Здесь ради торта

ГЛАВА 3

Клейн

Я держу под барной стойкой книгу в мягкой обложке. Не потому, что у меня есть время почитать во время смены (этого никогда не бывает), но мне нравится иметь ее под рукой, когда я делаю пятиминутный перерыв в задней части ресторана. Обычно я уминаю кусочки еды, которую шеф-повар ставит на металлический столик для перерывов, пока читаю несколько страниц.

Сегодня у меня не было возможности передохнуть. «Упрямая дочка» битком забита. Все места в баре в форме подковы заняты, и еще больше людей толпятся вокруг табуретов из тикового дерева. Каждый столик в обеденном зале заказан на весь вечер. Диджей, приезжающий сюда по вечерам в выходные, размещает свою установку в углу бара. Он играет не пульсирующую клубную музыку, а скорее негромкий фоновый звук, соответствующий модной и высококлассной атмосфере.

Первый час, а я уже безостановочно готовлю напитки, и, судя по тому, что вокруг бара столпились люди, а из автомата вылетают заказы на выпивку, в скором времени это не замедлится. Когда мне было шестнадцать, и я впервые устроился работать хостесом в маленькое средиземноморское заведение, бармены показались мне отстраненными и холодными. Потом я стал одним из них и понял, что они были отстраненными, потому что должны были приберечь свое общение для всех посетителей бара.

— Извините, — кричит кто-то. Женщина. Вероятно, Лекси.

Лекси, ростом пять футов один дюйм[xiii], отходит от группы высоких мужчин, стоящих возле бара и держащих в руках ледяное пиво. У нее убийственный взгляд, пока она мчится к станции выдачи напитков.

Я закрываю крышку холодильника, в котором хранятся бутылки пива.

— Ты выглядишь готовой к совершению гнусных поступков.

— Фу, — стонет она, бросая поднос с напитками на резиновый коврик. — Почему они должны стоять там?

Я расставляю в ряд все бокалы, которые понадобятся, чтобы сделать чертовски длинный заказ на напитки для Лекси. Схватив шейкер и насыпав в него лед, я в тридцать седьмой раз за сегодняшний день готовлю личи-мартини.

— Если ты не заметила, — я бросаю быстрый взгляд на Лекси, прежде чем продолжить работу. — Здесь больше негде стоять. Мне кажется, я никогда не видел место таким оживленным.

Именно в этот момент диджей начинает играть свою музыку, доводя сцену до атомного уровня.

— Это тот самый девичник, — кричит Лекси.

Я встряхиваю стальной шейкер, хорошенько ударяю его о край барной стойки, чтобы ослабить верхнюю часть, и разливаю смесь в ожидающие охлажденные бокалы для мартини.

Лекси склоняется над станцией раздачи напитков, чтобы я мог ее слышать, и одновременно собирает свои длинные полуночно-черные волосы в хвост.

— Невеста та еще штучка. Она никак не хочет заткнуться о своем женихе. Любой, кто так много говорит о своем партнере, не имеет в виду ни одного чертова слова из этого.

Я киваю и ничего не говорю. Я знаю, что лучше не выступать против Лекси. Она развелась с мужем-распутником полгода назад и наперебой сообщает людям, что он трахнул бы картонную коробку, если бы у нее были впечатляющие габариты. Это дословно.

Лекси нагружает поднос моим свежеприготовленным мартини.

— Они пьют как рыбы. Такими темпами они всплывут здесь.

— Убедись, что не относишь им слишком много выпивки, — предупреждаю я, и за свою заботу получаю в ответ средний палец Лекси, удлиненный ее накладным ногтем цвета зеленого лайма.

Мои чувства вовсе не задеты. Если говорить о Лекси, то средний палец — это признак проявления любви.

Я прикладываю ладонь к груди и делаю вид, что устремляю взгляд на небеса. Момент уходит, и я хватаю Рауля, моего помощника, и прошу его сопроводить Лекси в ее опасном путешествии через бар к месту, где ждут пьяные женщины.

Из аппарата для печати заказов высыпаются новые чеки. Я тянусь за ними, когда замечаю на стойке готовый чек Лекси и понимаю, что ей не хватает коктейля. Она, несомненно, будет ругать меня за то, что я заставил ее пробираться сквозь толпу, чтобы доставить недостающий напиток. Чтобы защититься от ее словесных нападок, я быстро делаю водку с содовой и обхожу бар.

Мой рост составляет ровно шесть футов[xiv], и, в отличие от Лекси, мои широкие плечи позволяют легко перемещаться в море тел. В мгновение ока я пробираюсь через посетителей бара в более спокойную зону ресторана.

Девичник легко заметить по многим причинам, не последней из которых является женщина в центре стола в ярко-розовой ковбойской шляпе с надписью «Невеста». Шокирует то, что нигде не видно ничего, напоминающего член. На данный момент я уже видел все. «Упрямая дочка» — это обычно первая остановка на девичнике. Полагаю, чтобы начать празднование с пополнения углеводами.

Я привлекаю внимание Лекси, подняв в воздух пропущенный напиток. Она торопливо обходит стол и забирает его у меня, шепча:

— Спасибо, но теперь тебе нужно убираться отсюда. Одна из подружек невесты сказала, что она DTF[xv], и ее стандарты не высоки, — Лекси слегка подтолкнула меня в ответ на свое предупреждение. — Ты попадешь на ее радар.

— Я не знаю, что это значит.

Я знаю, что Лекси подколола меня, даже если я не знаю, что означает DTF. Современная поп-культура и ее просторечие — это то, от чего я держусь подальше. Дайте мне книги, мой ноутбук, мою семью и еженедельные футбольные матчи. Ни в одном из перечисленных мною пунктов нет аббревиатуры DTF.

Лекси издает немного свирепый звук, который совсем не пугает.

— Это значит, что она хочет трахнуть тебя, книжный червь, и чем дольше ты здесь остаешься, тем больше вероятность, что она запустит в тебя гарпун.

Значит, мы продолжаем метафору с подводным миром? Мне нравится.

— Ну…

Лекси снова толкает меня, на этот раз сильнее, и для своего маленького роста она обладает немалой силой.

Мой вес смещается, и я разворачиваюсь, намереваясь вернуться к бару. Но тут я вижу… ее.

Пейсли Ройс.

Женщина, которая преследует меня уже много лет. Сон, но во плоти. История, которую я переживаю слишком часто. Прекрасная Пейсли, с ее уникальными сине-зелеными глазами и ртом, напоминающем бутон розы.

Однажды на первом курсе колледжа мы с ней разделили очень грязный, очень пьяный поцелуй. Это был чудовищный поцелуй — такой, о котором вспоминаешь и содрогаешься. Я лапал ее грудь, наши зубы сталкивались, и кто знает, что еще произошло. Она была подругой подруги, и я оказался в ее квартире за пределами кампуса, немного под кайфом и сильно потрясенный тем, какая она красивая. Она пахла цветами апельсина — моим любимым ароматом, благодаря трем апельсиновым деревьям, все еще растущим на заднем дворе моей мамы.

Пейсли была особенной, непохожей на других. Никогда до этого и с тех пор я не чувствовал, что меня тянет к кому-то с такой безотлагательностью и крайней необходимостью в равной степени. Мы проговорили два часа, начиная с ее одержимости конфетами «Лаффи Таффи»[xvi] (отвратительными, на мой взгляд) и заканчивая нашей общей любовью к «Властелину колец» и романтическим комедиям начала нулевых.

Она сказала, что у меня губы как у Питера Фачинелли (я тогда недавно посмотрел «Не могу дождаться» и гордился тем, что знаю актера, о котором она говорит), и я ответил ей учтивым: «Но разве мои губы такие же на вкус, как и его?» Она сказала, что не знает, каковы на вкус его губы, и я предложил ей попробовать мои, чтобы, если когда-нибудь наступит день, когда она поцелует мистера Фачинелли, она могла сравнить.

Начались ласки.

На следующий день, полностью трезвый и на сто процентов сгорающий от стыда, я отправил ей сообщение. Ссылаясь на легкомыслие, я написал: «Привет! Это Клейн. Парень, о котором ты, вероятно, надеялась больше никогда не услышать».

Наверное, я попал в яблочко с этой шуткой, потому что она не ответила. Я подождал неделю, с каждым днем все больше чувствуя себя идиотом, а потом удалил ее номер. О чем я вообще думал? Такой парень, как я, и такая девушка, как Пейсли? Ее класс и изысканность сочились из ее пор. Она сидела с хорошей осанкой, хорошо говорила и была хорошо воспитана, и я подумал, что, возможно, я выиграл в лотерею, или что Бог решил воплотить мои мечты о поиске идеальной женщины в жизнь.

Ага. Нет.

Реальность оказалась не просто ледяной ванной, а шипованной дубинкой пещерного человека по голове.

Этот опыт преподал мне ценный урок: никогда не напивайтесь до такой степени, чтобы не суметь надлежащим образом поцеловать женщину.

Но на этом история Клейна и Пейсли не заканчивается. Все становится еще хуже. Намного-намного хуже.

В следующем семестре мы оказались в одном классе по творческому письму. Она делала вид, что меня не существует. А я? Я любил ее издалека со жгучим желанием, которое поглощало меня. Я жил ради этих семидесятипятиминутных занятий два раза в неделю. Я ходил туда в дождь и солнце, в болезни и здравии. Жуткая простуда не удерживала меня от занятий, но я держался в конце класса, на вежливом расстоянии от людей. Я так и не смог набраться смелости и заговорить с Пейсли, не после того поцелуя, о котором она явно сожалела.

Огорчение разъедало меня. Подобная связь возникает нечасто и никогда не бывает такой беспрепятственной. И дело было не в веществе, изменяющем сознание. Пейсли сама была тем веществом, которое изменяет сознание, — женщиной, посланной, чтобы дополнить меня.

Знал ли я все это благодаря одному вечеру с Пейсли? Да, знал.

Вот только я растратил его впустую.

А мой промах? Другой чувак воспользовался этим.

Шейн Майкл (правда? Никогда не доверяйте парню, чья фамилия — это имя) тщательно следил за своей одеждой. И за обувью, которая, на мой взгляд, была слишком чистой. Он сделал свой ход. Пейсли начала посещать с ним одни занятия, а однажды он сел рядом с ней.

А я? Я чувствовал себя так, словно меня ударили в живот, только кулак никогда не покидал мое нутро. Он засел там, как заноза, и боль накатывала новой волной каждый вторник и четверг.

Вплоть до того дня, когда мы сдали задание на анонимную критику рассказа однокурсника. Честно говоря, я не знал, что разрываю на части именно рассказ Пейсли. Я был уверен, что в классе полно людей, которые несерьезно относятся к писательству, как и я, — людей, которые пошли на этот курс, потому что он показался им легким.

Профессор вел многие занятия по программе творческого письма, и, учитывая, что целью моей жизни было (и остается) стать писателем, я увидел возможность произвести на него впечатление и воспользовался ею.

Я выпотрошил историю Пейсли. Она заплакала. Так я узнал, что это она. Она знала, что это был я, потому что я единственный засранец, который отнесся к заданию достаточно серьезно, чтобы использовать красный фломастер, и угадайте, кто положил этот фломастер на стол, когда ее глаза занялись поиском улик? Если учесть это и робкий взгляд, выдающий меня, то я был сожжен.

А ее взгляд?

Я ожидал обиды, но разочарование привело меня в замешательство. Она выглядела так, будто не хотела верить, что это я сказал то, что сказал о ее работе. Я не извинился, потому что не знал, как это сделать. Унижение за то, что я сделал с ее работой, в сочетании с тем, что она не ответила на мое сообщение, превратились в массу, из-за которой я не мог с ней разговаривать.

Это было трагично, потому что мое увлечение не ослабевало в последующие месяцы. Семестр закончился, и Пейсли словно исчезла с лица земли. Спустя две серьезные девушки она стала плодом моей памяти, оплотом моих дневных грез.

Невероятно, но сейчас она здесь, слева от невесты. Она носит волосы распущенными, извилистыми локонами, спадающими на плечи, оголенными платьем. Готов поспорить, что королевская синяя ткань делает ее глаза скорее голубыми, чем зелеными, и мне вдруг стало нестерпимо любопытно узнать, так ли это.

Она все еще самая красивая женщина, которую я когда-либо видел, и воспоминание о том, как я сидел рядом с ней, как я был обладателем ее мыслей о жизни и грелся в ее восторге, когда ей нравилось что-то, что я говорил, сильно бьет меня в центр груди.

Она пьет один из этих чертовых мартини с личи и выглядит скучающей. Или грустной. Трудно сказать. Ее плечи напряжены, а уголки рта опущены, и это может означать многое.

Толчок Лекси в поясницу выводит меня из задумчивости. Хорошо, что меня буквально вытолкнули обратно в реальность: я мог бы стоять и смотреть на Пейсли всю ночь.

Я позволяю Лекси протащить меня сквозь толпу по двум причинам. Во-первых, здесь, вероятно, астрономическое количество чеков на выпивку, над которыми нужно поработать. Во-вторых, я не знаю, какой смысл здороваться с Пейсли спустя столько времени. Наверное, лучше не будить лихо, пока оно тихо.

Двое посетителей, ожидающих коктейли, бросают на меня смертельные взгляды, когда я скрываюсь за барной стойкой. Я не объясняю свое отсутствие, потому что там слишком шумно, чтобы они меня услышали.

После двадцати минут, в течение которых я сосредоточенно разливал напитки, я достиг того момента, когда меня настигло озарение.

Мой карман вибрирует в тот самый момент, когда Рауль говорит, что собирается сбегать в подсобку и поставить новый бочонок.

— Я сделаю это, — быстро предлагаю я, останавливая его. Обычно я пропускаю все звонки через голосовую почту, но сейчас я жду один конкретный.

С помощью ключа на связке из моего кармана я вхожу в комнату с бочонками и достаю телефон.

— Дом, — произношу я имя своего кузена вместо приветствия.

— Ты находишься в…?

— Не заканчивай предложение предлогом.

Я почти слышу, как он закатывает на меня глаза по телефону.

— Где ты, придурок?

У меня нет времени на болтовню.

— Работаю. У меня всего минута.

Я волновался всю неделю. Дом не только мой ближайший кузен, он еще и мой литературный агент. Недавно он отправил мое предложение по книге редакторам всех крупных издательств.

— Хорошо, — отвечает он, — потому что это займет не больше десяти секунд.

Я сдуваюсь. Хорошие новости не доставляются так быстро. А вот плохие — да.

— Никому не нужна рукопись? — я знал, что лучше не надеяться, но все равно втайне делал это. Я прижимаю телефон к уху плечом и проверяю, пуст ли бочонок.

— Проблема не в твоей рукописи. Ты начинающий автор, и у тебя нет никаких социальных сетей. Издателям нужно от тебя хоть какое-то присутствие в сети. Они не хотят нести полную ответственность за твой маркетинг, — Дом прочищает горло. — Кроме того, все сидят в Интернете, так что тот факт, что ты не сидишь, выглядит странно.

Я держу язык за зубами, отключая линию подачи углекислого газа. Я странный, раз не делюсь фотографиями своего ужина с незнакомцами?

— Я же говорил, что такое может случиться, — напоминает мне Дом.

Прямо сейчас мне хочется взять его за шею и повалить на землю, как я делал, когда мы были детьми, до того, как он уехал в Нью-Йорк в колледж и больше не возвращался.

— Да, я знаю.

Я поднимаю ручку переходника у основания крана, где он соединяется с бочонком, и поворачиваю ее против часовой стрелки.

Не могу поверить. Я работал над этой рукописью четыре года. На этих страницах моя душа. А теперь она не получит возможности быть рассмотренной, потому что цена входного билета — присутствие в Интернете.

FML[xvii].

Получи, Лекси. Я знаю аббревиатуру.

— Мне пора, — говорю я, подсоединяя переходник к новому бочонку.

— Подумай о социальных сетях, — говорит Дом, совсем не мягко. — Ты не сможешь выиграть, если не будешь играть.

— Так говорят люди, которые покупают лотерейные билеты.

— И двадцатишестилетние писатели, которые находятся на расстоянии одного разочарования от того, чтобы увидеть, как их мечты сгорают в огне.

— Мудак, — бормочу я, выходя из комнаты с бочонками и закрывая за собой дверь.

— Иди смешивать напитки, плакса. Позвони мне, когда будешь готов показать себя.

Он вешает трубку, и я убираю телефон в карман. Дом изрядно нагрубил мне, но никто и никогда не верил в меня так, как он. Он годами позволял мне читать ему свои истории вслух. Отчасти благодаря мне он стал литературным агентом. Он часть причины, по которой я продолжаю писать.

Иди смешивать напитки, плакса.

Его резкие слова сопровождают меня на пути обратно к музыке, толпам людей, раскачивающимся на месте и смеющимся. Скоро все успокоится, как только все перейдут в ряд баров и клубов, расположенных через несколько улиц.

Удрученный, я на автопилоте возвращаюсь к своим обязанностям.

Работа барменом в модном ресторане не самая плохая, но я не хочу заниматься этим вечно.