Выпускник

Глава 21

Просыпаюсь. Холодно, будто не в кровати, а на вокзале ночь коротал.

Открываю глаза — вокруг темень.

Тянусь к тумбочке, привычно, но… стоп. Где тумбочка? Вскидываю голову, сажусь. Ощупываю пространство вокруг. Вместо тумбочки — пустота.

Кровать тоже не моя.

И тут рука касается чего–то теплого, мягкого. Нащупываю под одеялом женское тело. Вспоминаю ночь, блаженно улыбаюсь. Я б повторил.

А еще думаю о том, что если бы остался в старом теле, то не видать мне этой ночи.

Физически я бы смог повторить все те виражи и кульбиты, что сегодня вытворял, с физической подготовкой у меня и в полтинник проблем не было. ЗОЖ, все дела. Жизнь прожил, поле перешел, но сохранился.

Проблему бы мне создала жена Маринка!

— На лево не ходи — так и заявила в ЗАГСе. — Собственница, мать ее!

Но теперь мне отчитываться за свои приключения не нужно. Хорошо быть молодым и горячим, не иметь обязательств перед женой.

Понравилась девушка, ты ей, и вот уже получено обоюдное согласие. Давай, вперед, на амбразуру.

Нахожу очередной плюс нахождения в новом теле и в новом деле. Блаженно улыбаюсь второй молодости.

Русая головка Вали шевелится, поворачивается в мою сторону, и я сразу оживляюсь.

Милое лицо ещё прикрыто одеялом, только глаза видны, но они пока закрыты.

— Привет, красивая, — протягиваю руку и глажу девушку по голове. Волосы мягкие, шелковистые.

Открывает глаза, смотрит на меня, но я не могу считать эмоции и настрой, потому что темно в комнате.

— Помнишь меня? — улыбаюсь широко.

— Макар, ты уже проснулся и шутишь? Мне бы так. Я жутко не выспалась.

— Хорошая девочка. Поделишься одеялом? Я тут малость подмерз.

Валя еще спит, и не совсем понимает мою хитрость. Щедро делится одеялом. Мне не было уж так холодно, чтобы укрыться, а вот к женскому телу хотелось быть поближе.

— М–м, — мычу от удовольствия, в порыве крепко прижимая Валюшу к себе. — Спасибо тебе за ночь…

Только сейчас до Синичкиной доходит, что я нарочно к ней залез под одеяло. Но она не отталкивает меня. Не глупит. Я всё равно уже взял своё ночью. Смысл ломаться? Никакого.

Я еще возьму. И девушка даст. В этом деле слов–то и не нужно.

Знаю, что нравлюсь ей, кожей ощущаю.

Юное тело молодой женщины прижимается к моему, и я беспечно отдаюсь получению удовольствия.

Проходит час.

— Подъем, — поднимаюсь с кровати, Валя тянется ко мне для поцелуя, но я не целую. Не стоит привыкать.

Никакой лирики — у нас обоих учеба, а расписание от нас не убежит.

Встаём, ни одного вопроса, молча.

Я очень хочу рассмотреть всю Валину красоту, но она оборачивается в одеяло, и залившись краской от моего въедливого взгляда, упрыгивает в сторону ванной как зайка от охотника с прицелом винтовки.

Недовольно хмыкаю. Тоже мне музейное сокровище на реставрации, всё равно в следующий раз разденешься при свете.

В следующий раз? Цепляюсь к своим словам.

Странный ход мыслей. С Олей я прощался, знал, что больше не приду. А с Валей всё как–то иначе.

Зацепила что ли?

Не красавица, как Машка, не такая целеустремленная, как Лидия, готовая пройтись по головам ради светлого коммунистического будущего.

Чего так вштырило–то меня?

Вспоминаю, как Валя легко отказалась от интересного задания редакции ради меня.

Ах это! Вот, когда я купился. Валюша знает, как обходиться с нашим братом.

А еще она умеет так странно и страстно смотреть своими огромными серыми глазами, в которых какой–то туман мистический стоит.

И невинность мне свою отдала…

Ладно, это всё лирика! Задумчивость не украшает мужчин, — одёргиваю себя.

Ну отдала–отдала, значит, посчитала нужным. Время пришло становиться женщиной. А с кем, как не со мной это делать? Я — лучшая кандидатура для этого. С женщинами умею обращаться, тело молодое, могу много и долго.

А еще мне понравилось в девчонке то, что, услышав мои обещания, про светлое будущее, которое мы встретим вместе, она не настаивает на его встрече. Не спрашивает: «Что, да как дальше», «Когда увидимся», не задает глупых вопросов. Умеет держать дистанцию, уважает личное пространство.

Эх, из нее могла бы получиться не плохая боевая подруга. Жаль, мне такая пока не нужна.

— Яишенку будешь? — голос Вали звучит мягко, почти по–домашнему, и она улыбается, растягивая гласные, будто это самое нежное, что сегодня кто–то предложит.

— Конечно, — отвечаю, и иду за ней.

Валя возится на кухне, а я наблюдаю, как её стройная фигурка быстро передвигается от плиты к столу.

Яичница шкворчит на сковороде с салом. Даже звук нагоняет аппетита.

Спустя десять минут сидим за маленьким столом, на двоих — одна сковородка, в ней яичница с салом. Черный хлеб, масло. Ну, завтрак мечты.

— Завтрак коммуниста, — говорю, не удержавшись от смешка.

Валюша кивает, но видно — шутки не поняла, и что с неё возьмёшь? Советский человек. Для нее в норме потреблять эко–продукты. Девушка ловит мои слова, улыбается всему, что я говорю. Это главное, чтобы женщина слушала мужчину с упоением, а не возражала по каждому пустяку.

Доедаем завтрак.

Быстро собираемся на учебу.

Я уже одет, а Валя молча стоит у зеркала, поправляя русые густые волосы.

Снимаю с вешалки ее искусственную шубку, помогаю одеть.

Всё быстро, никаких «подольше посидим» или прочих сентиментальных вещей. Вот за что я люблю такие моменты– мы оба понимаем, что это было просто сейчас и здесь, а дальше будет что–то ещё, но неизвестно когда, и это не тяготит.

Зачем–то спрашиваю:

— Ты цигейку не носишь?

— Ношу. Еще рано, ноябрь на дворе, вот придет январь — обязательно надену. У меня новая шубка — каракулевая, родители подарили на двадцатилетие. Вот на Новый год и надену! — смотрит внимательно мне в глаза.

Запомнила значит мое обещание. Память хорошая. В нашей профессии без нее никак.

— Идем, — Валя открывает дверь.

До автобусной остановки идем молча. Прощаемся у метро, она вдруг говорит: — Если что нужно будет, обращайся, я оплату не возьму, — не дожидаясь ответа, уходит.

Я провожаю её взглядом, смотрю на прямую спину, горделивую осанку.

Тоже ухожу, не останавливаясь.

Не вижу смысла, что–то обещать девушке, да и не нужно это сейчас. Ни ей, ни мне.

Прощай, Валя.

Возможно, завтра будет другая Валя, или Маша, или кто угодно ещё. Я не собираюсь пока привязываться.

Пока молод и горяч, пусть так и остаётся.

В голове — только учеба, работа, перспективы. У меня слишком большие планы на эту жизнь. Хочу успеть сделать то, что не успел в 2024.

Любовь? Влюблённость? У меня на это времени нет.

В метро давка — ну, классика, семь утра, все как тараканы в одну щель лезут. Но мне не привыкать, я и не такое видел. Сегодня день предстоит тяжёлый. Надо по работе всё обработать, материалы собрать. Ночью лекции по античной литературе переписать.

А на вечер назначена встреча с Волковым. Нужно подготовиться к встрече с ним, обдумать всё, что узнал, чтобы выложить как на духу, без сучка и задоринки.

Служивые люди шуток не понимают.

Возвращаюсь в общагу, после трёх пар, голова гудит, как заводская сирена, и единственное, что спасает от безумия — это привычный ритуал — переоделся, умылся, поел.

Сажусь на кровать, раскладываю бумаги, собираю заметки, выстраиваю структуру статьи.

Записать фамилии, ключевые моменты, чтобы Нике было легче.

Ника…

Как же я умудрился влезть в этот кабальный контракт с ней?

Парни слышат, как я стучу зубами от злости.

— Зачем ты согласился на такие условия? — Серёга сидит на подоконнике и смотрит на меня.

— О чём ты? — отмахиваюсь, как от комара. Ну что он вообще понимает?

Деньги просто так никому не достаются. За деньги всегда приходится чем–то жертвовать — свободой, желаниями.

— Тебе же самому не дают писать статьи. Только Нике помогаешь, — уточняет Серёга.

— Время надо. Вот увидишь. Через пару месяцев получу своё редакционное задание, и тогда напишу чёртову статью. Свою. Такую, чтобы громыхнуло.

— Насчет громыхнуло — это ты про ударный труд в сельском хозяйстве?

— А почему нет? Могу и про сельское хозяйство. Это тебе не шуточки — фронт, можно сказать, передовой. Страна на этом держится. Ты вообще понимаешь, что такое социалистическое планирование?

— У–у! Куда тебя понесло. Я всего лишь хотел уточнить…

— Сам устройся в газету, посмотрим, что тебе первокурснику доверят. Умный если такой!

— Ну корпи дальше над своими материалами, — Серёга уже встал и идёт к двери. Похоже, обиделся, ничего, проветрится, забудется.

Я же не мамка ему, чтобы с ним вежливо разговаривать.

Парни по одному разбредаются — кто на кухню, кто к девчонкам, а я остаюсь один на один с этой кучей записей и заготовок.

Тишина в общаге — это явление почти мистическое.

Замираю на мгновение, наслаждаясь.

А потом беру ручку и начинаю строчить черновик. Мысленно матерю Нику.

Вот у Веселовой Лиды никак не получилось втянуть меня в общественную работу, а эта смогла. Молодец, что тут скажешь. Умеет вертеть внештатниками, а мы студенты — народ — подневольный. Работу дали, уже хорошо.

— Эй, Макар! Трудовик газетного производства, ужинать пора! — меня окликают, и я понимаю, что уже вечер наступил.

Ужинаю наспех тем, что дежурный по комнате сварганил. А что? Картошечка с луком — самая народная еда. Сытно и без претензий. Как говорят, «живи просто, но мечтай о большем».

— Опять по бабам? — смеются парни, когда я натягиваю куртку.

— Типа того. К начальнице материал показать.

— На ночь глядя? — они мне не верят, но это нормально. Никто в здравом уме не пойдёт к начальнице в такое время.

— Угу, — киваю, выходя из комнаты.

Ровно в девять подхожу к её дому. Не успеваю потянуть за ручку двери, как из темноты выходит майор Волков. Он меня за рукав куртки хватает, как давний приятель, хотя мы с ним только один раз всего встречались.

— Поговорим здесь, — говорит сурово, как будто я уже виноват в чём–то.

Киваю. Ну, поговорим. Идём по тёмной улице, а за нами хвост. Я оглядываюсь — серый силуэт прячется в тени.

— Это мой оперативник, — сообщает Волков, будто так и надо. — Так спокойнее. — Чего хотел? — спрашивает у меня без церемоний. Раз уж разговор предстоит, так зачем тянуть?

— Я выяснил, что Игнатов Гриша — однокурсник Ольховской Марины — не тот, за кого себя выдаёт. Он — валютчик.

— Серьёзно? А с виду не похож! — хмыкает майор.

— Вот именно. Притворяется, а сам валютой занимается.

— Квартира у него обычная, — рассуждает Волков. — Вещи простые. Мать — сотрудница почты, как все. Машины нет.

— Может, дача есть, или ещё одна квартира у родственников, там и складывает деньги? — предполагаю я.

— Как ты на него вышел? — майор смотрит на меня подозрительно.

— Я по следам Звонарёва ходил, а вышел на Игнатова.

— А по Звонарёву что–то есть?

— Пока ничего.

— А ребёнка нашли? — допытывается страж порядка.

Молчу. Вот тут Волков меня прижал. Говорить или не говорить?

— Послушай, Сомов, я тебе не чужой человек, можешь доверять.

— С чего это? Когда это я с ментами на доверии стал работать? Я не стукач какой!

— Какие громкие слова. Ты не забывайся, что с майором разговариваешь. Знаешь, как я вышел на тебя? — он делает паузу, как будто собирается сказать, что–то важное. — Твой дядя Витя — друг моего отца. Так вот, твой родственник не смирился с тем, что ты некурсант. Виктор просил оказать услугу — взять тебя в дело, чтобы ты пороху понюхал, понял, как это круто — чувствовать себя следователем, помогать людям по–настоящему. А не вот это всё — журналистское. Ты же понимаешь, много ты написать не сможешь. Будешь снимать показания у передовиков производства, описывать новое оборудование на фабриках. В СССР нет ни преступности, ни секса, ни блата. Понял⁈

Чего же не понять? Прямо на пальцах показал мне мое незавидное скучное будущее.

Теперь хоть стало ясно, почему сам майор бегает за мной, носится как мальчишка. Задание выполняет.

Семейные связи, дружба поколений. А я–то думал, что Волков мой острый ум оценил.

— Только я уже выбрал себе стезю, — отвечаю. — Не следак я, и не хочу им быть. Мне журналистика по нраву. Могу вещать что хочу. Свобода слова и желания.

— Ясно, что ничего ты не понял. Так что там про ребёнка? — Волков прищуривается, как кот перед прыжком. Чувствую, что не уйду, пока не отвечу. Или уйду с хвостом.

— Нашёл я его, с ним всё в порядке, — цежу сквозь зубы. Решаю для себя, что доверять майору стоит, раз дядя Витя с ним в связке.

— Адрес чиркни, мы мальчонку заберём!

— Нет, — обрубаю я.

— Как это «нет»? — злится Волков.

— Вот так. Ника хочет отобрать мальчишку.

— Не верю! Ника хочет найти Марину.

— Королёва много чего не договаривает. Ни тебе, товарищ майор, ни мне. У нее сестра Вика бездетная, и женщины сговорились, что Ника отдаст его ей. Как игрушку. Чтобы из него сделали буржуя. Вот зачем она меня наняла. Не хотела, чтобы милиция нашла мальчика первой, чтобы мальчика не сдали в воспитательное учреждение для детей, лишившихся родителей. Меня она привлекла, чтобы я как гончая псина несся по следу, а вас как друга, чтобы дело контролировать.

— Понятно. Ладно, — майор явно злится, что я смею утверждать, что его использовали также как меня. — Пусть мальчишка будет там, где ты его спрятал. Позже разберемся. Если мать погибла, то придется мальчишку государству отдать. Ты же понимаешь? Он круглый сирота теперь. Нарушать закон Нике я не позволю, несмотря на наше давнее с ней знакомство.

— Марину еще не нашли. Рано хоронить.

— Тоже верно. Но служба у меня такая, что я всегда сначала о худшем варианте думаю.

Время уже десять вечера, а через час общага закроется. Ну что, весело. Ещё чуть–чуть, и придётся ночевать на улице. Как–то не входит это в мои планы мыкаться на холоде.

— Мне пора, — говорю Волкову, пытаясь ускорить шаг.

— Ты иди, — говорит он с каким–то странным выражением лица, — я сам переговорю с Никой.

— Только про мальчонку не говорите ей! — предупреждаю я, но чувствую, что зря. Ему всё равно.

— За кого ты меня принимаешь? — скалится майор. — И не обращайся ко мне на «вы».

— По рукам.

Расходимся с майором.

Бегу к автобусной остановке, как к финишной черте на Олимпиаде. Деньги заканчиваются, и такси мне явно не по карману.

Приходится по старинке, на автобусе. Ну ничего, прорвёмся.

Когда–нибудь заработаю себе на «Волгу».

Еду в теплом автобусе, и невеселая мыслишка закрадывается. Что–то мне подсказывает, что это только начало всех бед.

Майор явно что–то замышляет.

А Ника… Она вообще знает, что я копаю и под нее тоже? Или верит в то, что я просто мальчик на побегушках, желающих по–быстрому срубить бабла?

Тьма сгущается над головой, как в плохом кино. Но с другой стороны, после тьмы в кино всегда свет.

В общагу приезжаю вовремя, но тетя Рая всё равно что–то бурчит себе под нос:

— Гуляют допоздна. Зачем спрашивается мучились, поступали в университет, если учиться не хотят.

— Тетя Рая, я хочу. Очень даже. Только годы–то молодые, нужно всё успеть. Жизнь, знаете какая короткая? Не успеешь жениться, родить детей, как уже помирать пора. А еще квартиры у младшего сына нет, живет со своей семьей в родительской квартире. Взрослый лоб.

Тетя Рая смотрит на меня ошарашенно.

— Ты чего, паренек, переохладился? Мужчины не рожают детей!

Тьфу ты, зарапортовался. Это же в двадцать первом веке только начали говорить так.

— Я пошутил.

— Шути–ка ты, дружок, в другом месте, пока не пожаловалась на тебя, — смотрит угрожающе.

— Нет вопросов, — отдаю честь под несуществующий козырек. Поспешно ухожу к себе. Поднимаюсь на свой этаж, толкаю дверь замерзшей рукой, только сейчас понимаю, что перчатки забыл где–то. Потерял получается.

В комнате царит веселье, парни о чем–то ведут разговоры. Едва я вхожу, как всё внимание устремляется к моей персоне.

— Вот и наш защитник пожаловал.

— О чем это вы?

Показывают на банку малинового варенья, стоящую посреди стола.

— Ждем тебя, чтобы угоститься. Сами не лезем.

— Кто принес? — спрашиваю, сбрасывая куртку.

— А ты предположи!

У меня много кандидатур в очереди — Лидия просила подсобить с работой, но ее кандидатура отпадает сразу — Лидка не будет заискивать, с нее и один раз хватило. Она меня обхаживала в ту ночь, а в глазах ее комсомольских было так много презрения, аж с ног сносило и кусок в горло не лез.

Машка? Ей–то с чего? Я же ее дурынду уму–разуму учу, это ее только злит. Или она снова решила заигрывать со мной и рассказывать всем, что я ее парень. Такая дурашка в подоле принесет, и на меня свалит вину. Надо держаться от нее подальше, перестать пичкать ее нравоучениями.

Пускай Веселова берет Сергееву на поруки.

Может, та девчонка, что просила джинсами отоварить ее и ее друзей. Сама–то боится по фарцовщикам ходить. Честная комсомолка, с бешеным желанием быть не как все? В 1976 только дети элиты могли позволить себе джинсы, это не восьмидесятые. И она желает одеться вычурно, что косить под столичную модницу? Лицо–то куда денешь? Нанесешь тонну макияжа, чтобы скрыть происхождение из пролетариата. Ты же даже улыбаться не умеешь на манер сытых, куда тебе.

Вспоминаю Нику Королеву, ставлю рядом с ней наших девочек — пропасть. Борзая самоуверенная самодовольная Королева и тихие скромницы — студентки.

— Так всё! — тру лоб рукой. — Не буду я гадать на кофейной гуще. Если не скажете, кто принес подношение, никто не будет есть варенье. Спрячу банку куда подальше, не найдете.

— Не надо так жестко, — пугается Колян. — Ты же сам говорил, что нам глюкоза нужна, чтобы соображали.

— Маша Сергеева принесла, — не выдерживает Серега, и начинает доставать хлеб из–под полотенца.

— Чайник поставлю, — Мишаня выходит из комнаты.

— Маша? — напрягаюсь.

— Сказала, что ты знаешь за что это! Ты оказывается у нас дружинником умеешь прикидываться. Повязку покажи.

— Нет у меня, — огрызаюсь я.

— Что у нее стряслось?

— Ребята какие–то на нее залупились, ты им тумаков надавал. А они вчера караулили тебя у университета, хотели отомстить. Да нарвались на наших ребят — дружинников. А среди них был Сашка Дрозд, с третьего курса, боксер. Долговязый как ты. Ну они его и перепутали с тобой. Сашка еще тот правозащитник, для него забота о безопасности граждан на первом месте. Вот он не только отбил атаку, а еще и сдал ребят в милицию. Оказалось, вовремя, их разыскивали. Они уже на кого–то из девчонок в МГИМО напали.

В МГИМО? Где–то под ложечкой неприятно сосёт.

Валя слишком поздно домой возвращается.

Убеждаю себя, что мысль эта мелькнула просто так. Но всё же думаю, что нужно заехать к ней в один из дней.