Азов. За други своя

Глава 7

Под утренним солнцем 23 июня, почитай, весь город высыпал на ещё прохладные улицы. Кому повезло, сумели пробраться на Ташканскую стену крепости. Там люди толпились и чуть не падали, поддерживая друг друга. Но никто не ворчал, сердясь на толчею — не до того. Утро начиналось лазоревое, мирное и, словно вопреки ему, на всем протяжении берега Дона, спускавшегося от Каланчинских башен до самого моря, копились татарские тысячи, подбираясь в некоторых местах почти до самых стен Азова. Мелкие, еле различимые в общей чёрной массе конные фигурки топтались на месте, растекались, наверное, по командам в разные стороны. Лучшие воины, ханы и беки в дорогих зипунах пытались держаться в стороне, но толпа давила, и они тоже в какой-то момент смешались с остальными всадниками.

Татарские и черкесские сотни начали подходить ещё вчера в обед, за сутки вроде все собрались. Никогда ещё казаки не видели столько татар и горцев в одном месте. "Ужасть скоко их. Тысяч сто. Не меньше", — говорили донцы, собираясь у стен.

С тревогой и смятением в сердцах, способных поколебать решимость бойцов более слабых, нежели казаки, наблюдали азовцы за приготовлениями врага. Постепенно стены пустели. К вечеру народ, уставший пялиться на страшное зрелище, большей частью рассосался в куренях и казармах. Лишь кое-где меж тупоконечных зубцов ещё оставались небольшие группки наблюдателей. То были атаманы, пытающиеся понять, как же воевать против такой армады. Уже на закате черту под наблюдениями подвёл старик Черкашенин:

— Айда, хлопцы, что ли? Не пересмотреть нам ворогов. А бить их просто. Делай всё, что надумали, и будет нам победа!

Атаманы, беспокойно оглядываясь, потянулись к лестнице.

Валуй спускался со стены в числе последних. Махнув рукой, попрощался с товарищами. Космята звал к себе, но он отказался. Настроение не то. Что-то грустно. И не потому, что враги под стенами. Просто грустно, и всё…

Дома у него сейчас пусто и тихо. Не слыхать голосов, нет родных и близких. Как-то так получилось, что, несмотря на обилие народа, которому он нужен, Валуй почувствовал себя одиноким. На углу, перед развалинами саманного забора, откуда пыльные улочки убегали в разные стороны, он остановился, понимая, что домой не хочется. Над головой, там, где площадка у стены, раздавались приглушённые шаги, это прохаживались постовые. Изредка они перекликались: "Черкаск". Услышав сегодняшний отзыв: "Сергеевка", шагали мимо. Тень, мелькнувшая у дома напротив, шустро направилась в его сторону. Чуя, как приятно екнуло сердечко, Лукин тем не менее ухватил рукоять сабли. На всякий случай, вдруг поблазнилось. И тут же расслабился. Нет, не ошибся, она.

Напротив, несмело улыбаясь, замерла Марфа.

— Что ж ты, дурёха, давно меня ждёшь?

Марфа, радостно улыбнувшись, кивнула:

— Почитай с обеда. Как отпустили нас на татар смотреть, как тебя увидала, так и стою.

— Ты же голодная…

— Не, я перекусила. У меня с собой кусочек пирога был. Варя давеча напекла. — Она робко приблизилась.

Заглядывая в сумрачные глаза любимого, прижалась горячей щекой к груди. И замерла, словно боясь, что оттолкнет. Валуй бережно обнял за плечи. Чувствуя, как теплится в нутре и быстро стучит-стучит сердце, прикрыл глаза. Как же он любит Марфочку! Как же приятны её мягкие прикосновения! На миг забывшись, он чуть крепче, чем надо, обнял девушку.

— Ой. — Она сказала так тихо, что он еле услышал.

— Прости, больно?

Она подняла голову:

— Чуть-чуть. Ты такой сильный.

Он чуть усмехнулся:

— Обычный. Как все.

— Нет, ты у меня не как все. — Она неожиданно отпрянула. — Ты же сейчас домой?

— Ага.

— Возми меня с собой. Я ни разу у тебя дома не была.

Валуй вздохнул. Как бы ему хотелось ввести девушку в свой курень! На правах жены. Любимой жены. Он знал, люди не осудят. Может, только Осип Петров спросит, как бы между делом: "А ты обряд-то провёл?" Валуй ответит. И тогда Осип ненавязчиво посоветует к отцу Черному подойти. И ничё, что война. Люди завсегда женятся.

Но Валуй так поступить не мог. Как можно жениться, когда завтра могут убить и Марфа в один момент овдовеет, так и не став женой по праву. Неизвестно, как потом на неё люди посмотрят. И не жена и не вдова, а не поймёшь кто. Нет, не хотел он такого будущего любимой. К тому же казачий наряд[26] строго запрещал казаку миловаться с девкой или с жёнкой во время войны. С давних пор так повелось. Валуй, понимая, что попусту казаки такие законы придумывать бы не стали, относился к запрету с пониманием. Вот прогонят турку, и тогда сразу к калиновому кусту[27].

— Родная ты моя. Давай апосля победы, а?

Марфа изменилась в лице:

— Ты меня прогоняешь? — А в голосе слёзы.

— Что ты, родная! Я без тебя всяко-разно жить не могу. Как же я тебя прогоню.

Она упёрлась в грудь двумя ладонями, отстраняясь ещё дальше.

— Как же ты меня любишь, коли сам отталкиваешь?

— Нет, что ты. — Валуй уже пожалел о только что принятом решении. Но и сдавать назад было поздно. — Я всей душой к тебе. Ты моя суженная на всю жизнь. А как убьют меня завтра… Сама видишь, война у нас.

— А у нас что, не война?.. — Она быстро отвернулась. — Ну и хорошо. Ну и как хочешь. Не подходи ко мне больше.

Валуй протянул руку, пытаясь её остановить, но девушка ловко увернулась. И тут же стройный силуэт растворился в темноте. И даже шажков он не разобрал, так бесшумно она исчезла. Будто и не было.

Ошарашенно выдохнув, Лукин громко сплюнул. "Нет, ну надо же. Он же, как лучше хотел. И как ей теперь объяснить? Ежели не подходить?"

Ещё раз тяжело воздохнув, Валуй медленно двинулся к дому. Ну их, этих девок. Никогда не поймёшь, чего ждать. Не знает, что ли, казак на войне вообще на баб смотреть не должон. Ис-покон веку так было. Не им придумано, но ему наказано. Правда, последнее время строгие правила отцов и дедов постепенно смягчаются, но старые казаки все одно смотрят.

Перед куренем он оглянулся. Тёмная улочка терялась меж саманных стен. На дорогу ложились мутные пятна от лунной тени. Скворчал за дувалом сверчок. И никого. Вздохнув, он заставил себя толкнуть чуть скрипнувшую дверь.

В глубине души Валуй надеялся, что к завтрему Марфа одумается.