Азов. За други своя

Глава 4

В первых лучах заревого солнца 22 июня 1641 года на севере от крепости у дубовых перелесков, что сопровождают Дон до самого верха, появились малые татарские разъезды. Их заметили дежурные на стенах. Среди них этой ночью оказался и Дароня. Он отправил к атаманам молодого напарника, суетливого, по-татарски широкоскулого Гераську, а сам остался наблюдать за врагом. Атаманы собирались недолго. Осип Петров и Иван Косой, оказавшиеся ближе всех, быстро забрались по приставной лестнице.

Татары никого не опасались. Десятка три — передовой дозор — спокойно спустились к самому Дону и, спешившись, прямо на виду у города поили коней.

— Нет, ну это совсем наглость. — Осип нетерпеливо обернулся на собирающихся у стены казаков Ивана Косого, затем поднял глаза на приближащегося мрачно хмурящегося Наума:

— Основные силы, видать, задерживаются. Надо бы этих отвадить у нас на глазах из Дона коней поить. А?

— Надоть, верно. Я схожу, не против, атаман?

— Вместе крымчаков проучим. — Он оглянулся. — Казаки! Желающие есть передовых татар саблями пощупать?

Азовцы дружно зашумели. Желающими оказались все, кто в этот час собрался внизу, в том числе и Валуй со своей неполной сотней.

Спустя небольшое время сотни две казаков в кольчужках и при оружии выехали через задние ворота. Отсюда можно было незамеченными подобраться к татарам на выстрел из мушкета.

Медленно поднималось за алевадой горячее солнце. Птицы пробовали голоса в густой зелени дубравы. Приученные лошади шагали тихо, но уверенно. Подгонять нужды не было. У границы леска остановились. Отправили вперёд шустрого Гераську разведать. Тот справился почти моментально. Казаки даже не успели обсудить, с какой стороны нападать будут. Выскочив из кустов, Гераська бегом рванул к Осипу:

— Их там более трёх сотен. Откуда взялись, не знаю.

— Там же, у реки?

— Ну да. Постов не выставили. Смеются. Говорят, казаки нас увидели — в штаны наложили.

Осип хмыкнул:

— Слыхали, други? В штаны мы наложили!

Дружный смех сказал больше, чем объяснил бы грамотей множеством слов.

— Как у опушки будем, так сразу без команды пики к бою, сабли вон. Не медля, покуда они там посмеиваются. А сейчас за мной марш!

Казачья дружина сдвинулась с места и потекла, раздаваясь во все стороны, охватывая весь лесок и даже выбираясь за него, там, где татары не могли увидеть. Осторожно приблизились к последним деревьям. Осип высмотрел за листвой первые вражьи спины. До них оставалось не более сотни сажень. Самое подходящее расстояние для конной атаки. Остальные казаки уже горячились с правой и с левой руки. Он поднял саблю, и сильный удар пяток бросил лошадь в галоп. Первые казаки буквально выпрыгнули из зарослей. В один миг за ними набрали скорость и остальные.

Толкая лошадь, Валуй поймал себя на мысли, что ни капли не волнуется. Только полное напряжение мышц и привычные телу разогревающие махи саблей. Война для Лукиных началась уже давно, с того самого момента, как ногаи окружили их с братом на берегу Донской протоки, и с тех пор враги лишь иногда брали небольшие паузы, может, чтобы силы восстановить. Поскольку доставалось им кажный раз изрядно. И сегодня начинался очередной отрезок его и братьев боевой жизни. Он на мгновенье скосил глаз в сторону. Успел увидеть сосредоточенное лицо Борзяты, за ним разглядел точеный профиль Дарони, мелькнул чуб Космяты, джаниец Герасим геройски раздувал длинный ус, будто ветер колышет. Пахом устроился привычно за спиной — все его товарищи, друзья — все здесь. С ними можно не бояться, что враг подкрадется с боку или со спины. Валуй выкинул саблю вверх для первого удара и тут же опустил её на перекошенное ужасом лицо крымчака.

Татары не успели толком организовать оборону, и даже натянуть тетивы луков казаки им не позволили. Несколько крымчаков лишь успели сорвать с плеча оружие, но и только. Пара крымчаков, заскочив в сёдла, рванули назад, намереваясь укрыться за выступом леса. За ними бросились в погоню пяток казаков. Лишь спины мелькнули, и в следующий момент лошади замедлились — татары не добрались до леса: метательные ножи Власия Тимошина сбросили их в траву. Быстро всё было кончено. Валуй даже почувствовал лёгкое неудовольствие от скоротечности боя. Он успел зарубить всего двух врагов. Похоже, его настроение разделял и Борзята:

— Что-то махом они кончились. — Он вытирал саблю о рукав зипуна. — Я только троих-то и уговорил. А ты?

— А я двоих.

— Хе, — хмыкнул брат. — Слабак.

Валуй невольно улыбнулся. Брат всегда такой. Не поддев близкого, и ложку ко рту не поднесет.

Осип с Наумом уже отъезжали в сторонку от кучи лежащих в разных положениях тел. Они остановили коней так, чтобы виделись все стороны от пятачка у реки, где порубили татар.

— Собирайте оружие, ремни проверьте, коней ловите и назад по-быстрому. — Василёк озабоченно вглядывался в завиток леса, из-за которого и выехали первые дозорные татары. — Как бы их товарищи не подоспели.

Попрыгав с лошадей, станичники, поспешая, начали поднимать с земли оружие. Валуй с товарищами, окружив, согнали разбредшихся лошадей. Сторожко оглядываясь, сразу погнали табун к крепости.

Рассвет уже утвердился на Донской земле. Тёплое солнце осветило кончики высоких шапок, уши лошадей. Птицы, было притихшие, снова распевали побудные песни.

Загнав лошадей за ворота, Космята окликнул встречавшего их грустного Василька. Как же, опоздал саблей помахать. Младший братишка поставил своего не уставшего скакуна в конюшню, дверь хлопнула:

— Ну, чего?

— Говорят, у меня тут земляки появились? — Космята, водил свою кобылу по кругу, остужая.

— А, ты про парней осколецких? Точно, есть такие. — Василёк расплылся в улыбке. — Мировые хлопцы. Привести их?

Космята неуверенно пожал плечом:

— Да чего сразу привести? Сам дойду. Где они обитают?

— А здесь недалече, Фроська им пустой курень выделил. Как раз должны быть дома. Айда, покажу.

Степанков оглянулся в поисках ведра под воду:

— Давай, пока атаманы не трогают, сходим.

Узкие улочки города почти не изменились с турецких времён. Разве что дувалы почти все стояли разрушенные — казаки не привыкли жить за ограждениями. Быстро нагревающийся воздух, казалось, горячим паром висел меж глинобитными домиками: ещё утро, но уже душно. И отошли вроде недалеко, но потом облились не по разу. Василёк остановился перед ничем не примечательным куренем. Уже заходя, обернулся:

— Туточки они, голоса слышу. — И толкнул дверь.

Парни восседали за столом. На его струганой поверхности стояли три пустые тарелки с ложками. На звук разом обернулись.

— Здорово дневали, — первыми поздоровались Космята и Василёк.

Парни вразнобой ответили, закачалась скамейка, они поднялись навстречу. Степанков остановился, разглядывая хлопцев. Ребята ему понравились. Открытые, простые лица. От таких не ждёшь камня за пазухой, им можно верить и доверять.

— Вот. — Василёк выкинул руку в сторону Степанкова. — знакомтеся: Степанков Космята, земляк ваш. А это парни наши, он представил их по очереди. Космята поспешил взять инициативу в свои руки, всё-таки он тут старшой:

— Из Белгорода я, а вы, говорят, осколецкие?

— Точно так, — за всех ответил высокий паренёк со строгим взглядом светло-голубых глаз, Тимофей Савин, — казаки мы.

Степанков шагнул ближе, легко улыбнулся:

— Рад землякам, рад. Давайте, что ли, обнимемся?

Засмущавшиеся парни потянулись к Степанкову. По очереди обнялись. Василёк повернулся к другу:

— Ну, чё, я пошлёпал? Вы тут пообщайтесь.

— Ну, шлёпай. — Степанков уселся на лавку.

Увалень Афоня Перо поспешил к печке свежей постройки, загремели котелки:

— У нас кулеш горячий ишшо. Антошка варил.

Невысокий, чернявый и подвижный, как щуренок, Антошка Копылов опустил смущенный взгляд.

— Да я завтракал, — попробовал отбиться Космята.

— Ничего не знаем, — отрезал Тимофей. — Пока земляка не накормим, не отпустим.

Космята, притворно вздохнув, промолчал.

Пока он уминал полную тарелку казацкой каши, парни, усевшись напротив, неторопливо рассказывали о своих делах. Особенно Космяту заинтересовала история про предателей в крепости. Оказалось, что здесь побывал Наиль, ногайский мурза, когда-то державший в полоне Лукиных. А ребята геройские! Случайно став свидетелями разговора неизвестного засланца с мурзой, они тут же доложили о своих подозрениях Фроське. Вместе и задержали мужика, оказавшегося помощником одного из купцов. По голосу вычислили. Тот недолго молчал, казаки умеют разговорить. Кинув в рот последнюю ложку, облизал её:

— А что с Наилем-то, поймали его?

— Не, ушёл. Как только предателя на ярмарке взяли, ну, которого мы вычислисли, так тут же и исчез. — Антошка подпер рукой щёку. — Не споймали гада.

— Сейчас, поди, к туркам переметнулся. — Тимофей ходил вдоль стола. — С ворогами придёт.

— Это наверняка, — согласился Афоня.

Степанков постучал ладошкой по столу:

— Ничего, и на этого казаки управу найдут. Никуда не денется.

— Дай-то Бог. — Антошка широко перекрестился.

— Ну, да ладно, рассказывайте, как там у нас. Вы, когда сюда шли, в Белгород заходили?

Тимофей подпер спиной печку:

— Бывали, как же.

Степанков развернулся к нему:

— Давай рассказывай, мне все интересно, почитай, пять годков дома не бывал.

Тимофей качнулся:

— Хороший город, чистый, опрятный. Там голова за порядком знатно следит.

— А татары как, не нападают?

— Последнее время притихли. Вот как вы Азов взяли, так и перестали ходить. Так иногда небольшие шайки к Черте подбираются. Но на них казаки и черкасы быстро управу находят. Спокойней намного стало.

— Ага, — подхватил Афоня, улыбаясь, — нынче на Черте не то, что раньше…

Степанков слушал внимательно. Чувствовал, как оттаивает душа, как хочется вернуться домой, повидать родных. Вслушиваясь в простые рассказы парней, он снова представлял пыльные улочки родного городка, беленые хаты, кирпичные казармы на окраине, где бегал с мальчишками. Он сглотнул комок, подступивший к горлу, кулак сжался до белизны: "Как турка спровадим, первым делом беру своих — и на Родину. А там видно будет".

Разошлись нескоро. Уже сумерки накрыли горячий Азов прохладной тканью, когда Степанков засобирался домой. "Эх, Красава ворчать будет".

Четыре с половиной лета назад

Уставший атаман опустился на перекрытие в носу струга. Туман крепчал, ветер, словно утомившись, затих. Парус обессиленно обнял мачту. Утренняя прохлада пробиралась сквозь толстую ткань зипуна, и Иван Косой поёжился. "Сколько-то ещё ждать? Только бы не ошибиться с направлением. — Он оглянулся на придремавших казаков. Муратко — приземистый здоровяк, солидный, просто так слово не бросит, во сне откинул руку и тут же, не просыпаясь, ухватил рукоятку пистолета, выглядывающую из-за пояса. — Не, не должон; Искры небесные[16] не омманут. — Скинув шапку, он прислушался. — Тихо. Может, якорь кинуть, а то унесет течением, горсть вшей ему за шиворот".

Косой поднялся. Дежурный казак тоже подхватился, улавливая взгляд здорового глаза Ивана. Тот махнул рукой, другой сталкивая обмотанный веревкой крупный камень: "Смотри лучше, сам справлюсь". Вода булькнула, принимая булыжник, струг остановился, разворачиваясь по слабому течению. Атаман поднял руку, призывая взгляды дежурных на соседних лодках. Его увидели, и вскоре с бортов полетели в воду ещё два якоря.

Двухмачтовая каторга выплыла из тумана, когда солнце начало рядить его, а оживший ветерок разбивал молочную завесу на отдельные островки. Остроносая, хищная, на кончике центральной мачты закреплён зелёный стяг, лениво подрагивающий "ласточкиным хвостом", на нём различим белый кривой полумесяц[17]. Каторга нацелилась на левый борт струга, будто морской змей, мечтающий проглотить донцов.

Рулевые толкнули в плечо ближайших рыскарей. Те, подскочив, будто и не спали, стукнули товарищей. Пару мгновений, и казаки, молчком протирая глаза, попрыгали на вёсла. Свободные от гребли, без суеты разобрали щиты. Паруса в тот же миг скинули вниз — при боковом ветре они будут только мешать. Казацкие лодки быстро выстроились дугой, словно сетью охватывая каторгу. Место в середине занял струг Ивана Косого.

— Шибче, шибче гребите! — Иван выпрямился во весь рост на носу. В металлической серьге, украшенной крестиком внутри полукруга, что свисала с левой мочки[18], блеснул первый луч, пробравшийся через туман. Одна рука лежала на сабле, вторая сжимала пистолет за поясом. Ему прыгать на галеру в числе первых, как атаману.

Казаки выхватили из-под сидений кошки на веревках, крюки, багры уперлись торцами в дно. Шепелявый, как многие низовые казаки, Сёмка Загоруй — высокий, сутулый, вытянул из-под лавки завернутую в толстую холстину гранату — ядро с фитилём. Проверив, сух ли шнурок, разложил перед собой бруски кремня. Размашистый крест лёг на выглядывающую в разрез кафтана волосатую грудь: только бы кресало не подвело. Случалось, в самые последние секунды, когда смерть приближалась на стремительных крыльях, дрожала рука неопытного донца, и фитиль не загорался. Тогда амба. Потому гранаты поручали самым опытным бойцам, таким как Сёмка Загоруй.

Сосредоточенные лица рыскарей мягко освещались рассветным солнцем. Деловитые движения, напряжённые, слегка прищуренные взгляды — охотники обнаружили законную добычу. И теперь ей не уйти.

На каторге тоже заметили приближающиеся лодки. Подкрасться втай[19] не получилось, но донцы на это и не рассчитывали.

На корабле разгорался сполох. Турки в разноцветных чалмах заметались по палубе, будто мураши в растревоженном муравейнике. Разлетелись над водой гортанные крики. Команды звучали с частотой барабанной дроби. В утреннем звонком воздухе затрещали, засвистели кнуты, опускающиеся на согнутые у вёсел спины невольников. Высокое судно, раза в три выше струга, резко поменяло галс. Развернувшись почти на полный угол, прибавило ходу, намереваясь уйти от казачьего лиха. Но османы уже и сами понимали — не успевают. Струги рывками приближались к каторге.

Оставалось саженей пятьдесят, когда корабль вздрогнул всем мощным телом, а его борта покрылись дымными облачками. Через мгновение грохот четырёх пушек согнал чайку, пристроившуюся на верхушке турецкой мачты. Ядра раскидали снопы брызг, не долетев до стругов. Казаки изо всех сил вдарили выгнувшимися вёслами по волнам. Лодки словно выпрыгнули из воды. Пока сближались, поднявшийся слабый ветер окончательно раскидал остатки тумана, и казаки отчётливо увидели на палубе турецкие чалмы, белые, как снег, и красные фески[20], скопившиеся у борта.

Следующий залп пролетел над головами казаков. Один снаряд чуть не сбил шапку на голове Косого. Он моргнул, но голову не опустил. Муратко Тепцов сердито заворчал: "Мог бы и пригнуться, а то до напуска без атамана останемся". Косой не отреагировал.

Казаки спешно подняли дубовые щиты: сейчас начнут палить. И тут же вдарили турецкие самопалы. Кто-то из донцов, не успев спрятаться под защиту, застонав, ничком повалился на дно. Остальные только крепче сжали крюки и сабли. Ещё десяток ударов вёслами, и Сёмка Загоруй, потеснив атамана на носу, раскрутил широкими махами кошку. И с первого же раза ловко кинул её на борт каторги. Почти тут же полетели концы с других стругов, казацкие лодки прижимались бортами к просмоленным доскам корабля, будто соскучившиеся по ласке щенки к суке.

Затрещали весла, невольники на нижней палубе не успели или не захотели их убрать. Оказавшись в "мёртвой зоне", где турки не видели донцов, Сёмка со второго удара кремня запалил фитиль. С соседней лодки на палубу уже летела граната.

Взрыв, дым, вопли! Откинувшись назад, Загоруй зашвырнул свой снаряд.

Казаки спешно складывали из щитов лестницу. Первые рыскари прыжками взбирались друг другу на плечи. Удержав равновесие, замирали, чтобы в следующий момент сигануть на борт. Атаман уже топтал сапогами крепкие плечи Муратко, покачиваясь, как канатоходец. Дымом и языками пламени дыхнул с палубы взрыв "своей" гранаты. Косой, оттолкнувшись от твёрдых плеч товарища, подпрыгнул. Тепцов мужественно сдержал матерок, готовый сорваться с губ. Сапоги атамана с каблуками, синяки точно останутся. Ухватившись руками за борт, Иван подтянулся. Турки быстро оправились от взрывов, уцелевшие выхватывали кривые сабли и ятаганы — длинные ножи с хищным изгибом. Первые верёвки, срубленные гурками, упали в воду.

— Врёсь, туресина. — Раскрутив вторую кошку, Сёмка рывком забросил её наверх: лодка для удобства чуть отошла от борта, и край каторги висел над головой. — Всё равно наса возьмёт.

Дернул конец, вроде держится. Ухватившись за него двумя руками, упёрся сапогами в доски борта и в три движения взобрался на палубу. Закинув ногу на край, выглянул из-за крайних досок. Увидев выпученные глаза турка и занесенный над ним ятаган, только и успел, что сигануть ласточкой вперёд, врезаясь головой в красную от напряжения физиономию врага. Раздался хруст кости, то ли своей, то ли турка, и Сёмка, подминая врага под собой, повалился на палубу. Краем глаза успел заметить, как следом запрыгнул Муратко.

Где-то здесь уже рубился Косой, но сразу его не увидал. Турок под ним не двигался, и Загоруй резво подскочил. Через борта со всех сторон прыгали остальные казаки, сразу включаясь в рубку. По лицу Сёмки текла кровь, чья — разбирать некогда. Вытер ладошкой залитые глаза, рука бездумно выдернул пистоль: прямо на него с криком и поднятой саблей летел здоровый турка. Почти не целясь, спустил курок. Пространство впереди затянуло пороховым дымом. Промахнуться с такого расстояния — это надо суметь. Враг, выпустив скользнувшее по палубе оружие, с разгону грохнулся на спину. Прокатившись на лопатках, замер у ног казака. Сёмка уже смотрел дальше — у мачты в центре каторги, потрясая черным чубом и скаля зубы, рубился с двумя турками атаман. В одной руке сжимал саблю, в другой — нож. Клинок рывком выскочил из ножен, широким шагом преодолев пару сажень, как на сборах тыкву, смахнул турку голову. Рука сопротивление плоти почти не почувствовала — Сёмке было знакомо это ощущение. Голова откатилась по неровной дуге. Тело рухнуло в следующий миг. Тут же проткнутый саблей атамана рядом свалился второй враг.

Сражение кипело на каждом клочке чёрной от крови палубы. Густо тянуло гарью и порохом, где-то в стороне громко выл одним тоном — молился, что ли? — невидимый турок. Казак крякнул, и молитва прекратилась. Раскатисто звенела сталь, яростно ухали глотки бойцов, кто-то, скорей всего, мучительно раненый, пронзительно верещал за мачтой.

Аккуратно опустив на палубу очередного мёртвого врага, Сёмка резко развернулся. У противоположного борта трое турок, прижав к самым доскам, свирепо атаковали Муратко Теп-цова. Тот отбивался из последних сил. Хотя Сёмка хорошо знал друга и его приёмчики, скорей всего, притворялся. Враг, увидев, что противник слабеет, может расслабиться и без должной защиты кинуться в атаку. Муратке это как подарок.

— А вот сис вам, а не чигу голопузого[21]. — Сёмка одним прыжком преодолел расстояние до крайнего врага и, не колеблясь, воткнул острие сабли в дергающуюся спину. Не до благородства — друг в опасности. Выдернув оружие из падающего турка, прыгнул вперёд. Второго успел прикончить Тепцов, последнего врага, уже догадавшегося, что пришёл его смертный час, бестолково закрывшегося двумя руками, рубанули одновременно. Развернулись.

Бой затихал. Казаки добивали последние очажки сопротивления. Несколько турок, испуганно оглядываясь, тянули руки вверх. Рыскари, хватая их за воротники, толкали к корме. Сёмка знал — пленных брать не будут, места в стругах, дай Бог, чтобы гребцам-христианам хватило, и совершенно спокойно относился к тому, что сейчас должно произойти. Не казаки начали эту войну, а коли так, не взыщите.

— Зря полез, — пробурчал Муратко. — Я бы и сам осилил.

— Это троих-то?

— А чего нам трое? Было пятеро, тогда бы и подходил.

— Ладно, не жадничай. Куркуль нашёлся…

— Сам ты…

У борта, прижимая к груди покалеченную руку, покачивался на коленях знатный турок в дорогом халате, похоже, сам Кудей-паша. Нервно подергивая пустой головой, он искоса поглядывал на возвышающегося рядом Косого. Белоснежный тюрбан, украшенный алмазами, валялся рядом. Видать, атаман сбил: предосторожность нелишняя — в его складках можно спрятать не только флакончик с ядом, но и нож.

Иван, приставив к голове пленного пистоль, махал рукой казакам, подзывая. К нему подбежали трое. Он кивнул, указывая на нижнюю палубу. Понятливо качнув головами, бойцы бросились вниз. Там и ценный груз, и невольники, ожидающие от казаков освобождения. Муратко и Сёмка, не сговариваясь, рванули туда же. Кудей-паша обречённо опустил взгляд.

Простучав чоботами[22] по короткой дробине[23], они оказались в подпалубном помещении. Низкий потолок заставил пригнуться. В полутьме маячили спины других казаков, пробирающихся через поперечные крепления судна. Дохнуло смрадным запахом человеческих испражнений и пота давно немытых тел. Казаки невольно задержали дыхание. Грязные невольники, прикованные к низким лавкам по три с каждой стороны, хватали казаков за руки. Горящие надеждой глаза на исхудавших лицах светились, как угольки, в сумрачном отсеке. Самый крайний — молодой парнишка, худой, с выпирающими ребрами и ключицами, ухватился за рукав Сёмки.

— Дяденька, отпустите нас. Мы из юртовских казаков, с Дона, Лукины мы.

Сёмка замер, с состраданием рассматривая парня. Широкие когда-то плечи выпирали острыми холмиками костей, обтянутых кожей в струпьях. Пальцы на руках — тонкие и грязные. И сам он, весь перепачканный жиром, и каким-то маслом, словно весенняя вобла, чуть ли не светился насквозь. Длинный светлый волос падал грязными патлами на лоб. Рядом с надеждой заглядывал в глаза Сёмке ещё один парень, как две капли похожий на первого.

— Идти сможешь? — из-за спины подал голос Муратко.

Парни дружно закивали:

— Идти смогём, если железо собьёте. — Они слегка приподняли ноги.

На стёртых до крови щиколотках звякнуло.

— Вот уроды. А рядом с тобой кто?

— Это брательник мой, сродный.

— А меня, дяденька? — Сёмку тронул за руку длинный, изможденный невольник. Из-за высохших кровавых корок на скулах и переносице нельзя было определить, сколько ему лет, двадцать или сорок. — Я из белгородских казаков, Космятой меня кличут.

— С лицом что?

— Это его десятник невзлюбил, — пояснил один из близнецов. — Говорил, будто смотрит дерзко.

— И что делал? — заинтересовался Муратко.

— А каждый раз, как проходил, по щекам шалыгой[24] хлестал.

Космята не отводил блестящих глаз от казаков:

— Ничё, вон он там зараз валяется. А я жив.

— И я жив. — Сосед Космяты, тонкий белокурый паренёк со впалыми щеками, вытер крупные слёзы, оставляющие светлые полоски на грязном лице. — Теперича уже не помрём.

— А тебя как кличут? — Сёмка вопросительно задрал подбородок.

— Дароня Толмач. Из валуйских мужиков я. А это Серафим-ка, из запорожцев.

С огромными глазами, худющий, вытянутый жердиной парень сглотнул, не имея сил сказать.

— Ныне слободны вы, — повысил голос Загоруй, — и казаки, и мужики. Воля! Потерпите малось, зараз коваль наш придёт, усех от цепей ослободим. — Они шагнули дальше.

Вдруг хриплый радостный голос окликнул казаков:

— Муратко! Миленький! — Высохший — в гроб краше кладут — невольник тянул к ним руки.

Казаки, не узнавая, всмотрелись в гребца.

— То же я, Путало Малков, из Раздор.

Казаки ещё пригляделись. Сёмка разглядел сквозь полосы грязи сережки с тонкими палочками — висюльками, пометившие обе мочки казака. Невольник улыбался, и только по этой улыбке, когда-то доброй и светлой, да серёжкам казаки почти одновременно признали давно пропавшего донца.

— Путало Миленький, ты ли это? — Муратко крепко пожал протянутую ладонь.

— Черти тебя сюда загнали. — Сёмка хлопнул его по плечу. — И здесь верховые[25], никуда от вас не деться.

— Сам ты… сюсюкалка… — Путало хотел ещё что-то добавить, но внезапно лицо его сморщилось, и Малков выгнул плечо, удерживая стон. В этот момент он чуть пригнулся, и казаки узрели его спину — излохмаченную засохшей, уже загноившейся местами кожей, торчащей в разные стороны.

— Чего они с тобой делали?

С трудом проглотив ком боли, выговорил:

— Так бегать же от мамайцев пытался, вот и угостили… миленькие мои…

— Ну, потерпи, братишка, скоро мы тебя вызволим.

— А нас? — Один из братьев-близнецов облизнул запекшиеся губы.

— И вас. Всех!

Невольники заулыбались, переглядываясь… Кто-то выдохнул громко:

— Обернулась татарской сволоте наша кровь…