Азов. За други своя

Глава 32

Только уже вечером, когда стало понятно, что победа гази, несмотря на огромные потери, всё-таки состоялась, Челеби заставил себя усесться за книгу. В шатре холодно. Все жерди и брёвна, что турки нашли на отбитой стене, разобрали рядовые воины и их командиры, участвовавшие в штурме. Остальным пришлось коротать время по-прежнему без тепла и без горячего.

Челеби поёжился. Оглянувшись, подтянул поближе шерстяное одеяло. Развернув, накинул на плечи. "Теперь гораздо лучше. Итак… — Он задумался, водя пером по щеке. — Надо записать с самого начала. Ну да, не всё получилось как задумали. Но главное вышло: одна стена отбита. Пусть это будет главной мыслью".

"Для решающего штурма, как я уже писал, были отобраны лучшие из лучших. — Перо привычно заскользило по бычьей шкуре. — Затем в добрый час с семи сторон ударили пушки и ружья, и из стана мусульман раздался клич "Аллах!". — Челеби почесал лоб пером. Надо как-то покрасивее. Может быть так: — От ружейного огня и клубящейся чёрной пыли воздух стал темнеть. Но сильный ветер всё разогнал, и стало видно, где друзья и где враги. — Ага, так хорошо! В том же духе и продолжим: — Войска мусульман острыми мечами вонзились в крепость. Круша кяфиров направо и налево, они погнали их в цитадель. И вот в течение восьми часов шла такая же отчаянная рубка, как битва при Мохаче[67]". — Челеби задумался.

"Надо ли рассказывать читателю, что это была за битва? Допустим, сегодня об этой победе ещё помнят в Турции. А что будет через сто лет? С другой стороны, эта запись станет поводом юному читателю порыться в библиотеке, чтобы отыскать упоминание о великой битве. Что ж, пусть так и остаётся".

"Свинец и стрелы крушили тех, которые приближались к бойницам. Час от часу войско ислама стало нести всё большие потери убитыми. А с тыла подмога не приходила. И гази поняли, что настал решающий час… — "Да уж, решающий! — Челеби хмыкнул. — Сбили со стены и всё. И начались мученья! Пожалуй, запишу, а там ещё подумаю, оставлять или не оставлять". — И они ударили самым сильным ударом, каким смогли. И это принесло пользу. Неверные, устрашась, отступили. Первая стена осталась за великими воинами султана. Но зря наши гази ждали подмогу. Не было никого. А ещё бы один удар, и крепость была бы взята! Но и в этой ситуации мусульмане не растерялись. Бывалые воины, увидев такое положение кяфиров, пробрались к кабаньим капканам, — кстати, страшная вещь. Зубы у него, как у крокодила. Поймав ногу, он крошит кости, как семечки. Не дай Бог! — Так вот, подобравшись к капканам, установленным в подземных проходах, устроили засаду. Однако проклятые враги взорвали подземные заряды, применив дьявольскую хитрость, чтобы, как ласточку, швырнуть в воздух войско ислама. — Эвлия сморщился, как от зубной боли, вспомнив перекосившееся лицо Гусейн-паши, когда он понял, что произошло в подземных переходах. "Жестокие, не люди, звери-казаки!" Вздохнув, он продолжил: — Как же мучались наши гази под стенами азовской цитадели! Душа и мозг их были измотаны, их желудки были пусты, движения стали медлительными, от ужасного дыма и жажды они дошли до грани гибели.

Как только настало время заката, алай-чавуши[68] отозвали гази из-под стен Аздака. Они же забрали с поля боя военную добычу: головы кяфиров, ружья, разное оружие, вещи. Нагрузили на пленных тела погибших мусульман, и каждый отряд отправился к своему месту. Дав залп из пушек и из ружей, они совершили молитву по павшим в бою и погребли их тела. Раненым выделили средства на пропитание и прислали лекарей-хирургов".

И снова Челеби чесал пером лоб, приподняв чалму. "Сколько же записать погибших с той и другой стороны? Если по правде, то цифры не понравятся нашим пашам, если приврать, то совесть будет страдать, да и перед читателями совестно. Скажут, Челеби всегда писал правду, но иногда позволял себе ложь. И они будут правы. Что же делать?" — Летописец поднялся. Волнуясь, навернул несколько кругов по шатру. Выглянул наружу. День разгорался. Небо, затянутое тучами, опять мокрило. Если бы не сырость, было бы не так холодно. Во всяком случае, на улице достаточно одного халата. А вот в шатре почему-то казалось прохладней, чем за его стеной. Может, казалось?

Челеби поднял полог, закрепив его на шесте. Так и светлей и, может, теплее…

"На чем я остановился? Так, так. Ну что ж. Придётся совести потерпеть, если я хочу, чтобы мой труд одобрили при дворе".

"В этом бою было убито… — Эвлия на мгновение замер. А пусть будет так. Всё одно никто не сможет опровергнуть мои записи. Да и кто будет считать этих казаков?! — Три тысячи кяфиров. А тысяча пятьсот (нет, слишком ровные цифры тоже нельзя, неправдоподобно), тысяча шестьсот пятьдесят казаков взяты в плен. Наших же погибло тысяча двести человек из них семьсот янычар". — Свои потери Челеби решил тоже подсократить. Этак раза в три. Он был уверен, никто из начальников не захочет его поправлять. — Уцелевших гази Гусейн-паша велел щедро наградить. Тому, кто принёс вражескую голову, было пожаловано сто курушей[69], а кто привёл пленного, помимо награды на шапку прикреплялись иеленки. Жаловались также повышением в чине до тимар и зиаметов[70].

Имущество погибших воинов было сдано в государственную казну.

Что касается казаков. Отступив, они, на удивление, не пали духом. В первую же ночь кяфиры снова трудились, как Фархад[71], и разрушенные стены в глубине крепости сделали столь же крепкими и прочными, как и прежние. Они восстановили тайники для засад, бойницы, и воздвигли как бы новую стену Искандера. Гази, увидев все это, пришли в уныние.

Сегодня там и сям начался бой. Однако он уже не вёлся со всем сердцем и желанием, от души, как это было раньше. Они не проявляли теперь прежнего рвения и усердия, а передышки от сражений не было ни днём ни ночью".

"Да уж, ни днём ни ночью. — Эвлия снова остановился. Подняв на свет, рассмотрел кончик пера. Так и есть, чуть разлохматился. Выбирая новое среди десятка запасных, он скривился. — Ага, заставишь наших бойцов сражаться ночью. Они и днём-то уже не хотят воевать. Но для красоты слова пойдёт. Итак:

"— Между тем, до дня Касыма[72] оставалось около сорока дней. За это время крепость нужно взять любой ценой".

Вздохнув, Челеби, отложил перо. "Кому брать-то? Гази не хотят воевать, и как заставить их, не знает никто, даже Гусейн-паша. Что ж. Моё дело — записать, а уже как оно будет на самом деле, ведает только Аллах. Что ж. Пожалуй, пора совершить молитву".

Челеби призвал слугу, и вскоре тот принёс чашу с водой. Умывшись, Челеби привычно повернулся в сторону священной Мекки, и мягкий холодный войлок подстилки продавился под коленями.