазам, зачем Рытвину устраивать мне экскурсию по магазину.

— Бывал здесь? — спросил он меня, едва подошли к одному из отделов.

— Да.

— А ты, журналист, слышал, что Антон Чехов был постоянным клиентом, гулял здесь также как мы с тобой сейчас, — посмотрел на меня внимательно. Но я всё равно не понял, к чему майор ведет эти речи. — А Иосиф Сталин приводил здание в качестве антипримера при моделировании танков!

— Что-то я про Сталина и танки не слышал, — осмелился возразить собеседнику.

— Эх ты, пацан, учи историю страны, пригодится… вдруг, еще куда забросит…

Я не допонял слова про «забросит», но переспрашивать не стал.

— Жил такой конструктор Жозер Котин, когда война началась в 1941, именно, он предложил, чтобы челябинский тракторный завод, выпускавший до этого трактора, срочно начал выпускать танки.

— А знаешь почему только ЧТЗ выпускал тяжелые танки? — моего ответа Рытвин не стал дожидаться, а продолжил изливать душу. — Потому что несущие конструкции завода были сделаны из металла, а не железобетонна, как планировалось. Эта идея принадлежала Котину.

— Его же вроде репрессировали за перерасход металла, — выдаю тихо, показывая свою осведомленность в истории.

Быстро разобрались, что к чему и реабилитировали, поняв, что смотрел он далеко в будущее.

Так вот, этот самый Котин еще до войны работал с проектом по плавающему танку. Он пытался научить танк «летать»!

— Разве такое возможно?

— Ну мы же с тобой здесь, — подмигивает. — Нет ничего невозможного. — После короткой паузы, данной мне на осмысление сказанного, — майор продолжает: — Танк Т-37 подвешивали к тяжелому бомбардировщику ТБ-3 с позже сбрасывали на воду.

— Понятно.

— Так вот, я про Сталина. Однажды, когда конструктор занимался танком СМК, приехал сам главнокомандующий, и при показе модели, Сталин снял с деревянного макета будущего танка одну из башен и пробурчал' «Нечего делать из танка 'Мюр и Мерилиз»!

Сталин всегда употреблял это выражение, когда ему предлагали что-то излишнее.

— Ну да, Мюр и Мерилиз — шотландцы, продавали кружево и ткани, в 1885 открыли Универмаг на углу Петровки и Театральной площади, ЦУМ с 1933, войну здесь располагались казармы. Так что я тоже не лыком шит, знаю кое-что.

— Молодец!

— С танком-то что сделали? — внезапно я вспомнил про Сталина и Котова.

— Три тонны сняли лишние, и защиту броневую усилили.

— Это хорошо, что так вышло.

Я уже весь запарился. Несмотря на то, что лекция по истории была безумно интересна, мне хотелось уже перейти к делу, к самой сути задания для меня.

В целом кэгэбэшник не напрягал, был вежлив, собран, говорил четко и немного сухо. Понятно дело, он всё время оглядывается, в поисках пути отступления на случай нападения. Только кому мы здесь нужны такие хорошие?

Магазин кишит, в основном женщинами, если не будем отбирать у них духи, сорочки, и не сделаем опрометчивых шагов, не встанем без очереди перед ними, то будем жить.

Впрочем, надеюсь мой собеседник уже нагулялся по ЦУМу, и перейдет к делу. Вижу, что ему самому не терпится.

— Макар, — он посмотрел на меня выразительно. — Рыбу любишь?

— Я не кот, чтобы рыбу любить. Мясо предпочитаю. Но частенько в общежитии приходится есть «красную» рыбу из консервных банок. Жизнь такая у студента.

— А есть те, кто любит рыбу и обожает красную икру, — говорит задумчиво. — Хочешь, я тебе историю смешную расскажу, со мной она приключилась… Как-то мы с друзьями отмечали праздник, было мне тогда лет восемнадцать как тебе сейчас. Закуска закончилась, а рядом с общежитием открылся новый магазин сети «Океан». Ну значит, прихожу я туда, а там столпотворение — все за килькой стоят. Спрашиваю, что случилось?

Объясняют добрые люди, мол так и так, купил старик — ветеран кильку, пришел домой, открыл, а там — черная икра внутри. Мужчина советский, честный, отнес обратно. Устроил скандал, мол верните мои кровные, вы мне аппетит испортили.

История расползлась по столицу, уже наутро очередь за килькой выстроилась. Оказалось, москвичи не против побаловать себя яйцами рыбы.

— А, ты майор, купил кильку?

— Твою мать! Я битый час распинаюсь перед тобой, объясняя тебе как мир устроен, по чертовому универмагу хожу, вспотел весь, а ты мне про рыбу в томате втираешь!

Ошалело смотрю на Рытвина.

— Странным товаром заинтересовались следователи генеральной прокуратуры и сотрудники ОБХСС. Так началось «рыбное» дело.

— Ах вот оно что!

— Цыц! Это было… — снова делает паузу. — Летом 1978 года, — смотрит на меня внимательно.

— Семьдесят шестого поправляю его.

— Семьдесят восьмого! — цедит сквозь зубы.

— Но он еще не наступил!

— Для всех этих людей, — Рытвин обвел покупательниц универмага пальцем. — Нет. Для тебя, меня и еще коего кого, с кем ты уже знаком в этом мире, — да. Я умер в 1984 году в Афганистане. Бой в ущелье Хазара стал роковой ошибкой для наших войск. В ущелье мы столкнулись с моджахедами, я входил в 1-й батальон 682-го мотострелкового полка 108-й мотострелковой дивизии.

Это был знойный и тихий день в ущелье Хазара, словно сама природа затаила дыхание перед грядущей трагедией.

Наш 1-й батальон 682-го мотострелкового полка получил приказ зачистить местность от моджахедов, которые, по разведданным, залегли в глубине узкого ущелья. Ущелье с его высокими каменными стенами давало идеальные позиции для засад, и нас предупредили об этом.

Нас уже ждали, чтобы принять, оказав горячий прием.

Но приказ — есть приказ.

Мы вошли в ущелье около полудня, настороженно шли вперед, вслушиваясь в каждый звук. Боевая техника гремела позади, и её звук эхом отражался от каменных стен ущелья, и это усиливало напряжение. Никто не ожидал, что нас тут встретят так жестко и неожиданно.

Первый залп оказался оглушительным.

Взрыв гранаты разорвал тишину, взметнув клубы пыли и камней. На нас обрушился град выстрелов — автоматные очереди срывались с вершины скал, словно молнии, но уже не небесные, а смертельные, направленные прямо в нас.

Моджахеды заранее подготовили укрепленные позиции на высоте, у них был полный обзор, а наши парни оказались в ловушке, открытые со всех сторон.

Мы пытались вырваться, но огонь противника прижимал нас к земле.

В этом аду каждый шаг требовал невероятных усилий. Пули свистели над головой, осколки гранат били по бронежилетам. Вокруг падали товарищи и друзья — сначала те, кто шёл впереди, затем, когда бой разгорелся с новой силой, и те, кто пытался помочь раненым.

Командиры пытались перекрыть огонь, отдавая команды стрелять по вершинам.

Но враг маневрировал, и, как только наши солдаты начинали подавлять одну точку, пули уже летели с другой стороны. Казалось, каждый камень, каждая щель в скалах стали орудиями смерти.

Я шел рядом с другими бойцами, когда прогремел очередной залп — взрыв… Будто внутри моей головы.

Я сразу понял, что в беде. Взрывная волна отбросила меня назад и шмякнула об землю со всей дури.

Вспышка. И тишина.

Я был убит и воскрес в этом мире в теле двухлетнего ребенка. Сейчас мне сорок два, а вспомнил я всё, когда мне было лет десять.

Даже не знаю, как реагировать на это признание.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — снова перехожу на «ты», ставлю между нами дистанцию.

— Молодец, — усмехается майор. — Так держать. Шпион из России не должен выдавать себя в СССР.

— Что ты хочешь от меня, Рытвин, — спрашиваю устало.

— Помощи.

— В чем?

— Мы должны сделать этот мир лучше, не зря же нас отправили сюда, дали второй шанс.

— На черта делать его лучше, он и без нас прекрасен. Никто не угрожает ядерной войной. Что хорошего в том мире, который мы оставили? Кроме семьи, конечно. На карту мира взглянуть не возможно без содрогания, она вся в красных точках, ни в одной стране нет хотя бы одного периметра где не шли бы боевые действия, не убивали людей, не взлетали на воздух люди, пострадавшие от терактов.

— Ты это брось, Макар Матвеевич. Мы здесь, и мы сделаем этот мир лучше.

— Как?

— Я порекомендовал тебя людям, теперь ты в «рыбной» цепочке. Поздравляю!

Твою ж мать!

— Что я должен делать?

— Для начала по городу будешь работать, потом выйдешь на главного, сделаешь так, чтобы тебя взяли с собой в Сочи. Мы должны знать всех — поставщиков также.

— Зачем тебе это, Рытвин? Звездочки лишние нужны?

— Не забывайся, Сомов Макар, или как там тебя… Мы здесь главные, а такие как ты приходят и уходят.

Хмыкаю. Что-то этот майор начинает меня злить.

С чего он взял, что может руководить мною?

Расстаемся с Рытвиным, едва выходим из ЦУМа.

Приезжаю в общежитие спустя час, ребят в комнате нет, и я поскорее бросаю тяжеленный портфель на свою кровать и расстегиваю его.

Высыпаю содержимое на одеяло — десять банок кильки. Понимаю, что внутри совсем не килька. От этого не легче. Рассматриваю толстую пачку пятирублевых купюр, несколько листов, исписанных мужским мелким ровным почерком, с пометкой в шапке: «Выучишь, сожги».

Пробегаю глазами по строкам, понимаю, это указания, адреса и явки, с которых я должен начать, чтобы выйти на тех, кто выше шавок.

А еще Рытвин намекнул, что начинать надо было дело «вчера», поэтому я должен завтра же вместо пары ехать к магазину «Океан».

— Ребят, прикроете, мне надо метнуться в редакцию. Очень срочное задание.

— Что сказать? — Серега смотрит недоверчиво.

— Скажи… зуб разболелся, в стоматологию убежал.

— Идет!

Парни даже нотацию мне не читают, разворачиваются уходят в сторону учебного корпуса, а я как вор пробираюсь на выход из здания, склоняясь в три погибели, чтобы не видели, кто вышел.

Интересно получается, рассуждаю я в дороге.

Вроде хорошее дело сделали, когда открыли торговую сеть «Океан», ведь народ советский хотел рыбы. Почему ему не хотеть, если он гордится своим достоянием — морями, и даже целым океаном — Северным Ледовитым.

Правда представления у власти и народа по рыбе сильно отличались, как оказалось.

Люди думали, что рыба — это осетрина, сверюжатина, семка, красная рыба, вобла, раки, консервы с крабами, судак. Но эта рыба продавалась строго в нужные руки, и уходила в важные ведомства, минуя прилавки.

А народу продавали — морскую капусту — водоросли. Ну чего такого, подумаешь, пускай морскую траву жрут, им же лучше, как никак йод, о народе радеем. А еще были на прилавках консервы из кальмаров и мяса криля — мелких рачков. А в журналах «работница» имелась добрая тысяча рецептов приготовления блюд из этого всего.

В целом же простой народ питался другой рыбой — для пролетариата. Треской под маринадом, навагой, камбалой. А вот минтаю не сразу повезло — люди не допоняли, что это еда для них, думали, для кошек ледяную рыбу подвозят.

Как-то кто-то попробовал минтай сам и понял, что из всей имеющейся рыбы, это прям деликатес, особенно, если обвалять в яйце, в муке. По секрету сказал соседу, он — соседке. Так молва и разнесла по стране, что кошкина рыба съедобна, и даже очень. Люди выстраивались в очереди за ледяной рыбой, и в один голос утверждали, что берут для любимой кошки.

А еще любили селедку всегда на Руси. А про селедку «иваси», которая вышла в продажу в 1976, шутили, что она вышла замуж за иностранца и стала Иваси.

С чувством юмора у совестких людей всегда было прекрасно.

А в общепите по четвергам граждан Союза приучали к полезной пище, так и появился четверг — рыбный день, когда на второе давали только рыбу.

Яуже подходил к двухэтажному магазину –стекляшке, в которой находился «Океан», который раскинулся в «стекляшке», здании со стеклянными окнами, когда вспомнил, как появился этот самый «рыбный» день впервые.

В 1932 году нарком снабжения СССР, в будущем министр пищевой промышленности Анастас Микоян обеспокоился дефицитом мяса, а дефицит тот был вызван кризисом возникшим после коллективизации, агрессивного налога с крестьян, всё это привело к голоду в 1930−33 годах.

Микоян отдал приказ «О введении рыбного дня на предприятиях общественного питания». С того самого дня заводские и другие столовые подавали рыбу во всех видах и формах один раз в день.

Ну как же, забота о работягах — легкоусвояемый белок, фосфор, йод, витамины.

Для агитации и привития вкуса повсюду развешали плакаты с красивыми аппетитными женщинами.

В голове всплыл желтый плакат с консервой «Снаткой».

«Всем попробовать пора бы как вкусны и нежны крабы». Главрыба.

Советская пропаганда работала на ура — агитплакаты, выкладки в магазинах.

Хозяюшки придумали бутерброды со шпротами, салаты от мимозы из горбуши до селедки под шубой.

Во время войны агитация стихла, а в 1950-х появилась популярная консерва «килька в томате». Ее полюбили как студенты, так и выпивохи.

В 1960-х власти СССР осваивали океан, и рыба приходила только в замороженном виде.

А в 1976 вСоюзе возник мясной дефицит и ЦК партии постановил ввести «рыбный день», закрепив его строго за четвергом.

Моя бабушка говорила как-то матери, что четверг выбрали специально, в назидание верующим, ведь в СССР официально Бога не было, все были атеистами, а у православных постными днями всегда считались — среда и пятница.

Я не любил столовскую рыбу, она была невкусной, разваренной, и оставался в четверг голодным. Зато рыбу, пожаренную мамой, даже сейчас ощущаю на языке.

В четверг даже одежда пахнет рыбой, — шутил обычно Коля.

— Молодой человек, ваша очередь, — меня грубо толкнули в бок.

Я поднял глаза и уставился на зрелую женщину. Синий халат, белый фартук, белый колпак на голове.

— Кильку или морскую капусту?

— Я хочу увидеть заведующего магазином.

— Так, понятно. Товарищи, у меня перерыв, — она с грохотом ставит табличку на стол.

Люди за моей спиной начинают шпынять меня — словесно. Какой же я нерасторопный.

— Ну куда он денется? Поест и вернется, — отвечаю им спокойно. Но банка кильки прожигает мне грудь, а на лбу выступает пот.

Может, этот перерыв к лучшему. Я хотя бы перегруппируюсь.