Выпускник

Глава 19

— Я когда– то мечтал заниматься фотографией и работать в ТАСС корреспондентом, — впервые делюсь с Веселовой своим сокровенным. Копошился понемногу, готовился к поступлению на журфак, но не верил до последнего, что можно поступить. Чудеса, да и только.

Ничему меня сегодня история с Зинкой не научила, я так и продолжаю верить женщинам. Делюсь с ними сокровенным. А Лидия между прочим, не простая девушка, а комсорг, опасная личность. Ее же в любой момент может повести в неверном направлении. Она слишком идеализирует то, во что ее научили верить. А еще Веселова наша оказалась чересчур амбициозной. И амбиции эти какие–то неправильные.

А жить надо так, чтобы самому было хорошо, другим — чудесно, и при этом чтобы не было стыдно перед другими за свои идеалы. Если они окажутся, не как у всех.

В целом, жизнь — сложная штука. Чтобы себе и другим угодить одномоментно, это надо еще изловчиться.

Хотя… гляжу на Лидию. Не такой уж она пропащий человек, раз думает о работе и славе.

— Лидия, я обязательно уточню, нужен ли им сотрудник. Замолвлю за тебя словечко.

— Ты не подумай, я не из– за денег. А потому что мне есть, что сказать, — смотрит на меня многозначительно.

Ах ты бестия. Это что же ты полагаешь, что я ради денег, мне нечего сказать людям рабочим, а ты — комсорг, тебе есть что сказать, в отличие от меня.

Вспоминаю, что Лидия — женщина, и прибыла из того же чистилища, что и Зинка.

Улыбаюсь. Складываю продукты, тетрадку с конспектами, заворачиваю всё это добро в полотенце, ухожу к себе, а Лидия — к себе.

— Угощайтесь, — расстилаю перед засыпающими парнями скатерть– самобранку.

— Ну даешь, — мигом просыпаются, набрасываются на еду.

— Завтра можно поспать подольше, теперь завтрак не готовить, — радостно потягивается Серега.

— Это точно, — беру учебник, тетрадь, лампу ставлю рядом со своей кроватью.

Парни засыпают, а я зубрю литературу, пока не вырубаюсь перед рассветом.

Просыпаюсь, будто не спал вовсе. Два часа сна — это не сон, это издевательство над природой советского человека.

Лежу, гляжу в потолок, пытаюсь вспомнить и проговорить про себя последние вопросы по литературе, а мысли словно тараканы по черепной коробке разбегаются.

Одно умиротворяет — что по лицам парней заметно, в их головах тоже полный сумбур.

Каждый раз студенты клянутся, что в следующий раз начнут подготовку к зачету заранее, и каждый раз это заканчивается зубрежкой накануне или в ночь перед «стартом».

Одеваюсь без энтузиазма, натягиваю на себя что попало.

— Завтракать кто будет? — спрашивает Миша.

— Да бросьте, мы ночью поели, — подмечает Серега.

— Кому завтрак нужен в шесть утра, когда желудок ещё спит? — гундосит Колян.

— Тому, у кого мозг требует подзарядки, — бурчу я.– Чёрный чай, три ложки сахара — глюкоза, говорят, мозгу полезна.

Хотя, если честно, сомневаюсь, что даже чефир спасёт меня на зачёте по античной литературе.

Всё–таки пьем чай с сахаром, жмуримся от приторной сладости, но упрямо допиваем. Вдруг поможет сдать зачет? Нам сейчас любая помощь нужна — хоть извне, хоть изнутри.

Спустя пять минут, собираемся с ребятами, топаем на первую пару. Ноги сами несут по длинным коридорам, навык за четыре месяца учебы отработан до автоматизма.

Первая лекция — история журналистики.

Неинтересно? Очень даже интересно, но как– то невовремя.

Ещё как невовремя! Новая информация наслаивается на старую, вызубренную ночью, мешает.

К тому же переварить лекции мешают другие мысли, которым наводнен мозг — про девушек, их лисью хитрость и непостоянство, про мужское соперничество.

ВотЛида Веселова, к примеру. Вечный комсорг, и даже ей нужна моя помощь, придумала, чтобы я помог устроиться в газету. Будто бы у неё язык подвешен лучше, чем у меня, и есть что сказать народу.

Ха! Я тоже комсомолец, а не салага какой– то.

Все мы тут на светлое будущее работаем, которое ещё лет через пятьдесят наступит. Ну, может, не для всех. Но для кого–то точно наступит.

К черту всех, — мысленно выгоняю незваных товарищей из головы.

Сейчас надо сосредоточиться на лекции. Ну, или сделать вид, что я здесь, и в теме. Чтобы преподаватель мог видеть и читать мой внимательный взгляд издалека.

Профессор монотонно вещает о великих журналистах прошлого, а я ручку кручу, пытаюсь выбросить из головы все эти лишние мысли о «лидках» и «машках».

Буду как все, слишком умным тут быть рискованно.

Впрочем, получается так, что о будущем я знаю очень много, а о настоящем не так, чтобы ведущим журналистом куда– нибудь взяли. А это значит, что надо выбросить всякую чушь из головы, и учить то, что здесь дают, чтобы строить то самое «светлое» будущее, в котором меня переедет какой– то мерзавец на внедорожнике, тот самый, чей предок всё– таки дойдет до своего «светлого» завтра, и поможет внуку или сыну разбогатеть и купить тот самый дорогущий автомобиль.

Бухчу как старик.

Конечно, я озадачен из–за предстоящего зачета, но не настолько, чтобы обвинять в этой мелочи весь белый свет, и коммунистов, в том числе.

Все равно надо сдать античку. Преподаватель — серьезная особа, к ней не подъедешь на улыбках и грамотных речах.

Вот и открываю окно на перемене, вместе с ребятами ору:

— Халява, приди!

Но вместо халявы появляется она — преподавательница.

Вся в чёрном. Водолазка до самого подбородка, юбка чуть ниже колена, сапоги — угольно– чёрные.

Внешний вид как– то не вяжется с лекцией по античности, но всё равно жутковато. Волосы собраны в строгий пучок, лицо — серьёзнее некуда. В принципе, почему не вяжется? Очень даже. Все эти древние писатели– философы тоже кажутся не от мира сего.

— Халява вам не поможет, — усмехается она, и зовёт нас в аудиторию. Вид у неё такой, будто она знает нечто большее, чем мы. И это явно не античная литература.

Я, конечно, внутренне напрягаюсь. Вопросы– то по античке ночью штудировал. Слава героям прошлого, вытягиваю билет с темой, которую знаю на зубок. Рассказал всё так, будто сам с Гомером за одним столом сидел. Но педагог не верит. На лице написано: «Этот–то хитрец откуда всё знает?»

— Лекции покажите, — командует.

— Забыл в общежитии, — улыбаюсь как можно безобиднее. — Принесу на следующем занятии.

Молча соглашается, но взгляд такой, будто коварные планы строит. Ладно, выкручусь. Придётся ночью корпеть над переписыванием лекций. Это неприятно, но лучше, чем пересдача.

Зачётка у меня в кармане, заветный вензель поставлен — что ещё надо для счастья?

Выхожу из аудитории, вдыхаю полной грудью.

Свобода! А вот и солнце, привет!

Но недолго музыка играла, недолго свобода длилась.

На работу пора. Срочно надо найти Нику — барышню, которая думает, что все внештатники — её рабы, карманные девочки и мальчики на побегушках. И не переубедить ведь ее никак.

Снова придётся бегать по городу, добывая для неё материалы. А она, небось, сидит на работе, в тепле, с кружкой чая, и ждёт, пока мы, гончие псы, принесём ей очередную сенсацию.

Не выношу её, и одновременно без неё никак. Так уж выходит.

Добираюсь до редакции вовремя. Успеваю перекинуться парой слов с коллегами. Выпить чайку с печеньем с бухгалтером Ниночкой. Обсудить мою маленькую зарплату и невозможность прибавления к ней и копейки.

Прохожу по коридорам, здесь пахнет бумагой и свежей типографской краской. Запах необыкновенный.

Дверь в кабинет Ники закрыта, и я стучу. В ответ тишина.

Захожу без стука — Ника за своим столом, наклонилась над машинкой, стучит что– то важное. Молчит, на меня не смотрит. Ладно, и не надо.

— Ну, что у нас по плану? — начинаю с вызовом. — Какое задание на сегодня?

Ника поднимает голову. В глазах что– то нехорошее, будто бы специально меня игнорировала.

— Макар, ты ведь знаешь, что мне нужны серьёзные материалы. А ты приносишь… — пауза, — черт знает, что.

Я, естественно, делаю обиженное лицо. Ну, это же классика. Отрицание, обида — рабочая схема.

— Ника, я делаю всё, что могу. В следующий раз сам выйду на улицу с лупой и найду тебе сенсацию, хорошо?

Она только пожимает плечами.

— Докладывай по нашему делу, — говорит холодно. — Или отправлю тебя на какой– нибудь митинг. Понял? Будешь ходить на эти собрания и писать короткие отчеты. Никакой лирики.

— Так я вроде поэзией не занимаюсь, иначе я бы на филфак поступил.

— Не паясничай! Докладывай коротко, по существу. Где ребенок Ольховской? Я теряю терпение.

— Так подай заявление в полицию.

— Они ищут, ты знаешь об этом. Что– нибудь выяснил? — глаза ее становятся такими яркими, кажется, сейчас выстрелит шаровыми молниями.

— Всё– таки, я тебя накажу, — она откладывает в сторону работу, встает, подходит ко мне. Оправляет на себе лацкан делового пиджака, строгую юбку. — Зря ты со мной связался!

— Серьезно?

— Идем, — хватает меня за руку. — Я снимаю тебя с личного задания, теперь будешь кататься на митинги. Хочешь опишу твою незавидную судьбу?

— Попробуй, — отвечаю дерзко, но в душе понимаю, что, находясь на своей позиции в издательстве, я не справлюсь с ней. Где она, где я. Вот время придет, и я опущу её на самое дно. Стерву крашеную.

С тоской смотрю на улицу, в грязное стекло, пока Ника расписывает мое не очень перспективное будущее.

— Будешь трястись в автобусах, гоняться за этими людьми с хмурыми, как и у тебя лицами. Твое советское утро будет начинаться не с чашечки кофе, а со стакана воды. Лозунги, красные флаги, возгласы про светлое будущее, которого не будет у таких как ты, — сверлит меня злым взглядом.

Черт.

Откуда ей знать про искаженное «светлое» будущее.

— Ты тоже из будущего? –спрашиваю у Ники, чем ввожу ее в ступор.

— Говорить об этом тут — верный путь к психушке, — заявляет она. — Таких на моем веку уже двоих увезли в смирительных рубашках.

— Ника, остановись. Я просто взял тебя на понт. У меня есть новости по делу.

— Выкладывай, — подлетает ко мне стерва, трясет меня за грудки.

Да. Чтобы я ей не сказал, да даже если бы настоящий Святой Грааль в виде интервью с Брежневым принес, ей было бы пофигу. Эта барышня ничего не ценит.

Интуиция кричит, что пахнет паленым. А чуйка подсказывает, что наши отношения с Никой хорошо не закончатся. Мы по разные стороны баррикад, это уже очевидно.

— Ника, — говорю уверенно, глядя ей в глаза, информация очень опасная, — Мне срочно нужна встреча с майором Волковым. Потом я тебе всё расскажу, ладно? Доверься мне. Я отработаю каждую вложенную в меня тобою копеечку.

Она бровью дергает, даже глаза не поднимает.

— Есть зацепка, — продолжаю я, — срочно нужно переговорить с майором. Позарез, — чиркаю рукой у своего горла.

Ника шипит на меня по–змеиному:

— Тише ты, Макар! Орать в редакции не положено! Мы тут не на вокзале.

Смотрю на неё с усмешкой — да уж, кому бы упоминать вокзал?

Неожиданно дверь открывается, и в кабинет заходит девушка. Симпатичная такая, стройная скромная.

У меня аж рот открывается и слюнки текут. Рефлекс, видать.

Ника моментально занимает свое место.

Кабинет у неё маленький, но уютный. Сама хозяйка разодетая по последней моде, совсем не на трудовые доходы, аккуратно подстриженная, только губы красныенадуты, а в глазах — сосредоточенность. Клацает себе на машинке, будто ничего вокруг не замечает. Будто и не было у нас с ней напряженного разговора.

Вот ведь устроилась мегера — материалы получает от таких, как я. Обмозговывает, клепает и, не дрогнув, выдаёт от своего имени.

— Ника, добрый день, — я за заданием, — лепечет звонко девушка, и жмется к двери.

— Валя, рада тебя видеть, я вот как раз задания для вас обоих печатаю. Садись, моя хорошая.

Голос фальшивый, но девушка принимает за искренность. Смотрит с благодарностью на начальницу.

— Знакомьтесь, — говорит Ника, — это Валентина Синичкина. Моя ученица, внештатный сотрудник. Комсомолка, спортсменка, красавица. Валюша, это Макар Сомов, мой ученик, внештатник, как и ты. Он у нас тоже талант, но со своими особенностями, — подмигивает Валентине.

Не хочу думать, что она имеет ввиду, а всё мое внимание занимает вошедшая девушка.

Валюша. Валентина Синичкина, фамилия какая красивая.

Подходим друг к другу, руки жмём.

И тут я замечаю, что у Валентины– то формы аппетитные, глаза огромные серые, ресницы длинные густые, волосы пышные светло– русые. И пахнет от девушки чудесно.

Чувствую, что не могу оторвать взгляда. И она на меня смотрит, не отрываясь.

— Эй, вы чего? Сели оба, — шипит Ника.

Смотрю на нее и понимаю, что она ревнует.

— Голубки, не забыли, что на работе находитесь?

Валентина смущается, а я лишь ухмыляюсь и смотрю на Нику. Та тоже явно что– то учуяла. Но дело– то у нас серьёзное, разговор дальше идёт про рабочие статьи.

— У нас два задания, — продолжает Ника уже сухо, деловито. — Первая статья — «Рабочая гордость». Чтобы собрать материалы, нужно ехать на конфетную фабрику «Красный Октябрь». Там вас уже ждут передовики производства. Второе задание — собрать материал под статью «Большие задачи школы». Макар, ты в школу поедешь, в Валентина — на фабрику.

Валя на меня смотрит, и всё сразу понимает. Весь мой настрой срисовывает.

— Макар, если ты не хочешь в школу, — нежно улыбается она, — я могу туда сходить.

Я посмотрел на нее с благодарностью.

Фабрика — это женщины, шоколад — это интересно. А школа — не очень туда тянет, я ведь только что оттуда выбрался, обратно особо не рвусь. Что я не знаю про школу? Мне уже всё и так понятно, а пройтись по фабрике, так сказать на экскурсии побывать — это по мне.

Валя ждёт ответа.

— Так– то мне без разницы, — говорю с деланным безразличием. — Но, если ты хочешь в школу съездить, я готов уступить тебе задание.

Ника за нашими взглядами следит, будто волк за овцами.

— Голубки, — передразнивает она, — куда хотите летите, но, чтобы послезавтра материал был у меня на столе.

Вписывает в задания наши фамилии. Мне достается фабрика.

— А ты… — Ника говорит мне уже совсем другим тоном, — загляни завтра в девять вечера. Сам знаешь куда.

Я понимаю, о чём речь, о квартире Ники, где она устроит мне встречу с майором.

Хитрые огоньки в глазах начальницы не ускользают от глаз Валентины, в этом я убеждаюсь, как только мы с Валей выходим из редакции вместе.

Она идёт рядом, едва ли не семенит, смотрит на меня — и ревность в её глазах мелькает. Как бы невзначай, но чувствую, что тут что– то будет.

— Макар, что это было между вами. Куда ты должен в девять вечера прийти? — говорит она с лёгкой обидой в голосе, которую можно принять за ревность.

— Ника мне работу ещё подкидывает. Я же в общаге живу, не местный.

— А я — москвичка, — добавляет Валя, задирая красивое личико к небу.

— До метро дойдем вместе? — спрашиваю.

— Я — за, — отвечает она, и мы шагаем рядом.

— Меня зовут Макар Сомов, — представляюсь я, — я из Подмосковья, учусь в МГУ на журфаке.

— Валентина Синичкина, — отвечает она, — корреспондент внештатный, но ты уже знаешь. Я здесь недавно. Родители были против моей подработки, а мне не терпелось приступить к работе. Сам понимаешь, время идет. К моменту выпуска, нужно что– то уметь дельное делать. А то придешь молодым специалистом на телевидение или в ТАСС, и ничего не умеешь. Мне не хочется быть посмешищем.

— А ты у нас амбициозная!

— Я вся в папу, так мама говорит.

Шагаем к метро, разговариваем обо всём понемногу, шутим, переглядываемся. Валентина явно с интересом на меня смотрит, а я в свою очередь не упускаю возможность любоваться её фигурой, глазами — серыми, как осеннее небо, глубокими, такими… завораживающими.

— Послушай, давай вечером встретимся на Красной площади, погуляем. Ты мне город покажешь. Идет? Или в кино сходим.

— Я согласна.

Всё складывается ладно и быстро. В серых дымчатых глазах читаю что– то такое, чего не хочется упустить. Дело совсем не в пышной груди, а именно в амбициях и в характере Вали.

А еще мне импонирует, как она смотрит на меня — как кошка на красную рыбу. Главное, не стесняется своего женского взгляда.

Прощаемся у метро.

— Ну что, до вечера, Синичкина, — говорю я, подмигивая ей.

Она не отвечает сразу, только качает головой, будто хочет сказать что– то, но не решается.

— До вечера, Сомов, — произносит неуверенным голосом.

Я ухожу, а её взгляд ещё долго ощущаю на своей спине. Что ж, вечером посмотрим, чем всё закончится.

— Я люблю конфеты, — летят мне в спину ее прощальные слова, те, что она не решалась так долго сказать.

А мне нравятся женщины, любящие сладкое, — говорю мысленно, и спускаюсь в подземку.