Выпускник

Глава 20

Топаю на фабрику «Красный Октябрь».

В голове полный сумбур. Античные герои, Валя с ее серыми глазищами и упругой грудью, кокетливый взгляд Лидии Веселовой, пытающейся использовать меня как аэродром, чтобы махнуть в счастливое будущее советской прессы. Ника с ее ревнивым и снисходительным взглядом.

А мне нужна информация по существу, и я достаю записки, которые мне сунула Королева, перед моим выходом в свет.

— Ого! Она мне помогает? — В голове моментально возникает вопрос, откуда ей знать, что я в истории фабрики профан. Ведь с Стране Советов каждый должен знать обо всём. А будущему журналисту и подавно нужно знать всё об истории своей страны.

Читаю записи вслух: В 1846 году кондитер Фердинанд Теодор фон Эйнем приехал в Россию из Вюртемберга, а в 1849 году было положено начало делу Эйнема в России. Сладости доставляли к столу членов императорской семьи.

Радуюсь, что благодаря императорам в нашей стране много всего хорошего было создано, лишь бы им хорошо сиделось, пелось, елось.

— И пролетариату немного досталось с барского стола.

Эй, Сомов, ты брось эти мысли антисоветские, — ругаю самого себя и улыбаюсь, как антисоветский человек.

Читаю дальше:

— Паровая фабрика была открыта на Софийской набережной в Москве, она была самой современной и оснащенной технологиями в стране. В 1913 году товарищество «Эйнем» выпустило самую знаменитую конфету «Мишка косолапый», на этикетке которой изображен известный сюжет картины Шишкина «Утро в сосновом лесу».

— Мать моя шибко любит эти конфеты, надо будет привезти на зимние каникулы.

В 1922 году фабрика получила новое название «Красный Октябрь».

— Ну, наконец–то, догадались иноземную фамилию убрать из названия. А то нехорошо получается, как–то.

В 1942 в войну начался выпуск темного шоколада «Гвардейский». Сладость для бойцов уже через неделю после выпуска с конвейера была отправлена на фронт.

— Вот это дело! Сладкое нужно не только студентам, но и бойцам.

В 1950 вышли конфеты «Кара–Кум», в выпуске было отражено освоение советским человеком суровой природы.

— М–м! Помню, как же, вкус мелких орехов ощущается на языке до сих пор.

В 1955 в продажу поступила «Красная Шапочка» — пралине с тертым арахисом.

В 1965 вышел легендарный шоколад «Аленка», ставший в одночасье самым любимым в стране. Детвора была в восторге.

— По себе знаю!

— Ага, — поддакиваю в такт своим же словам. У многих моих знакомых из той жизни, из 2024 года «Аленка» является символом их счастливого детства. И у их родителей. Это я помню.

Наконец добираюсь до информации 1976 года.

— В наше время темпы производства значительно увеличены, выпускаются миллионы наборов. Сейчас идет запуск оригинальной рекламной акции — в каждую двух– и трех–миллионную коробку вкладывается открытка–сюрприз с подарком — приглашением на экскурсию по фабрике.

— Вот это дело! — бью себя в грудь. — Мне бы такую открытку, и я бы вмиг сегодня Валюшу уговорил на любовное свидание, а не на шуры–муры для пионеров в кинотеатре.

Мой путь по набережной Москвы–реки приводит меня к кирпичному зданию фабрики.

Захожу в проходную, показываю свой пропуск внештатного корреспондента «Правды».

Мне кивают, и пропускают.

А дальше начинается — меня водят по цехам, и я фотографирую стареньким «Зенитом» 1956 года выпуска, доставшимся мне в подарок еще в детстве от дяди.

— Фотографа не прислали? — спрашивает надменно начальница цеха.

— Я — хороший фотограф. С детства снимаю. Мы — внештатные корреспонденты всё умеем — снимать, писать, говорить. Работа у нас такая — один за всех…

… — отдуваешься, — заканчиваю мысленно.

— Понятно, — фыркает Людмила. — Я хотела бы увидеть фотографии прежде, чем их напечатают. Вы меня понимаете? — смотрит так, что даже глупец бы осознал, что она хочет повлиять на качество снимка.

А я что? Куда спрячу ее груди четвертого размера и аппетитные бедра, если они у нее не помещаются в халате. А интернета и фотошопа еще нет.

Надо было меньше шоколада трескать, — буркаю мысленно.

Сказать вслух не могу, поэтому выкручиваюсь, прячу дамочку за других, ищу новый ракурс.

— Знаете, Людмила, я слышал у вас тут можно выиграть приглашение на экскурсию на фабрику, — сладко улыбаюсь.

Она прищуривается, исчезает. Появляется спустя десять минут, раскрасневшаяся, запыхавшаяся, смотрит по сторонам по–воровски, сует мне в карман пиджака открытку–приглашение.

— Надо отработать, — показывает на выход из цеха. — Упомянуть в статье еще пару фамилий передовиков производства.

Как приятно иметь дело с такими, как Людмила, ты ей оказываешь услугу — она тебе.

Конечно, от меня не зависит, какие люди будут упомянуты в «Правде», а чьи фамилии вычеркнет главред одним росчерком пера.

Но я–то не обманываю, делаю всё как положено.

Мой поход на фабрику заканчивается, и я направляюсь в метро. Нужно еще отвезти фотоаппарат с пленками Лёньке, внештатному фотографу.

Я умею работать с фотографиями, и мне нравится сам процесс. Только негде проявлять пленку, и развешивать фотографии. Никто мне в общежитии не выделит отдельную комнату, чтобы только у меня был доступ.

Поэтому помогает Леонид. Классный парень, сибиряк, студент.

Приезжаю к Лёньке, с порога вручаю ему Зенит и две пленки. Он живет на квартире у тетки в Москве, где ему выделана отдельная комната со всеми удобствами.

— Когда нужно?

— Срочно, — давлю я. — Ника требует послезавтра материалы сдать.

— Ничего себе, у меня своей работы полным–полно.

Достаю из кармана шоколад «Аленку» и три рубля.

— За срочность.

— Это ты угадал, у меня сегодня свидание, — забирает шоколад, а трешку прячет в карман брюк. — Ладно, без сна сегодня обойдусь, ночью поработаю.

— Спасибо тебе, товарищ, — открываю дверь, чтобы уйти.

— У меня суп есть из курицы, тетка сварила. Пирожки с капустой. Поговорим о жизни? — подмигивает, намекая как именно будем говорить.

— Извини, брат, но меня красивая девушка ждет у кинотеатра.

— Понятно. Еще одна потеря для нашего братства?

— Знаешь Валентину Сиинчкину?

— Кто же ее не знает? Она уже два года у нас работает в «Правде». Хорошая девчонка, только явно не про тебя.

— Это еще почему?

— Правильная она.

— А я что ли не правильный?

— Поматросишь и бросишь.

— Вдруг, нет?

— Кто у нее родители, и кто у тебя!

— Она говорила, что отец на заводе работает, — вспоминаю я. — Про мать не спросил.

— Иди уже, — Лёнька со смехом выталкивает меня за дверь.

Я останавливаюсь на площадке и достаю из кармана открытку.

Хорошо или плохо я поступаю?

Мне понравилась девушка, я ее беру. Ничего не обещаю, ни Луну с неба достать, ни поездку на море. Просто хочу подарить радость красивой девочке, и получить от нее взамен такую же радость, только другого характера.

Если Синичкина не захочет, я же настаивать не буду, не маньяк я вовсе. Обычный парень восемнадцати лет, у которого гормоны сносят крышу.

И мне абсолютно не важно, кто у нее родители, ведь я не свататься иду.

Еду на автобусе в центр, где мы договорились встретиться с Валюшей.

Ломаю голову над тем, куда ее вести? В кафе–мороженое? На улице такой дубак, зима на подходе. Если я заморожу девушку, она может расстроиться и захотеть домой.

Эх, если бы сейчас было лето — я бы повел ее в дивный сад или в зеленый парк. На худой конец, в кинотеатр, столько премьер было хороших: «Аты–баты, шли солдаты», «Табор уходит в небо», «Сладкая женщина».

Принимаю решение позвать Валю в киноконцертный зал «Октябрь», раскинувшийся на Новом Арбате.

Там красиво, и для свидания самое то. Фасад украшает мозаичное панно из камня, по теме Октябрьской революции, а в интерьере размещен витраж из ярких синих и красных стекол.

Уверен, Валентина оценит мой выбор.

Сегодня будет показан фильм «Рокки» с Сильвестром Сталлоне. История про боксера, который не щадил себя и поднялся с самого дна на вершину.

Я подхожу к месту встречи, и сразу замечаю Валю.

Она такая вся ладная и привлекательная, что сложно не приметить ее. Время уже шесть–тридцать, на улице стемнело, но девушка выбрала хорошее место, просматриваемое — под фонарем.

На улице уже ноябрь, и сегодня достаточно холодно. В целом в этом ноябре уже снежно и морозно. На Вале светлая искусственная шубка с рисунком какой–то кошки. Леопарда, по–моему, на ногах — белые сапожки в тон, на плоской высокой подошве. Вместо шарфа вижу светлый высокий ворот свитера, и девушка опустив голову, прячет в нем подбородок и губы.

Правильно, не нужно губы морозить, еще лопнет кожица. А мне их целовать, мять сегодня.

На голове у Вали теплая двойная вязаная шапка. Белая, и под ней еще слой серой.

Русая игривая челка, которую я приметил в редакции, спрятана под шапку, а хвост, все в тот же огромный ворот свитера.

— Нам надо бежать на автобус, если хотим успеть в «Октябрь» на «Рокки».

— Это фильм про кровь и драки? Я не люблю такое.

Настроение катится кубарем вниз.

— Но, ради тебя пойду, — девушка улыбается нежно.

Такое построение предложение «ради тебя сделаю» мне уже импонирует. Бежим на автобус, садимся в первый попавшийся. Тут близко, добежим.

— Как твое редакционное задание? — спрашиваю я, разглядывая розовые губы и румяное лицо девушки. Она вся как кровь с молоком. Этакая русская красавица Валюша.

— Очень даже понравилось.

— Скучно не было?

— Как ты можешь так говорить о школе? Это очень увлекательно и интересно, — лепечет она. А я смотрю на ее красивые губы, которые двигаются в такт словам, и думаю о том, что хочу их поцеловать прямо сейчас.

Вспоминаю про слова Лени о том, что девушка правильная, комсомолка и красавица.

Не рискую.

Сорвать я собираюсь сегодня большой куш. Подачки мне не нужны.

Добираемся в «Октябрь» за пять минут до начала сеанса, и слышим обидную фразу «билетов нет».

— Всё, — Валя расстраивается, улыбка никнет.

Осматриваюсь по сторонам, тут же вижу девушку, стоит мерзнет, с ноги на ногу переступает. Явно кого–то ждет.

Я к ней. Она шарахается от меня.

— Девушка, у вас нет лишнего билетика?

— Нет, — яростно мотает головой. — Я подругу жду.

— Очень надо. У меня первое свидание, — показываю на Валентину, застывшую в сторонке.

— Надо было раньше приходить.

— Не мог я, — достаю из кармана трешку, протягиваю ей. Нервно отталкивает мю руку.

— Вы с ума сошли. Я милицию вызову.

Достаю из кармана шоколадку «Аленка», ту самую плитку, которую нес для Валюши, протягиваю чужой девушке.

— Пожалуйста, у меня судьба решается. — Трешку прячу подальше, чтобы не раздражать девушку.

Не все в Советском Союзе хотят заработать не честным трудом, нагреться на билетах, например.

Девушка заплатила сорок копеек за билеты. Два с половиной рубля могла получить сверху, а она не захотела. Правильная. Идейная. Законы рыночной капиталистической экономики ей чужды.

Зато сердце у нее есть, им и живет, как многие другие идейные советские люди.

— Держите, спасайте свою любовь, — протягивает билеты, забирает у меня шоколадку.

— Спасибо, дорогой товарищ, — благодарю и бросаюсь к Валентине.

— Бежим.

Как дети бежим в кинотеатр.

— На пять минут опоздали, — тараторит Валюша.

— Нормально.

Сдаем верхнюю одежду в гардероб, берем номерки, у зеркала расчесываемся пятерней, и в темноте крадемся на свои места в кинозале.

Фильм уже начался и на нас цыкают, но мы не реагируем.

— Руки замерзли, — шепчет Валя, пытаясь засунуть ладони под себя.

— Дай сюда, — протягиваю руки, и беру ее ладошки в свои. Ладони у девушки горячие, но пальцы ледяные. Тру старательно. Она посмеивается. На нас уже цыкают, что мы слишком шумные.

И мы замолкаем. Смотрит на экран, не отвлекаясь.

В нашей стране Советов любят зарубежное кино. Но в страну оно попадает только через несколько лет после премьеры у себя на родине. А это такая удача, что премьеры там и здесь совпали, а мне еще и билеты достались всего лишь за шоколадку.

Хороший знак. Если так всё пойдет дальше, то с Валентиной всё сложится, несмотря на ее устаревшие очень правильные взгляды.

После просмотра фильма выходим под впечатлением, идем в гардеробную.

— Понравилось?

Кивает и задумчиво смотрит на меня.

— Проводишь, уже темно. Я боюсь, у нас во дворе злая собака по ночам бродит.

— Обязательно провожу, — отвечаю серьезно, нащупывая открытку в кармане. Достаю ее и протягиваю Вале, пускай на свету рассмотрит приглашение на фабрику.

— Что это? — она вертит открытку, читает и ее глаза округляются. — Это мне?

— Да. Я долго думал, какой подарок достоин такой возвышенной и красивой девушки как ты, и мне пришла в голову мысль, что тебе понравится.

— Спасибо, — Валюша не выдерживает натиска эмоций, прикладывается к моей щеке алыми губами.

И я улетаю. На лету хватаю какие–то слова, которые тараторит Валя, и, под звук ее восторженных речей, выходим из кинотеатра.

Девушка на автомате берет меня под руку, и ведет в сторону остановки.

Я даже не часы не смотрю. А время уже позднее, и проводив Валю, могу не успеть вернуться к себе, до закрытия общежития.

Но мне всё равно. Я сейчас на другой волне.

Валя довольна, щебечет.

Резко останавливаюсь и чмокаю ее в щеку. Прямо под фонарем. Вижу, как щеки заливаются краской, как открывается и закрывается красивый ротик барышни. Пока она не пришла в себя окончательно, целую ее в губы.

— Ты чего? — она отталкивает меня от себя, злится, аж губы дрожат и подбородок.

— Ты где Новый год будешь встречать? — спрашиваю у нее, давая ей надежду.

— Я… еще не думала. Рано же. Двадцатое ноября всего, до Нового года еще так далеко.

— Если ничего дельного не придумаешь, можем что–нибудь соорудить вместе.

— Вот как? — задумчиво глядит на меня.

Дальше едем и идем молча.

Мой расчет оказался верным, я сбил девушку с толку.

Подходим к подъезду дома.

— В центре живешь?

— Бабушкина квартира.

— Бабушка дома? — спрашиваю, как бы, между прочим.

Девушка мотает головой.

— Она старенькая стала, болеет сильно, родители ее к себе забрали. Они недавно получили квартиру большую в новом микрорайоне.

— А тебя одну значит, оставили?

Кивает. Смотрит, прищурившись, будто решает, пустить или нет.

— Зайдешь?

— Зачем? — спрашиваю, глядя прямо ей в глаза.

Тупит взор.

— Поговорить о советском кино. Я расскажу, что мне нравится, ты –что тебе. Чай попьем. Если голодный, колбасой накормлю.

— А тебе не нужно отдыхать или к учебе готовиться? У Вас там в МГИМО на факультете журналистики лютуют преподаватели, небось.

— Не беспокойся, у нас всё также, как и у вас. Спрашивают, что положено, — улыбается.

Поднимаемся на шестой этаж на лифте. Подходим к добротной двери. Валя долго возится со связкой ключей. Я бы ей помог, но смотреть на старания девушки приятнее. Разглядываю ее — всё–таки интересная она со всех сторон — и с женских, и с человеческих.

Спустя пять минут хожу в ее сопровождении по огромной трехкомнатной квартире. Здесь всё как у многих в 1976 году в СССР — стенка, в ней югославский хрусталь, стол, телевизор. В комнате — кровать и швейная машинка, на полу темный ковер, на стене — ярко–красный.

— Шьешь?

— Конечно, машинка бабушкина. Зингер. Электрическая. Но я могу тебе на ней что угодно сшить.

Следую за хозяйкой на кухню. В центре над столом абажур, кухонный гарнитур распростерся через всю кухню.

Гостиная и две спальни.

— В этой жила бабушка, а я — в той, — показывает на вторую спальню. Папа с мамой спали в гостиной, — показывает на большой диван.

По нехитрым вещам понятно, что у родителей стабильный доход, и деньги, отложенные на сберкнижку старательно тратятся на приобретение вещей, как у всех.

В магазинах сейчас много красивых вещей. Это раньше стояли серванты и буфеты, сейчас их заменили стенками, пришедшими из ГДР и Югославии. На кухне теперь стоит красивая и практичная мебель.

Беда одна на всех — товара на всех желающих не хватает и из–за дефицитов нужно выстаивать многомесячные очереди, чтобы купить телевизор или пару кресел с модным журнальным столиком.

— Достань посуду из стенки, — говорит Валя, — показывая на бокалы и тарелки.

— Ты уверена? Вдруг разобьем?

Она склоняет головку на бок, и у меня в груди щемит. Валюша уже успела волосы распустить, и они упали на грудь, переместив мое внимание именно туда.

— Ну давай, — подбадривает она меня, пододвигая к нам журнальный столик, с телефоном цвета слоновьей кости.

Открываю дверцу, и она виснет, оставаясь у меня в руках. Шуруп вылетает, падает на пол.

— Валь, отвертка есть? Неси.

Чиню дверцу, спустя пять минут уже сидим за журнальным столиком, накрытым ужином.

— Кем у тебя работают родители?

— Папа — на заводе, мама — преподает в МГИМО, она профессорская дочка.

— Вот как? Неравный брак?

— Что? — хлопает на меня серыми глазищами. — Что ты сказал?

Вспоминаю о разговоре с Леней — он посмеялся над тем, что отец Валентины на заводе работает. Значит, неправда это. Девушка не доверяет мне пока, поэтому рассказывает тоже, что и всем. Ясно. Подождем. А пока я меняю тему разговора.

— Ну… я… — ты очень красивая, — протягиваю руку, и убираю выбившуюся прядь волос ей за ушко. — Музыка есть? Потанцуем?

Кивает. Уходит в свою комнату. Не дожидаясь иду за ней.

Валентина в домашнем легком платье стоит у катушечного магнитофона, скручивает пленку обратно на начало, а я подхожу к ней сзади, обнимаю ее. Мои руки на ее руках. Она в моем капкане.

Реакция радует — Валя не вырывается, не артачится, она молча ждет, замерла.

Я же зарываюсь носом в ее волосах, покусываю кожу шеи.

Девчонка тихонько вскрикивает, а мои руки ползут по ее бедрам.

Как же я замучился сегодня ждать этого волшебного момента!

— Выключи свет, пожалуйста, — просит Валя, нажимая на кнопку включения на магнитофоне.

Музыка льется, и я оглаживаю упругие женские бедра.

— Мне стыдно… я в первый раз, — шепчет Валюша. — Выключи свет.

— Сейчас, — делаю два шага назад, гашу свет.

Конечно, я бы хотел рассмотреть аппетитную фигуру девчонки, но раз она просит без света, то придется на ощупь.

Утром рассмотрю, как следует.