Азов. За други своя

Глава 11

Авлия Челеби родился в небогатой, но уважаемой семье. Его отец — османский придворный ювелир Дервиш Мехмед Зилли держал в Стамбуле небольшую лавочку. Дела шли неплохо, и семья не бедствовала. С детства Эвлия отличался от остальных своих братьев и сестер задумчивостью и тягой к учению. Когда остальные уносились с утра на море купаться, он уединялся в дальней комнате немаленького родительского дома и мог часами размышлять, например, о том, что пытается выразить своим пением жаворонок над лугом. А если удавалось раздобыть список с какой-нибудь интересной книги, то, забившись в ту же комнату, он забывал даже про обед, а случалось, и про ужин. Заметив наклонности среднего сына, отец, использовав некоторые связи и небольшое количество золотых монет, пристроил его учеником к имаму.

Поистине Эвлия оказался рожденным под счастливой звездой. Духовное образование считалось самым чтимым в средневековой Турции. Он освоил больше десятка современных и древних языков, научился наизусть цитировать Коран, при этом поражая всех благочестием и набожностью. Никто не знал, что всё это было внешним, наносным, каким бывает песок в весеннее половодье. Свои настоящие думы и мечты он скрывал так тщательно, что даже родные братья и сёстры не ведали о них. Только так, считал Эвлия, можно было осуществить мечту.

Через несколько лет покорив учителей глубиной знаний и широтой интересов, Челеби получил должность при султанской библиотеке, где хранились свитки и книги самых почитаемых святых и многодумных мужей. Он читал все, но особенно ему нравились книги про дальние страны и приключения. Челеби не сомневался, что главная цель его жизни когда-нибудь обязательно осуществится. А для этого надо всего лишь отправиться в путешествие. Да, Эвлия мечтал, уже давно и горячо, составить свои записки путешественника.

Как никогда близко он подобрался к исполнению мечты в возрасте юношеском. В это время, живя довольно скромно, он не нуждался в деньгах. Челеби переводил книги по заказам библиотеки, и небольшого заработка непритязательному парню хватало. А ещё Эвлию нравилась его относительная свобода. За уважаемым в мусульманском обществе переводчиком и богословом никто и не подумал бы приглядывать. Ни служители Аллаха, мудрого и доспочтимого, ни родители, давно признавшие самостоятельность сына.

Однажды Эвлия решился. Поскольку далеко отъехать от Стамбула он пока не мог, дела не пускали, то, не откладывая задумку в долгий ящик, отправился бродить по родному городу. В последующие вечера он записывал впечатления. В Записках рассказал, насколько получилось, о жизни жителей старинного Истамбула, их обычаях и привычках, описал его улочки, бани, парки, вспомнил истории, какие слышал от учителей и родителей.

Аллах продолжал присматривать за счастливым мужем. Этот труд попал на глаза скопцу Ибрагиму, имеющему вес при дворе, и тот оценил его по достоинству. С этого времени Эвлия стал вхож в султанский дворец, где иногда допускался до самого солнцеликого султана — читать разные труды, а иногда и собственные записки, к которым султан относился очень благосклонно. В эти годы он побывал на землях Персии, где султан вел долгую, победоносную войну. Через пару лет Эв-лия собрал достаточно средств, чтобы отправиться в самостоятельное путешествие. И начал его с Кавказа. Пройдя древние Грузию и Азербайджан, он составил свод подробных описаний этих мест и их жителей. Поход на Азов Челеби воспринял как очередной подарок судьбы, надеясь получить во время него неоценимый материал для своих Записок. В 1641 году вместе с турецкой армией он отправился на берега Тана-Дона.

Пока двигались на кораблях, Эвлия исполнял ещё и обязанности муэдзина. Пять раз в сутки, сверяясь с солнцем, он призывал правоверных на молитву. И так устал от занудного песнопения, повторяемого изо дня в день, да пять раз, что уже и не чаял добраться до берега. А когда галера кинула якорь на виду заросшего камышом устья Дона, он еле удержался, чтобы первым не выскочить на азовскую землю.

Азов Эвлию не впечатлил. Городские стены, хоть и казались, вероятно, местным дикарям неприступными, но по сравнению со стенами, например, Багдада выглядели, словно деревенский частокол бедняка, поставленный рядом с кирпичным забором богача. А ведь Багдад великие мусульманские газии взяли решительным штурмом. Правда, до этого им пришлось несколько лет осаждать его. Но так то Багдад! По его представлению, Азовская крепость для войск главнокомандующего Гусейна-паши — это орешек на один зуб.

Первый визит на изначально, как он считал, мусульманской земле Челеби совершил к могиле великого святого тюрбе Йогуртчу-бабы. К счастью, неверные не успели её разрушить. Истинно великие люди не нуждаются в пышных обрамлениях могил, Аллах это осуждает. Скромный камень с указанием дат жизни и имени святого, вот и всё, что нашёл на месте захоронения Челеби. Другого он и не искал. Прочитав соответствующую суру из Корана, он ещё постоял в немом поклоне. Наполнившись святого чувства, Челеби поспешил назад, к группе калга — начальников, о чём-то громко разговаривавших на берегу Тана. Ему как летописцу похода на Русь необходимо быть в курсе всех решений. А вдруг без него что-то новое произойдёт?

Челеби, задумчиво раскачиваясь, прошёлся по шатру, где он разместился вместе с постоянно отсутствующим уважаемым Фархадом — главным из двухсот мулл, призванных на войну поддерживать в армии воинственный дух, и медленно повторил последнюю фразу: ".. на один зуб". "Хорошо сказано. Надо будет порадовать вечером господина удачным сравнением.

"Надеюсь, мои записки о том, как непобедимые мусульманские газии покорят все городки и села неверных, вплоть до самой северной их столицы, в будущем станут читать все подлунные народы, покорившиеся султану. Надо обращать внимание на мелкие детали — их впоследствии наиболее ценят читатели. — Эвлия снова склонился над бумагой. — Итак, к нам на подмогу по первой просьбе солнцеликого султана Ибрагима-первого прибыли множество самых разных племен и народов, признающих власть или союзнические отношения с Османией. От правителя Дагестана шамхала Султан-Мамуда к нам прибыли племена шегаке, жане, мамшуг, такаку, бузудук, болоткай, бесней, кабартай, таустан[34].

Среди войск крымского хана надо назвать улу-ногай, кечи-ногай, шейдяк-ногай, урмамбет-ногай, ширин, мансур, седжеут, манкыт, накшуван, дженишке, бат, ор, улан, бардак, от племен Арсланбека, Чобана, Деви, Навруза[35]. — Он погладил пером по выразительным чуть припухшим губам, которые так нравились двум его жёнам, оставленным на время похода в Стамбуле, и, вспомнив, дописал. — А также таты — христианское население Тат-Элийского санджака Кяфинского эйялета. Эти будут помогать в основном на тяжёлых работах. Так же, как прочие греки, армяне, румыны, сербы и болгары. — Эвлия понял, что утомился.

"Конечно, эти подробности имеют большое значение для наших потомков, чтобы они могли оценить величину свершений их дедов и прадедов. Но всему же есть предел! Нет, надо прогуляться. Тем более что мне просто необходимы самые последние сведения". — Он решительно вышел из шатра.

Горячее солнце слепило. Азовские стены зубчатым частоколом блестели под его лучами. Отсюда, больше чем за полверсты от них, он не мог точно поручиться, что в бойницы кто-то смотрит, но почему-то решил, что его увидели. Выпрямив спину, он повернулся в профиль. Пусть смотрят — дикие народы должны видеть только гордые взгляды и парадные мундиры их будущих господ.

На позициях газиев вовсю кипела работа — чёрные мужики копали траншеи, в которых и разместятся на сутки, максимум, двое их главные силы, пока не возьмут крепость. Отсыпали впереди шанцы[36], чтобы прятаться за ними от обстрелов. Эвлия вдруг спохватился: "Так войска и в Азов войдут, пока я здесь с мыслями собираюсь. И мой дневник останется без записей. Надо поспешить к шатру главнокомандующего", — поправив под мышкой толстый и ещё большей частью чистый фолиант, он направился к центру лагеря, где высился бордовой маковкой главный шатёр.

Ветер качал огромные знамёна, выставленные в ряд у султанского шатра — каждое по сто локтей. У входа прохаживался охранник из янычар. Заметив приближающегося гостя, он слегка поклонился. И остановил того взглядом:

— Нет никого, уважаемый эфенди, все на позициях.

Опустив занесенную ногу, путешественник расстроенно хлопнул ладошкой по кожаной обложке журнала:

— Что, совсем никого?

— Никого, — мотнул тот тюрбаном, расслабляясь. — Загляни за шатёр, уважаемый, там султанский евнух, этот, как его…

— Ибрагим, — подсказал Эвели.

— Ага, он. Отдыхает.

Благодарно кивнув охраннику, Эвлия завернул за угол шатра. Ибрагим — тезка и доверенное лицо султана, служил в войске его ушами и глазами. Он обладал отличной памятью и ничего никому не прощал. Султан, сам пришедший к власти на клинках обязанных ему военных, не без основания побаивался разделить участь своего предшественника. Евнух, преданный хозяину, словно собака, должен был еженедельно отправлять в Стамбул галеры с письмами о положении дел. Впрочем, о чем он написал в первом письме, примерно понятно. Конечно, о прибытии на место и свежие впечатления. Гораздо интереснее станут последующие послания, которые в будущем проявятся в изменениях отношения султана к своим подчиненным. В общем, скопец был далеко не прост, и держать себя при нем следовало с осторожностью. Хотя к Эвлии евнух относился с симпатией.

Ибрагим устроился в тенистой стороне шатра. Развалившись на толстом ковре, он обмахивал платком широкое женоподобное лицо, покрытое крупными каплями пота.

— А, это ты, эфенди. — Он явно обрадовался появлению муэдзина. — Присаживайся. Раздели обед с бедным Ибрагимом.

Осторожно опустившись на ковёр, Челеби принял из рук евнуха полную пиалу чая:

— Ну и жара!

— Точно, у нас в Стамбуле, кажется, такой не бывает, — поддержал его Ибрагим и хитро прищурился. — Как устроился, о чем первые мысли? Что-нибудь записал в свою книгу? — Он кивнул на зажатый под мышкой фолиант.

— Пока все мысли ещё только в голове. — Эвлия отхлебнул горячего напитка. — Хочу начать с рассказа, как расположились наши войска. Да вот никого не застал в шатре. — Хе, — хмыкнул довольный евнух, — тебе несказанно повезло. Я присутствовал на совещании и могу тебе дать полную картину.

Приложив руку к груди, Челеби вежливо склонил голову:

— Это бы очень помогло мне в самом важном деле — прославлении деяний нашего султана.

— Тогда слушай. — Ибрагим поудобнее устроился на локте. Пиала, немного набрызгав, очутилась на ковре, а евнух задумчиво выпятил нижнюю губу. — Значит так. Мы окружили крепость с семи сторон. Главнокомандующий, почтенный Гусейн-паша, занял окопы на юго-запад от крепости. У него почти двести кулеврин[37] изарбазанов[38]. Капудан[39] Сийявуш-паша высадился на берег со стороны Водяной башни. У него сто фальконетов[40]. Суда же они спрятал в Дири-Тене (Мертвый Дон) и у острова Тимурленка. Выше Водяной башни, с южной стороны, сейчас окапывается анатолийский паша с десятью ода[41] янычар и восемью осадными пушками бал-емез[42]. Паша Карамана и шесть ода янычар вошли в окопы напротив северной стены и приготовили к бою шесть бал-емез. Успеваешь? — Евнух заглянул в раскрытую книгу Эвлия, в которой тот строчил пером.

— Если ты будешь говорить чуть помедленнее, я смогу записать каждое твоё слово.

— Хорошо. — Ибрагим откинулся на подушках. — Буду помедленнее. Итак, с западной стороны, со стороны пригорода Каратаяк, расположился в окопах силистровский Кенан-паша и с ним десять ода янычар, одна ода оружейников, ода топчей — пушкарей и десять осадных пушек. Паша Румелии укрепился в окопах с десятью пушками бал-емез со стороны Дозорной башни. — Евнух улыбнулся. — Ну как, удовлетворил я твоё любопытство?

— О да. — Челеби спешно дописывал последнюю строчку. — Более чем.

— Ну, тогда, может, ещё по чайку?

Эвлия отложил книгу в сторонку, ожидая, пока на горячем ветру просохнут чернила, и кивнул:

— С удовольствием, уважаемый.

Ибрагим кивнул дежурившему неподалёку слуге, и тот сорвался с места. Прежний чайник уже остыл. А предлагать гостю холодный напиток — высказывать неуважение. Челеби же в войске султана Ибрагима Первого уважали все, даже рядовые солдаты. Все знали, что это он каждый день призывает правоверных на молитву. А значит, у престола Аллаха Эвлия гораздо выше любого из здесь присутствующих.