Выпускник

Глава 17

Понедельник — день тяжелый.

На парах никак не могу собраться с мыслями, они такие тягучие, что приходится взять в руки лист бумаги и ручку, чтобы начать записывать, рисовать схему.

К сожалению, не лекцию по античной литературе. Она меня сейчас абсолютно не интересует.

Я бы не отказался сейчас выслушать курс по методам ведения журналистского расследования, но кто–то из руководителей сверху решил, что мне важнее знать всё о произведениях Платона и Софокла. Им невдомек, что студенту нужна не теория, а то, что можно применить на практике уже сейчас.

Мысли снова перескакивают на мое собственное расследование. Целью которого является желание достичь определенного результата — выявить факты.

Что я имею на эту минуту?

Что у меня действительно уже есть в кармане?

Наблюдения за Никой и странностями ее поведения. Девушка явно злоупотребляет своим положением. Непонятно одно, неужели Мартынов не видит этого? Или надо брать выше — у Ники есть любовник где-то в ЦК? Вряд ли. Какой адекватный коммунист свяжется с журналисткой. Это тоже самое, что удава повесить себе на шею, в какой-то момент он просто задушит.

Ладно, топаем дальше.

Интервью с журналисткой Олей Борисовой, которая рассказала мне об однокурснике Игнатове Грише, влюбленного в Марину Ольховскую. Мальчик бегал за девочкой, а она его динамила, смеялась над ним. Возможно, он разозлился, выждал и отомстил? На убийцу не похож.

Перехожу кВесниной Анне, третьей подруге, которая знала о сыне Ольховской. Значит, отношения были у них близкие, и пропавшая женщина могла доверить Анне тайну.

Из интервью я еще выяснил, что парочка Аня — Витя слишком заточена на коммунистические лозунги, и даже успела подать заявления на вступление в партию. Только пока заминка вышла, не нашли третьего рекомендующего.

В целом, Веснина и Карбышев меня напрягли. После общения с ними я остался встревожен. Эти не против оставить себе мальчишку, если мать не найдется.

А зачем? Они любят друг друга и партию, скоро поженятся, родят своих детей. Для чего им нужен пятилетний сирота? Чтобы сделать из него еще одного коммуниста? Похоже на то.

В таком случае даже мне хочется, чтобы Марина нашлась!

А еще Анна сообщила, что за ней следят, а Ника — их однокурсница, вовсе им не подруга.

Ника Королева — богатая по советским меркам и успешная, с блатом и полученными в наследство связями устроила на работу Ольховскую. Не верю в благотворительность.

Какие у меня есть доказательства?

Документов — никаких, фотографий также нет.

Это брешь в моем расследовании.

Выводы делать рано, но очень хочется.

Рисую на бумаге по центру имя Марина, обвожу его в круг, вокруг нее рисую другие круги — четырех однокурсников с журфака — Нику, Олю, Аню, Гришу.

Над Никой ставлю вопрос.

От Марины к этим четырем провожу жирные стрелки, подписываю:

Ника — хочет забрать ребенка для сестры Вики.

Аня — хочет забрать ребенка, чтобы вырастить из него ярого коммуняку.

Оля — ни черта не хочет, и это странно, но объяснимо.

Гриша — внезапное проявление безразличия к объекту любви.

Из всей этой истории делаю вывод, что стоит проследить за Гришей и Никой. Они самые непонятные личности в моей схеме.

Пока я примериваюсь, с чего начать или продолжить расследование, заканчиваются пары, и ребята уходят в общежитие.

Я выхожу на улицу, глубоко втягиваю морозный воздух.

Мысли возвращают меня к Звонарю. Зачем кому–то было его убивать?

Версий ни одной. Фарцовщик. Ну кто он такой? Кому мог насолить из народа? Ублажал богатых дамочек, которым хотелось хорошо одеваться. Ему даже не приходилось в последнее время искать себе клиентуру. Он не шастал по гостиницам, не мозолил глаза кэгэбэшникам.

Как работали фарцовщики в стране Советов?

Ходили в гостиницы для интуристов, потому что там было всё для хорошей жизни — бары, рестораны. Войти в гостиницу было сложно. Но для фарцовщика — советского спекулянта не было ничего невозможного. Они могли Луну с неба достать, если бы поступил подобный заказ.

Внезапно приходит умная мысль, посетить места скопления фарцовщиков, чтобы выведать, вдруг кто знает Звонаря, мало ли. Земля круглая, столица для спекулянтов — не город, а одна большая деревня.

Недолго думая, отправляюсь в Рашку, там круглый год пасутся утюжники, те самые, что утюжат тротуары туда–сюда рядом со входом.

Подхожу к гостинице «Россия», задираю голову, оцениваю, радуюсь ее величию.

Она настолько громоздка и величава, что затмевает собою московский Кремль, крупнейшую в Европе крепость. Гигантское здание гостиницы, созданное всего за несколько лет из стекла, железобетона и алюминия.

Громада!

Возведенное в опасной близости от Кремля и Красной площади на берегу Москвы–реки.

В той другой жизни я слышал разговоры о том, что снесли «Рашку» именно по этой причине — она топам солнце загораживала.

Главный фасад западного корпуса, обращенного в сторону Кремля, считался самым престижным, здесь находились номера повышенной комфортности. Поэтому я выбрал именно этот вход, и подошел к нему.

Мой взгляд моментально наткнулся на парня.

На голове ушанка, завязанная на веревочку под подбородком, с двумя кокардами на лбу. На груди висит фотоаппарат. Ходит туда–сюда с идиотской улыбкой.

Усмехаюсь — ну да, меховая шапка — красивая и практичная в условиях северного климата, царящего в столице зимой. Защищает голову, сохраняет мозги в тепле. Неизменный символ СССР. За такую модную ушанку советский человек две зарплаты бы отдал. А для иностранца это пустяк, сувенир, который он привезет с собой домой.

Столичные жители пробегают мимо парня, недовольно хмурятся. Какой русский будет улыбаться как дурак средь бела дня и носить шапку на идиотский манер?

Из гостиницы выходит иностранец, и фарцовщик тут же бросается к нему, что–то говорит по–английски. В этот момент я жалею, что плохо учил язык.

Едва «утюг» остается один, как я подхожу к нему. Достаю из кармана корочку, показываю, держа ее у себя в руках, и не раскрывая.

— Не пугай меня, я ничего плохого не делаю, гражданин — начальник.

Смотрю на «утюга», пытаюсь понять, добро он или зло?

Вроде законом он запрещен, а если поразмыслить, то делает добро? Дает иностранцам то, что они хотят, взамен от них получает иностранные вещи и купюры.

Про купюры отдельная тема — почти уголовная, и я не хочу сейчас размениваться на этот вопрос. Ведь Звонарев был фарцовщиком, не валютчиком.

— Что он хотел от тебя?

— Ничего такого.

— Ты ему солдатский ремень предлагал с пряжкой со звездой, я видел.

— Он отказался.

— Чего он хотел?

— Чего хотят все иностранцы в нашей стране? — усмехается «утюг», — сбежать от надсмотра кэгэбэшника, найти хорошее место с алкоголем, посидеть по–человечески.

— Понятно. Помогаешь нарушать законопорядок?

— Чего ты хочешь от меня, говори уже. Только в сторону отойдем.

Отходим, и я достаю из кармана фото Звонарева.

— Знаешь его?

Мужик нервно сглатывает. Вскидывается, смотрит перепуганным взглядом.

— Точно ведь знаешь!

— А еще я знаю, что его убили. Поэтому скажу одно — он здесь не появлялся давно.

— Давно — это сколько?

— Пару лет точно.

— Откуда помнишь?

— Случай тогда смешной произошел. Они с ребятами напоследок решили побурогозить.

— Как это?

— Раздели иностранцев.

— Совсем?

— С одного иностранца сапоги Lama сняли, его в кеды обули. У второго целый блок Marlboro отжали, у какого–то пастора, один из ребят Звонаря долго плакался, рассказывал, как туго в Рашке живется, тот и поверил, сжалился. А напоследок они целую делегацию американских ребят споили. Дня три те пили где–то, а потом вернулись в гостиницу, в шинелях и шапках ушанках. Самолет свой пропустил, скандал был грандиозный. Звонаревским что сделали? Да ничего. Им как всегда, море по колено. Они к этому моменту в другой бизнес уже намылились, последний день в «России» работали.

— Ты всё время говоришь о ребятах Звонарева. Сколько их было? Куда ушли?

— О–о! В это я не полезу. Не знаю.

— Валютой занялись? — доходит до меня.

Парень в ушанке кивает.

— Только я свои слова не повторю, если что. Мне моя жизнь дорога. Вон, как Звонарев плохо закончил.

— Так он же не был уголовником, валютой не занимался.

— Кто его знает? Разные ходят слухи. За фарцовку не убивают, а за доллары могут глотку перерезать быстро. Это уже криминал.

— Хоть одного его человека назови, — прошу я.

— Нет, еще жить хочу. А ты в «Интурист» наведайся…

— Его ребята там работают?

Дверь гостиницы открывается, из нее выходит симпатичная переводчица, в ярко–красной иностранной куртке, с симпатичным джентльменом в черном пальто. Они устремляются к автомобилю «Волга» и мой «Утюг» бросается к ним наперерез со своими предложениями.

— Отстаньте уже от господина Перье, — дерзко обрывает переводчица нападающего фарцовщика. — Достали такие как вы. В прошлый раз господин уехал домой без своей одежды. От таких как вы надо держаться за километры. Вернее сказать, вас надо вывозить за сотни километров от столицы.

— Да ладно, барышня, не нервничайте так, — навязчивый отлипает от спасшейся чудом жертвы.

Я же ухожу прочь. Не нужны мне чужие разборки.

Иду и думаю — это что же получается, что Звонарев только прикрывался фарцовкой, а сам давно валютой приторговывал? Но тогда хоть кто–то должен был знать о его делишках.

Волков. Ника. Стопроцентно знали, но не сообщили мне, чтобы я не испугался и не слился раньше времени, понимая, что имею дело с матерыми уголовниками. Явно хотели меня подставить.

— Полный абзац! Если мои опасения подтвердятся, то к моменту выхода на преступника, я сам стану трупом.

Пешком иду в гостиницу «Интурист», открывшийся совсем недавно. Сама гостиницы раскинулась на Тверской улице, одной из центральных магистралей столицы.

Как и многие советские конструкции, гостиница внушала, что она — оплот чего–то очень сильного и многозначительного — много стекла и бетона. Очередная громадина — монумент, здание в стиле последнего модернизма, выделяющемуся строгими прямыми линиями и масштабом. В гостинице около пятисот номеров с люксами и стандартами, высокий уровень обслуживания. Рестораны международной кухни, бары, магазины с товарами, недоступными в универмагах.

Как только иностранцы облюбовали это место, так и фарцовщики и спекулянты валютой сюда хлынули, а также проститутки, под видом переводчиков и экскурсоводов. В целом, весь враждебный контингент был привлечен на звон монет.

И даже кэгэбисты вечно снующие там, где иностранцы не стали помехой для бизнеса спекулянтов.

Войдя в гостиницу, я лично еще не знал под какой личиной скрывалась эта часть антисоциальных элементов. Мне только предстояло окунуться в этот «прекрасный» мир и встретиться со злым оскалом капитализма лицом к лицу.

Войдя во внутрь, я выдохнул. Внутренний декор с элементами национальной символики напоминал, что я дома, позволял хоть на секундочку расслабиться.

Я прошел мимо охранника, но не решился показать удостоверение. Этот уж точно захочет посмотреть документ с близкого расстояния. А в мои планы тюрьма за подделку документов не входит.

Поэтому когда проходил мимо него я просто натянул на лицо фирменную заокеанскую улыбку, не свойственную советскому человеку, которую тренировал всё утро перед зеркалом.

Моя наглая физиономия и модная одежда сделали свое дело — меня приняли за фарцовщика, одетого под фирмача.

Я прошел в специальную зону для встреч. Осмотрелся по сторонам. Несмотря на пустые места, я знал, что здесь всё строго регламентировано. По времени.

Осмотревшись, я заметил фирмача, и выдохнул.

На ловца и зверь бежит.

Я медленно шел на парня, думая о том, как спросить о покупке валюты. В кармане у меня лежали пятьдесят рублей, которые я так и не успел положить на сберегательную книжку.

Просить об обмене пятидесяти рублей? Сразу заподозрят.

Говорить правду, спрашивать о Звонареве, показывать корочку, прикидываясь ментом?

Сумбурные мысли заполнили мой мозг и выжигали его изнутри каленым железом.

Решение нужно было принять очень быстро. А я не мог. Ведь любая ошибка, и меня уведут под белы ручки стражи закона, после будут пытать. Конечно, Волков поможет выбраться из переделки, но я буду раскрыт, а значит, лишен денег и работы. Желание Ники сотрудничать со мной моментально отпадет. По поводу того, нужен ли я главреду, у меня большие сомнения. На кой-ему восемнадцатилетний парень без опыта работы? Значит, меня уволят. В любом случае после скандала меня уволят и отчислят из университета.

Мне нельзя попадаться, однозначно.

Понимаю, что в данной ситуации, главное, не нервничать. Занять какую–то ментальную и физическую позицию, делать вид, что ожидаю человечка.

Можно, сказать, что я корреспондент «Правды», у меня здесь встреча назначена и беседа. Но с кем, вот в чем вопрос.

У меня есть удостоверение внештатного корреспондента, но я не рискну показать его. Если до главреда дойдет, что я занимаюсь отсебятиной и хожу на задание, которого мне не давали, и которое я сам не мог выбрать, то удостоверение быстро аннулируют, а меня отправят в бан. Просто сотрут, да еще в какой–нибудь черный список работодателей внесут. Наверняка, такой есть и в этом времени. Как же без него?

Веду себя странно, на меня начинают обращать внимание.

Конечно, я молодой человек, хорошо одетый, студент, корочка имеется при себе. Могу прикинуться стилягой или фарцовщиком, утюгом, или фирмачом, на худой конец. Сказать, что пришел обменяться с иностранцем модными товарами.

Кому сказать? Кэгэбисту?

Если бы я владел в совершенстве «Закосом» под фирмача, это одно дело, а так понимаю, что представляю из себя подозрительный элемент.

Осознаю, что надо поработать дома перед зеркалом с лицом, чтобы никто и никогда не мог прочитать на нем страха или робкого намека на Макара Сомова, а не на Майка Сандэрса.

Вся суть в том, что у советских людей слишком советские лица — серьезные, пасмурные. Несмотря на то, что мы живем в 1976 году — в эпоху Брежнева, в счастливое время «застоя» и стабильности, в спокойноевремя — лица граждан остаются напряженными.

Хотя, я заметил, что не такие уж люди и закомплексованные в 1976. Заметно раскрепощенные для СССР, уже знают про всякие свободы. Многие из них безбоязненно фарцуют и учатся зарабатывать. И менты, судя по тому, что ко мне еще не подошли, не такие уж злые.

Конечно, кодекс строителя коммунизма окружающие знают на зубок, и во многих жив этот коммунистический код. Взять к примеру Аню Веселову и ее жениха — у них в крови вся эта коммунистическая утопия.

Мимо меня проходят две приятные женщины, явно советские, с приятными формами, аккуратно одетые.

Одна из них ненароком задевает меня.

— Вы стоите здесь уже десять минут, на вас внимание обратили, — кивает в сторону молодого, еще зеленого кэгэбиста. У него на лице написано, что он из органов.

— Мне нужны джинсы для моей девушки, — говорю полную чушь абсолютно безапелляционным тоном.

Молодая женщина смотрит на меня странным взглядом.

Знаю, что горничная в гостинице с иностранцами имеет ограниченный доступ, ну что она может? Собрать журналы, книги и прочую фирменную мелочь, которую иностранец всё равно выбросил бы в мусор, уезжая домой. Ну продаст она это всё добро через «утюга», заработает на этом копейки.

Доступа к телу иностранному у нее нет, она же в отличие от фирмачей не знает ни одного иностранного языка, поговорить не может. Впрочем, ей и не позволено открывать рот. За это могут и уволить, и заподозрить в антисоветчине.

— У тебя валюта есть? — неожиданно спрашивает темноокая красавица.

А вот это уже поворот в нужную сторону. Душа поет от радости. Неужели мне фортануло? Она же могла не спросить про валюту, для покупки можно и рублями обойтись. Но у женщины, видать, свой интерес в этом деле.

— У меня есть деньги для обмена на валюту, — очень тихо говорю я.

Кэгэбист нервно теребит полы пальто, глядя в нашу сторону.

И меня что–то торкает в грудину.

Что, если дамочка эта вовсе не горничная, как я решил, почему–то, а подосланная? Очередная Мата Хари или Маруся Климова?

— Подождите на улице, к вам выйдут, — сообщает мне дамочка, и спешит вслед за своей подругой.

Весь этот диалог происходит очень быстро, и занимает всего пару минут. Но я осознаю, что успеваю вспотеть. Ладони мокрые после разговора.

Вытираю их друг об друга.

Только в последнее мгновение вспоминаю, что в кармане хранится дорогой платок, купленный для того, чтобы стопроцентно сойти за советского человека.

Лезу в карман, и тут у зеленого кэгэбэшника сдают нервы. Он бросается ко мне со всех ног.

— В чем дело? Вы к кому? Не нравитесь вы мне, — говорит строго, буравя меня глазами-льдинками.

Говорить ему о том, что он мне тоже не нравится, я не собираюсь, мямлить также, поэтому заканчиваю действие — достаю платок — большой белый в клетку, вытираю руку.

— Испачкал, когда помогал девушке с пола подобрать сумку, — говорю четко и ясно.

— Понятно, — цедит тот.

— А чего здесь крутимся, — снова с головы до ног осматривает меня.

— Я студент журфака, внештатный корреспондент одного из московских изданий. Нам дали задание изучить иностранцев и написать работу на тему, чем отличается советский человек от буржуя.

— Хорошее задание. Не знал, что такие бывают.

— Бывают, — вру с таким яростным настроем, что кэгэбистпроникается ко мне доверием.

— Если уже изучил, то иди давай. Не хочу, чтобы на тебя пожаловались, что ты глазеешь тут на иностранцев, как на обезьян в цирке.

— Хорошо.

Делаю морду кирпичом, иду на выход, подталкиваемый плечом кэгэбиста.

Уже на улице, пристраиваюсь к монолитной стене здания, вдыхаю с облегчением.

Хотя еще рано. Зачем я мучился, полдня убивал — результата–то явно пока нет.

Нащупываю в кармане пятьдесят рублей. На джинсы явно не хватит, цена за одну пару за сотку зашкаливает, впрочем, они мне ни к чему. Главное, с валютчиком встретиться.

План у меня такой, как только начнется обмен, я ему ксиву ментовскую суну в рожу, и наеду:

— Сдавай мне имена звонаревских парней, а лучше сразу расскажи, с кем у него контры были. Ну и всё в таком духе.

Спустя пять минут рядом со мной возникает всё та же молодая женщина в форме горничной, которую я вижу из–под темного короткого пальто. На ногах у дамочки по–прежнему туфельки, и моя взгляд невольно поглаживает ее стройные щиколотки.

Хороша шельма!

Скольжу по миловидному личику, касаюсь взглядом алых полуоткрытых губ.

— Ну?

— Гриша приболел, завтра будет валюта. И джинсы завтра.

Гриша⁈

— Игнатов Григорий? — спрашиваю вслух.