Азов. За други своя

Глава 17

Наутро разъярённые турки выставили тройное оцепление из гвардейцев вокруг разваленной насыпи. Всё пространство вокруг и дорога, поднимающаяся наверх, покраснели от обилия янычарских кафтанов. Тысячи две воинов, навскидку, охраняли стройку. А их начальники ещё долго метались вокруг, подсчитывая урон.

И с того же времени ещё больше мужиков муравьями облепили холм, и он начал быстро менять форму, снова превращаясь в курган. Одновременно стаскивали поваленные и поврежденные пушки куда-то на противоположную от крепости сторону насыпи. Там уже, наверное, определяли, какие в починку, а какие на переплавку. Но это уже в Турции. В походных условиях такое дело не наладишь.

С самого утра Дароня Толмач донимал Валуя уговорами сходить к Муратко — зашить ухо. Валуй же, остаток ночи и часть дня вместе с казаками растаскивая бочки с порохом по слухам и по складам, вовсе и думать забыл про рану. Потом носили мешки с каменной крошкой, её из стены набило изрядно, картечникам. Те готовили заряды для пушек и для закладок в слухах. И, пока был занят, игнорировал призывы друга. Но, закончив работу, вдруг сам почувствовал, что ухо, которое держалось уже на честном слове — Дароня прихватил повязкой — начало как будто пухнуть и больше болеть. Отпустив казаков по щелям к жёнкам, отправился с обрадовавшимся Толмачом к лекарю. Не забыв подальше обойти щель своей сотни. Марфа увидит, охов и соплей не оберёшься.

В знахарской, расположившейся в самой большой щели, под уцелевшей краеугольной башней, пахло кровью, лежалыми телами и болью. Все её пространство заполняли раненые так плотно, что едва ли между ними втиснешь ступню. Большинство спали вповалку, несколько азовцев сидели, привалившись друг к другу и к опорам спинами. В правом углу, занавешенном льняной занавеской, обведённые светом, приникавшим через специальное отверстие, маячили две расплывающиеся фигуры. Оттуда разлетался утробный вопль, будто кому-то сдирали живьём кожу. Валуй растеряно оглянулся на Дароню Толмача:

— Может, того, всё-таки сам заштопаешь? — Поправив повязку, он сглотнул.

Дароня устало вздохнул, взгляд устремился к небу:

— Я же тебе объяснил — сам так хорошо, как Муратко, не смогу. А теперь вообще не смогу — сколько времени прошлого. Отрежет, да и делов.

— Чё, правда?

— А я тебе скоко твердил — пойдём до Муратки? Точно отрежет.

— Мне же ещё жёнку искать, как без уха-то?

— Искать ему. Раньше надо было думать. Да и чё искать, нашёл, поди. — И хитро прищурился. — Али нет?

— Э… нашёл, нашёл. Но ухо-то всё одно нелипшее. — Лукин решительно вскинулся. — А ежели разлюбит? Может, она без уха меня и на дух не примет.

— Рассказывай сказки, видел я, как она на тебя смотрит. Такая и без более нужных причиндалов примет.

— Ты говори, да того, не заговаривайся…

— Всё, всё, — поднял в примирительном жесте руки Дароня. — Молчу. Сами разбирайтесь.

— И вообще, я тебе говорил, что бы ты пришил — чего не стал? Ты же казаку тогда палец пришил? А я чем хуже? — Валуй попробовал вытеснить Дароню грудью на улицу, но тот упирался крепко:

— Сравнил ухо с пальцем! Да и у того палец чуть надрезан был, а у тебя почти напрочь. И не толкайся. Сказано, к Муратке, значится, к нему.

Лукин замер и… обречённо выдохнул. И сразу натиск на друга ослаб:

— Ладно. Показывай, куца идти.

— А вот видишь в углу занавеска? Туда и двигай.

— А как? Тут же кругом люди.

— А мы попросим подвинуться. — Дароня тронул ближайшего казака за плечо.

Похоже, тот спал, но голову поднял резко:

— А, чего? Турки?

Валуй выглянул из-за плеча друга:

— Не турки, свои, — подождав, пока взгляд казака прояснится, продолжил: — Пройти дашь?

Станичник молчком сдвинулся, лицо спряталось под зипуном. Валуй с Дароней продвинулись на пару саженей.

Перед занавесью казаки расположились особенно плотно. Вместе с ними приёма дожидались ещё несколько пораненных. У одного азовца из тысячи, Ивана Каторжного, турки отхватили правую руку по локоть. Он баюкал затянутый окровавленной тканью обрубок и покачивался, тихо постанывая. Второй поймал саблю в ночной сутолоке спиной, а затем и боком, когда ходил вместе со всеми через подземный ход. В толчее общей яростной рубки он даже не успел разглядеть, кто его подкараулил. Теперь сидел, вытянув спину, весь перевязанный, словно живого места на нем не осталось. Третий казак лежал без движения, отвернувшись к занавеске. Товарищи пояснили, что ему располосовали ногу от бедра до колена. От потери крови парень ослаб и теперь не приходит в сознание. "Скорее всего, помрёт", — вздохнул говоривший азовец, сам пораненный в плечо.

Неожиданно из дальнего закутка, парни его и не заметили, появились два здоровых казака. Осторожно ставя ноги, они несли, держа за руки и за ноги, ногами вперёд неподвижное тело бойца. Сосед из тысячи Каторжного мелко перекрестился:

— Ну вот, ещё один представился.

Валуй и Дароня тоже кинули на грудь кресты.

Вскоре вопли в закутке затихли: видать, горемыка отмучился. Валуй покосился болезненным взглядом на невозмутимого Дароню, словно вопрошая: "Ты куда меня привёл, ирод?" Толмач сделал вид, что не понимает выразительных взглядов друга.

Немного погодя оттуда выбрались два знахаря, придерживающие незнакомого казака, все лицо которого было затянуто полотном. В единственную узкую щелку выглядывали измученные глаза. Слава Богу, жив! Оба мысленно выдохнули. Проводив израненного до выхода, лекари вернулись. Оценив опытными взглядами ранения, выбрали тех, кому помощь требуется в первую очередь. Подняли сразу двоих. С ними и ушли, придерживая. С казаками остался лишь безрукий. За занавеской снова завозились. Знахари, распределив больных, склонились над столами. И тут, похоже, освободился Муратко. Через ткань видно было, как знакомая тень повесила передник на крючок, рука пригладила взъерошенную бороду. Когда занавеска откинулась, на пороге показался незнакомый казак, прыгающий на костыле, и Муратко Тепцов.

— Следующий кто?

Казаки переглянулись, безрукий, побледнев ещё больше, кивнул на Валуя:

— Его забирайте, я ишшо подожду.

Лукин решительно поднялся:

— Здорово дневал, дядька Муратко.

Тепцов, приглядевшись в сумраке щели, не сразу, но признал:

— А, Валуйка, здорово, херойский хлопец. И Дароня, смотрю, здесь. Оба, что ли, на клинок в потёмках напоролись?

— Да нет, я один. Ухо вот.

— Ну, заходи, тюфяк в углу. Посмотрим, что у тебя там за ухо. — Муратко пропустил Лукина вперёд и, махнув Толмачу, чтобы не ждал, задёрнул занавеску двумя руками за спиной.

К вечеру второго дня турки почти восстановили насыпь. Может, десяток локтей от прежнего не хватало. Работа не прекращалась ни на миг, и было понятно, что к завтрему стройку закончат. А если за ночь и пушки затащат, то на рассвете жди обстрел. Выбраться из крепости при такой активности турок нечего и думать. Вот как лютуют, на каждой сажени по три человека дежурят. Сметут зараз. Это они по первости, пока ещё не пронюхали казачьей тайной войны, вели себя как дома. Все, расслабление закончилось. Видать, всем, кому надоть, задницы наскипидарили. Теперь по-другому как-то надо выбираться. Похитрее. "Ничё, придумаем. Атаманы у нас не за зря калачи едять", — говорили промеж собой казаки.

Уже в темноте бомбарды дали первый пробный залп по крепости. Валуй, отдыхающий в щели, прикрыл голову руками — с потолка посыпалось, а рана свежая — побоялся, сор попадёт. Подскочила Марфа. Подтянувшись к голове Валуя, крепко подула. Если что нападало — снесло. В щели темно, лучина, горящая в центре, позволяла видеть лишь слабые контуры близлежащих людей, а больше и не требовалось. По сравнению с первыми днями осады, щель больше чем наполовину опустела. Атаман Иван Косой получил осколок в грудь, и сейчас его жизнь висела на тонком волоске. После того как Косому вырезали застрявший между ребер кусок железа, Иван ещё не приходил в себя. В ближнем к входу углу щели около него хлопотала жёнка. Только что, вернувшись с улицы, она пропустила внутрь охапку свежего воздуха и квадрат вечернего света, заставившего крайних казаков прищуриться. На время болезни Косого, как-то так получилось, без всяких выборов старшим в сильно поредевшей тысяче казаки признали Валуя.

Борзята оглянулся на угол, где тихо шептал в бреду атаман, ладонь ударила по плечам, сшибая пыль:

— Опять за рыбу деньги, гады.

Красава невольно прижалась к мужу — Космяте:

— Неужто у них ядра никогда не кончатся?

Варя — подруга Борзяты, подтянула узел платка на подбородке:

— Мне уже мерещится, что это навсегда.

Дароня заботливо поправил накидку, приоткрывшую ухо в завитках каштановых волос спящей Дуняши — супруги, шепотом ответил:

— Кончится. Как побьём супостата, так и кончится.

Дуня сквозь сон услышала:

— Что кончится? — Она подняла сонный взгляд на мужа.

— Осада эта, — пояснил Василёк, переползая на другое место, где увидел клочок соломы погуще.

— Ничё. — Валуй снова устроился поудобнее. — Ещё немного — и не сдюжат они. Против казаков вообще никто не сдюжит.

— Это верно. — Космята приобнял Красаву покрепче. — Нету такой силы, чтобы с нами — казаками — сладила.

Снова ударили бомбарды, с потолка сыпануло шибче, и азовцы дружно пригнулись.

И опять били ядра по казачьим укреплениям, по развалинам стен, по торчащим, словно маяки, в разбитом до камней Топраков-городе глинобитым трубам давно холодных очагов. Старший Лукин натянул на голову зипун, комочки земли застучали по ткани. Марфа поднялась на колени, сметая мусор со спины любимого. Валуй, выглянув, смущённо улыбнулся.

— Ладно уж, всяко-разно не засыпет.

Девушка кинула на него строгий взгляд:

— Не дай Бог, что попадёт. Загноится. Какой из тебя тогда вояка? Ты этого хочешь?

— Ну, хорошо, хорошо. Делай, что надоть. — Валуй пошёл на попятную.

К нему подобрались осколецкие казаки Антошка Копылов, Тимофей Савин и Афоня Перо. Переглянулись. Тимофей подался вперёд.

— Слышь, атаман, а спросить можно?

Валуй откинул зипун:

— Спрашивай, почему нельзя.

— Атаманы говорят, что скоро придётся Топраков оставить, и сесть в Ташколове и в самом Азове[50]. Правда, что ли?

Лукин-старший с интересом глянул на парней:

— А вас чего это волнует?

Тимофей пожал плечом:

— Да так, неужто отступим?

Парни разом подняли настороженные глаза. Валуй понял, что их волнует — поди, порассказали дурням, что донцы никогда не отступают. Вот и переживают — как же так, обманули, что ли?

Валуй усмехнулся:

— Отступление отступлению рознь. Защищать Топраков сложно — стен не осталось, одни кучи камня. И храм разбит — головешки там. И открыт городок, почитай, уже с трёх сторон. А стена, что от Ташколова его отделяет, наполовину стоит ишшо. Там казакам будет сподручней турка бить. Так что пусть заходит, это не отступление, а казачья военная наука. К тому же мы ему подарочек приготовим в слухах. Найдёт — не обрадуется.

Антошка Копылов толкнул Афоню в бок:

— Ну вот, я же говорил, что хитрость.

— А я и ничё.

— Благодарствую, дядя Валуй. Теперь ясно.

— Какой я тебе дядя? Зови просто Валуй.

— Хорошо, дядя Валуй, — Тимофей смутился, — то есть Валуй.

— Ну, то-то.

Лукин уже решил, что парни, удовлетворив любопытство, теперича отстанут. Но они неожиданно расселись поудобней. И снова вперёд подался Трофим.

— Атаман, у нас тут ишшо вопрос имеется. — Он неуверенно оглянулся на ребят, почему-то отводивших глаза. — Только вот не знаю, как спросить. Ты не подумай, что мы сомневаемся там или ишшо чего…

Валуй, которому надоело длинное вступление, окончательно уселся, откинув зипун.

— Так, это что за танцы вокруг да около? Спрашивай, раз загорелось. Всяко-разно не пришибут вас тут. Геройским казакам у нас поблажки.

Рядом хмыкнул Борзята:

— Не всем, не всем…

Ещё раз оглянувшись на стушевавшихся друзей, Тимоха решился:

— Дядя Валуй, такое дело. Спросить хотели. А зачем казаки вообще эту крепость брали тогда, четыре лета назад? Ну, взяли, уж ладно, так, может, отдать турку, нехай подавится. Тем более от неё уж ничё и не осталось. Ушли бы на Дон, и вся недолга. Там наши места. Там на лошадях можно биться.

Вокруг стало тихо. Космята, задумчиво переводил взгляд с одного Земляка на другого, словно увидел их первый раз. Весь его вид говорил об удивлении: "А парни-то не так просты, как выглядят". Впрочем, он их не осуждал. Любопытство — не порок. Марфа бросала на парней сердитые взгляды. Вот удумали чего спросить, глупость полную, по её разумению. Борзята смешливо поглядывал на старшего брата. Как-то он выкрутится? Вопрос-то непраздный.

Валуй покрутил носом, потёр перегородку, пальцы подтянули сползшую повязку на ухе. Он неосознанно тянул время, обдумывая ответ. Не так просто объяснить то, что казалось естественным и незыблемым, как утренний восход и посвисты соловья в мае. Но отвечать надо, иначе не поймут парни. Да и казаки притихли, ждут, чего атаман скажет. Атаман же — это не только саблей махать, это и вот так, на сложный вопрос молодёжь вразумить. Ей, понятно, простительно, глупая ишшо.

На то старшие казаки и есть, чтобы мозги глупышам вправить. В этот момент никто и не подумал, что Валуй сам в парнях ещё ходит. Ну, старше остолецких несмышлёнышей, а насколько? Хорошо, если года на три. Правда, эти годы прошли для Валуя в сечах и схватках. А в них взрослеют быстро. Вот и не подумал никто Валуя в молодёжь записать.

— Говоришь, зачем брали? — Лукин покачнулся, задумчиво глядя куда-то в сторону, будто оттуда считывая слова. — Тогда выбора у нас не было. Турки крепко сидели в крепости. Если раньше ишшо как-то казаки проходили мимо, в Сурожское или в Русское[51] моря, за зипунами когда, да и так ежли надо было… То в последние годы они напрочь путь перекрыли. А что такое казак без моря? Это половина казака. — Валуй и не вспомнил в этот момент, что повторяет слова старших товарищей, когда-то услышанных им, ещё парнем. — Совсем жизни казакам не стало от азовских турок. Тут ишшо и татары. Набегут на городок какой, похватают полон и в Азове спрячутся. Пойди выковыряй их оттуда. Совсем житья православным от врагов не стало. А ещё там престол православный, турок его притеснял как мог. Говорили, что сничтожить собрался. Вот и пошли гуртом на крепость. Повезло тогда, взяли твердыню. Так, там более двух тысяч рабов ослободили, всё люд христианский. Вот, Василька. — Он с серьёзным видом кивнул на молчаливого братца. — Он в яме месяц без кормёжки просидел. Паша всё его на любовь склонял. Знаете, поди, они мальчиков как баб пользуют. — Парни с изумлением повернули головы на Васятку, и тот не отвёл твёрдого взгляда. А Валуй кивнул подбородком дальше, на Красаву. — И сестрёнка там у них сидела. Босыми ногами саман мешала с другими такими же полонянками. Глянь на неё. — Голос его окреп, усилился. И слышно стало атамана по всей щели. Народ и слушал, одёргивая тех, кто начинал шуметь. — Видал, что с ней турка сделал?

Парни повернулись к Красаве.

Жёнка, побледнев, прикрыла шрам на лице платком, а Космята приобнял супругу, пряча её от посторонних взглядов:

— Валуйка, ты это…

— А всё уже сказал. Ну, теперь будете спрашивать, почему мы за крепость насмерть стоим? Да и вы с нами стоите. Разве нет?

Тимфей с раскаянным видом, почесал затылок:

— Так, дядя Валуй. Так. Ты уж прости нас. Глупость спросили.

Лукин помолчал малость, чтобы прочувствовали. Откинувшись на спину, пробормотал:

— Ну а раз глупость, то и валите отсель.

Парни, перешептываясь, поползли обратно к своему месту. Валуй, вдруг что-то вспомнив, приподнял голову:

— Слыш, парни, всё хотел спросить. — Они замерли, с готовностью обернувшись. — Вы, слышал, какого-то засланца в крепости споймали?

Тимофей подполз обратно, за ним и ребята. Усевшись кружком, перебивая другу друга, коротко поведали, как подслушали ночной разговор Наиля, что буд то бы лошадей продавать в крепость заявился, а сам враг был, с каким-то неизвестным. Но тот неизвестный точно здесь, около крепости подглядывал. Апосля по голосу его вычисляли. И нашли же, он в виде помощника купчины у крепости отирался. А потом и его сообщника взяли, но это уже без них. Дядя Фроська сам справился. Наиль же сбежал.

Уважительно качнув головой, Валуй отпустил парней, и те, переговариваясь и ещё что-то вспоминая, удалились. Казаки, не слышавшие этой истории, ещё долго обсуждали рассказ.

Поднялась дверца входа, и в щель облаком полился свежий воздух. Вечерний свет уже почти не отличался от сумрака казачьего убежища. Просунувшаяся голова голосом Арадова окликнула:

— Валуйка, ты здесь?

— Тут мы.

— Бери человек пять, пора.

Лукин крякнул — так и не отдохнул — рука нащупала ружьё:

— Подъём, казаки! Космята, Борзята, Дароня, Пахом…

— А можно и мы тоже? — В стороне поднялся на коленях, выше потолок не даст, Тимофей Савин.

Валуй на миг задумался.

— Да нехай идуть, — поддержал земляков Космята.

— Собирайтесь.

Подскочила Марфа:

— Куда ж с таким ухом? Нельзя же тебе…

Валуй обнял девушку, губы нашли густой завиток, пахнувший почему-то порохом:

— Надоть, Марфочка. Без нас всяко-разно не справятся.

Девушка бессильно опустила руки.

Валуй на коленях пополз к выходу. За ним устремились казаки. Когда захлопнулась дверца, Красава положила ладонь на плечо Марфы.

— Не горюй, девушка, такая наша казачья доля бабская.

Марфа тяжело вздохнула. Тонкие пальцы вытерли слезу, повисшую на реснице.

Над городом поднимались дымные столбы разрывов. Сумерки расцвечивались огненными сполохами, словно цветами, но не простыми, полевыми, а цветами из страшной сказки, несущими смерть. Крушились остатки куреней, разлетались по улицам куски кирпичей, взвизгивали осколки. Только они выскочили на улицу, как поблизости грохнуло так, что заложило уши и обдало тучей камешков, словно шрапнелью. Казаки, пригибаясь и вырисовывая зигзаги, рванули за Арадовым во всю прыть. Пока бежали, навстречу не попалось ни одного человека. Караульные прятались в ямах на остатках стены, а остальные сидели по щелям. Земляная насыпь грозным валом нависала над городом. Мелкие издалека фигуры янычар усеивали вершину так густо, что, казалось, там и клочка свободного нету. Пушки то и дело выпускали облака густого дыма, одновременно с ядрами в крепость долетали и звуки выстрелов.

В слухах подготовились к выходу ещё до обеда. На бегу ватага, как договаривались, разделилась на группы. С собой отрядил Борзяту. Пахома отправил с Дароней, а Космяту поставил старшим у осоколецких парней. Арадов, поколебавшись, присоединился к молодым. Но по дороге передумал. Махнув рукой Степанкову, мол, сам справляйся, увязался за Пахомом.

У входа в подземелье Космята оставил Афоню с Антошкой, решительно отбив их робкий ропот, — охранять. С собой взял только Тимофея. Он вообще выделял парня: толковый и несуетный. И мыслит зрело, хоть и не всегда в корень.

Арадов у другого слуха отправил вперёд Пахома и Дароню. Сам полез за ними. Шнуры, пропитанные земляным маслом, экономили, здесь использовались десятисаженные, чтобы как раз успеть выскочить из слуха.

Борзята нервничал — уже раз семь саданул по камню, но искра выходила слабая, незажигательная. Валуй, отодвинул брата плечом, и стены плотно зажали близнецов в проходе. В узком лазе только и можно было поместиться, прижавшись друг к другу. Пригнувшись, Лукин сам несколько раз чиркнул кресалом. Горстка пороха вспыхнула с третьего раза, тут же подхватился конец длинного шнура, лежащего на ней.

— Уходим, быстро, — толкнув замешкавшего брата, побежал, согнувшись в пояс, не оглядываясь.

Арадов и остальные казаки уже толпились у развалин стены, с тревогой поглядывая на выход. Дождавшись, когда из темноты выскочат двое последних поджигателей, они припустили сломя голову.

И только отбежали саженей на пятьдесят, как позади рвануло. Один за другим три раза. Казаки повалились наземь уже после первого. Последним падал Лукин, после разрыва он успел сделать два шага и оглянуться. А в следующий момент окружающий мир вдруг раскрасился самыми разными яркими красками и показалось, что в раскрывшемся чёрно-красным цветком небе летят через стены, переворачиваясь, сотни янычар в распахнутых кафтанах. Гигантской силы взрыв потряс город, оглушил казаков и кинул Валуя на землю, словно мощный смерч малое дитя.