За час до рассвета

Глава 8

Граф Доари Нойтарг жил в старинном особняке в далеком предместье. Темно-синее трехэтажное здание, круглое в центре, с черными колоннами по всему фасаду и широкой парадной лестницей выглядело зловеще даже при тусклом солнечном свете, пробивавшемся через тонкую завесу облаков. Кусты вокруг особняка полностью сбросили листву, и ветки острыми копьями торчали во все стороны, как будто желали ранить.

Кеймрон приехал к назначенному времени, но слуга не проводил в гостиную, ничего не предложил, а лишь попросил немного обождать и оставил его у входных дверей.

Внутри особняк выглядел нежилым — стены да полы, и ни одного украшения, ни одной детали, которыми хозяева обычно наполняли дома. Даже шторы на окнах были подобраны в тон фиолетовым обоям, чтобы их не было видно.

— Отведи меня к графу. Немедленно, — приказал он слуге, который пытался, сливаясь со стеной, пробежать мимо. — Или я сам пойду искать его, и ты меня не остановишь.

Слуга немного побледнел.

— С-следуйте за мной, — заикаясь, произнес он.

Они шли по коридору, пока не уперлись в двустворчатые черные двери. Слуга замялся, но, обернувшись на Кеймрона, распахнул их. За ними скрывался длинный переход, в конце которого были две открытые двери. За дверью справа посреди пустой крохотной комнаты стоял огромный горшок, в котором росло низкое дерево с тусклой желто-бурой листвой.

— В-вам с-сюда, — слуга, совершенно белый от ужаса, показал на дверь слева.

Кеймрон вошел в стеклянную оранжерею, неухоженную и даже как будто заброшенную. Здесь не было тропинок, выложенных плиткой, не было аккуратных секторов с различными растениями, не было цветов — только серая, какая-то сухая земля и тонкое дерево в центре с яркой осенней листвой. Кеймрон удивился: зачем держать одно дерево в тесном горшке в комнате, когда его можно было бы посадить в оранжерее, рядом с другим?

Слуга потрусил к графу, который стоял у дерева с серебряной леечкой в руке. Граф Нойтарг был щуплым мужчиной чуть старше пятидесяти, с длинными черно-седыми волосами, маленькими руками и ногами. Услышав шаги, он повел головой.

— Подожди, — повелел он слуге, изящно взмахнув рукой с огромным перстнем на указательном пальце, и багровый камень в украшении вспыхнул зеленым, алым и синим.

— Г-господин Олден… Не м-может ждать… — сдавленным голосом сказал слуга.

Граф обошел дерево и остановился, когда вода в леечке закончилась. Слуга забрал ее и бесшумно исчез.

Наконец, граф повернулся к гостю лицом, и его черные глазки впились в Кеймрона, а верхняя губа под тонкими усиками дернулась. Остроносый, с маленьким лицом, он напоминал какого-то неприятного зверька.

— Итак, господин Олден, что нужно? Будь краток, у меня много дел.

И Нойтарг замер под деревом. Кеймрон проследил, как оторвавшийся лист чуть не упал ему на голову.

— В городе появился монстр, — в пустой оранжерее его голос звучал гулко. — Он звероподобен, не горит в огне, его не берут пули. Известны ли вам подобные существа?

Граф дослушал Кеймрона, и тогда его плечики мелко затряслись, запрыгала рассыпанная по ним паутинка волос. Но смеялся он беззвучно, только открывая искривленный усмешкой рот.

— Какая ирония, какая ирония! — всхлипывая, заговорил он. — Столетия моя семья изучала причины угасания магии, шесть лет назад мне запретили продолжать дело моего рода, а теперь, когда появилось что-то неизвестное, слуги этого сопляка прибежали ко мне! Что, ненужные старики оказались полезны? — и он, резко оборвав смех, зло посмотрел на Кеймрона.

— Вы окажетесь полезны, если вам что-либо известно. Пока вы не ответили на мой вопрос.

Брови графа пришли в движение: дернулись вверх, потом вниз и замерли.

— Хо! С таким отношением мне и говорить не охота. Уходи.

Словно поддерживая его, на дереве задрожали листья.

— Я отношусь к вам так, как вы того заслужили. Если вы забыли, я на себе ощутил все ваши методы изучения угасающей магии, — и Кеймрон снял с правой руки перчатку. — Вы ничего не смогли с этим сделать. Кто вы, если не бесполезный старик?

Граф задохнулся.

— Наглец! Мне нечего сказать тебе. Убирайся!

— И все же я настаиваю на ответе, — продолжил Кеймрон. — Или отвечать будете вы. Перед императором. За увечья, нанесенные сыну барона Олдена.

Граф скривился и посмотрел на дерево, а потом, скосив глаза на Кеймрона, ядовито высказал:

— Как можно ему, такому славному лорду, признаться, что он считает собственного сына монстром? Признаться, что он отдал отпрыска на опыты ради возвращения человеческого облика? Барон Олден никогда и ни в чем не обвинит меня!

— Он — нет, — легко согласился Кеймрон и сделал паузу. — А вот я могу. Я уже вырос, граф, и я могу принимать собственные решения.

— Как у барона Олдена мог вырасти такой нахал⁈ — и его губы дернулись, обнажили желтоватые зубы.

— Вашими стараниями, граф, вашими стараниями, — ответил Кеймрон со злобой.

Где-то наверху загудел ветер, зазвенели задрожавшие от его удара стекла.

— Тебе никто не обещал успеха! И твоим родителям я тоже не давал никаких гарантий! — Нойтарг запрокинул голову. — Но я предлагал тебе дальнейшую помощь, а ты от нее отказался. Ты сам предпочел остаться монстром, так почему сейчас злишься на меня, угрожаешь?

— Потому что вы уже не тот благонадежный слуга короны, как говорилось в отчетах Шестого отделения, написанных еще при прошлом императоре.

Глаза графа Нойтарга блеснули, он покрутил головой, взмахнул рукой с перстнем, заметил соринку на камне и стряхнул ее.

— Будь у вас что-то против меня, разговор состоялся бы в другом месте и в другом обществе. Или это предупреждение? Император ненавидит меня, я знаю, отлично знаю! И если он хочет меня уничтожить, я приму свою судьбу со смирением и покорностью! Вам же ничего не стоит создать доказательства того, что монстра сделал я!

Кеймрон поморщился. Слова были пропитаны фальшью настолько, что ей можно было захлебнуться.

— Императору есть, за что вас ненавидеть. Ваши опыты были бесчеловечны.

— Но все в них участвовали добровольно, — зевнул граф, мигом успокоившись. — Я никого не заставлял. А делать что-либо с согласия людей не запрещено.

— И только поэтому вы избежали виселицы.

Глаза графа загорелись, как раскаленные угли.

— Пошел вон!

— Уйду, когда ответите на мой вопрос.

Руки мужчины тряслись — Кеймрон выводил его из себя своим хладнокровием. Граф сжал руки за спиной, выпрямился и, прищурившись, ответил:

— Я ничего не знаю об этом, никогда не слышал о подобных монстрах. Единственный монстр, которого я видел, стоит передо мной.

Кеймрон развернулся, чтобы уйти. Под ногу ему попал ярко-желтый лист, и на нем остался тусклый отпечаток подошвы.

Слуга вывел его из дома. Кеймрон опять прошел через небольшой сад, и острые ветви кустов царапали чешую, скреблись по ней. Он сел в автомобиль, завел двигатель, тронулся — все на рефлексах. Так же механически он выехал на дорогу к городу, и только спустя время очнулся.

Пыльная, полная рытвинами и ухабами сельская дорога, извиваясь, бежала между печальными черно-коричневыми полями. Кеймрон съехал ближе к краю и остановил автомобиль, вышел из него. Ледяной ветер обнял, подбросил волосы, и он достал из кармана шнурок, завязал их. Свинцово-сизые тучи, тяжелые, низкие настолько, что, казалось, они вот-вот своими брюхами должны сесть на вершины деревьев, затягивали небо. Его голубая, нетронутая высота осталась только над самим Кеймроном, и он смотрел в нее, как в колодец.

Шея быстро затекла, и он опустил голову. С одной стороны вдалеке синели на холме вековые ели, с другой — жались друг к другу деревца, на которых еще трепетали последние грязно-бурые листья. Чахлые желтые остатки трав склонились к земле, покрыли ее, затянули дырявым покрывалом, и в них падали с неба хищные птицы за добычей. Где-то на горизонте над слепившимися в черную точку домами поднимались тонкие струйки дыма.

Осень готовилась уступить свои права зиме, и вся природа засыпала, затихала, замирала, предчувствуя скорые холода.

«До чего же мерзкий старик», — подумалось Кеймрону, и он невольно коснулся правой руки. Проклятой руки. Чешуйки были горячее кожи, и он быстро надел перчатку.

Кеймрон не брался утверждать, что семья считала его монстром — он сам тяготился оставшимися изменениями, и, возможно, родители хотели сделать как лучше, когда предложили ему посетить дом графа Нойтарга.

— Его семья исстари занимается исследованиями, связанными с магией. Если кто и может помочь, то только он, — сказала Кеймрону его хрупкая, миниатюрная мать и обняла.

Тогда Кеймрону было всего двадцать лет, и он не умел скрывать эмоции. Граф, как только его увидел, сразу все понял и совершенно правильно выбрал слова, которые смирили Кеймрона.

— Вы понимаете, ваш случай уникальный. Вас нужно изучать. А это зачастую неприятный, очень неприятный процесс. Но он нужен, вы обязаны пройти через это, если хотите вернуть себе человеческий облик, — уговаривал тихим голосом граф, сидевший в кресле с витыми ногами.

Его руки были сложены на впалой груди, сверкал перстень на пальце, а черные глаза-угли впились в Кеймрона, и он покорился им, подчинился, склонил голову и отдал себя на растерзание.

Три месяца после выпуска из академии, пока оформлялись все бумаги, пока решалось, кто и куда из выпускников отправится работать, он провел в доме сумасшедшего исследователя.

Его изучали, как какое-то насекомое, — и относились подобным образом, словно он не человек, словно он лишен голоса и права быть недовольным.

Но черная рука, которую Кеймрон видел каждый день, сделала из него самое покорное насекомое — мотылька, который доверчиво летел на манящий огонь.

Граф исследовал руку, и для этого он вырывал чешуйки — сразу десятками, забирал их и уходил, а Кеймрон наблюдал, как набухшие капли крови скатывались по руке и падали на пол. Вскоре они заметили, что его раны затягивались и заживали намного быстрее, чем у любого человека. Тогда Нойтарг предложил изучить, каков же предел у этой необычной способности.

Кеймрона без конца ранили, чтобы обескровить, а постепенно наносимые ему увечья становились все глубже, все серьезнее. И выходило, что любое повреждение легко заживало. Ему не были страшны ни раны, ни переломы.

— Единственное, что мы не станем проверять, это сердце, — качая головой, объявил граф. — Слишком высокий риск. И, пожалуй, не будем проверять, вырастут ли у тебя новые конечности, если их отрезать. Ты не мальчишка с улицы все-таки, тебе нельзя умереть здесь.

Кеймрон лежал и не мог пошевелиться; израненное, измученное тело впитало холод каменного пола, стало неподъемным. Но он слышал, он чувствовал, как струилась по венам кровь, ощущал, как затягивались раны — этот процесс сопровождал неприятный зуд.

— Ты не человек, Кеймрон. Не человек, — говорил ему граф как будто с сожалением, вздыхал и качал головой. — В тебе так мало человеческого, ты не такой, как все, Кеймрон. Ты все же монстр. Или, если хочешь, полудракон.

Кеймрон не хотел быть ни монстром, ни полудраконом — он хотел вновь стать человеком. Быть им. Жить им. И умереть — тоже им.

Закончив исследовать его способности к восстановлению, граф выдвинул идею, что процесс обращения застрял в такой стадии из-за магии в Кеймроне, которой много для того, чтобы оставаться человеком, и мало, чтобы стать драконом. С этого дня Кеймрона истязали иначе — он до упада расходовал магию. Граф с восторгом наблюдал за этим и выяснял, на что он способен как маг.

— Невероятно, но сила тебе дана, как у мага двухсотлетней давности! Они были на такое способны. Представь, представь, на что была способна магия пятьсот лет назад! О! Магов почитали больше, чем императоров! — восторгался граф.

Но этот способ не помог — ничего не изменилось, и тогда граф предложил иначе уменьшить количество магии в нем. Кеймрона стали кормить едой, в которую подмешивали пыльцу, мерцавшую иногда красным или зеленым. Пыльца эта скрипела на зубах и прилипала к горлу — это было меньшее из неудобств.

Сначала Кеймрон заметил, что его магия стала слабее, а потом… Потом было так страшно, так больно и мучительно, что он лучше бы перенес отрезание руки или ноги. Его ломало, его рвало, его бросало то в жар, то в холод, а руки и ноги стали безвольными.

Его магия совершенно пропала — Кеймрон оказался неспособен даже маленькую искорку зажечь. Он пытался сделать это раз за разом, но в итоге руки бессильно падали вдоль тела. Следом падал и он сам.

А потом приходил граф, приносил ему новую порцию сверкавшей еды, кормил с ложки, и Кеймрон, словно зачарованный, подчинялся, пока после очередной порции у него не остановилось сердце.

Граф сидел напротив, смотрел своими черными глазами-углями, сверкали белые прядки в волосах. Нойтарг поднял ложку, поднес ее к лицу Кеймрона, а он застыл. Он не мог сделать ни вдоха, ни выдоха, словно внутри стал полым, как фарфоровая кукла. Сердце замерло. Оно не билось, не стучало, кровь не шумела в ушах — все пропало, все исчезло в плотной тишине.

Граф побледнел, бросил и ложку, и тарелку, схватил его за плечи, затряс.

Минута длилась как вечность, и закончилась она одним тихим, но уверенным ударом сердца. Кеймрон сделал жадный вдох, воздух мигом высушил горло, и он закашлялся. С тех пор вкус холодного, влажного воздуха ассоциировался у него со вкусом самой жизни.

После остановки сердца Кеймрон покинул дом графа сразу, как смог встать на ноги.

— Ты вернешься ко мне, вернешься, — сказал ему вслед граф. — Ведь ты не хочешь быть монстром, а помочь могу только я…

И Кеймрон правда вернулся спустя время.

— Больше к вам я никогда не обращусь, — сказал он графу.

— Посмотрим. Тебя ведь не примут люди. Помни, ты всегда можешь вернуться. Вернуться, чтобы перестать быть монстром.

Слова преследовали Кеймрона, граф нашептывал их во снах, где собирал в пиалы его кровь, и жгли, жгли взглядом черные глаза-угли.

Кеймрон сделал вдох. Холодный, влажный воздух наполнил легкие, и он опять вернулся к жизни — теперь из воспоминаний. Тучи серые, как глаза Айри, наблюдали за ним. Кричала парившая на высоте птица.

Айри.

Именно она стала причиной его отказа графу.

Когда он вернулся в Лендейл после трех месяцев жути и боли, когда он уже считал себя монстром и чем-то ужасным, она… Она считала его человеком. Они могли прогуляться после смены, они находили поводы для шуток, они вместе привыкали к службе и делились ошибками.

А еще она восхищалась его магией, и ее совсем не пугала черная рука. Сдержанная и даже зачастую холодная с другими людьми, рядом с ним Айри улыбалась.

Он был и оставался для нее человеком. Не монстром.

И страх, внушенный графом Нойтаргом, его опытами прошел, рассеялся, как туман, и оказалось, что больше всего о руке беспокоился сам Кеймрон.

Но вскоре меняться стала Айри. Ее улыбка появлялась все реже, все чаще она отказывалась погулять, сходить куда-то. Потом одежду ей заменила форма — всегда идеально застегнутая. Она все чаще стала говорить фразы вроде «мой долг», «я обязана», «я буду это делать».

Кеймрон видел в этом желание доказать, что она — это не только ее благословение. Доказать, что она многое может. И крахом этой мечты стало убийство на площади Прейн. После него Айри неделю не разговаривала. Кеймрон не мог и подойти к ней — она дергалась и убегала. Она замкнулась. Далее последовал перевод ее в третий округ, а потом… Потом начались ссоры.

«Сегодня я словно увидел Айри из нашего прошлого», — и Кеймрон провел рукой по лицу.

Смеркалось. Тени становились гуще.

Проводить ночь на дороге он не собирался.

Автомобиль тронулся, зашелестела дорога под колесами.

В Лендейл Кеймрон вернулся поздним вечером, с тяжестью на душе и пустым желудком.

«Заеду в ресторан», — решил он, и свернул на улицу, что вела к «Либери». Остановившись неподалеку, Кеймрон уже хотел выйти из машины, когда сквозь блики на стекле и отражения людей увидел Айри.

Она вышла из ресторана с каким-то мужчиной. Он что-то ей говорил, а она ему улыбалась, отвечала, даже засмеялась. Кеймрон сжал руль и застыл. Пыльное стекло смазало картинку, и он как будто наблюдал за привидениями.

Или это он сам был из другого мира, чуждого этой веселой, шумной, ярко освещенной улице?

Подъехала карета с гербом, который он не смог рассмотреть, и по жестам Айри стало понятно, что она отказалась. Мужчина сел в экипаж и уехал, а она, чуть прихрамывая, пошла по улице.

Подождав немного, Кеймрон завел машину и догнал ее.

— Айри! — позвал он, приоткрыв дверь.