Азов. За други своя

Глава 24

Сёмка Загоруй, придерживая твёрдой рукой повод нервно переступающей лошади, вглядывался в дрожащее марево над бескрайней степью, прорезанной узкой пыльной дорогой. Вроде вечер, а духота не спадает. Казалось, седые ковыли, качая метёлками, нагоняли горячий воздух, словно веники в бане по-чёрному. Позади поднимался густой перелесок, в котором позвякивали уздечки и всхрапывали изредка невидимые кони. Сёмка поводил плечом и, прислушиваясь к неприятным ощущениям в мышцах, недовольно нахмурился. За месяц почти непрерывных сражений он так намахался правой рукой, что теперь ощущал некоторую неловкость при движении. Левая рука у него уже давно была в падчерицах, ещё по молодости лет лихой ногаец перерубил связки на локте, и она так в полную силу и не восстановилась. А теперь вот и правая. "Как бы не подвела в нужный момент. — Он покосился в сторону, где, вытягивая спину в седле, почесывал торчащую в две стороны лопатообразную бороду Герасим Панков, из казаков-джанийцев. — Лишь бы не догадались свои. А то ещё начнут оберегать". Сделав над собой лёгкое усилие, он снова сосредоточил взгляд на горизонте.

Панков появился в казачьих землях всего пару недель назад, а сегодня он уже уважаемый командир. Удивительно, но мужики единогласно выбрали Герасима главным над собой. Но ещё более удивительно то, что казак согласился взять под своё крыло не казаков. Как им можно доверять в бою, необученным, непроверенным, не бойцам, одним словом? Рисковый этот Герасим. Правда, говорят, будто его лично просил Валуйка Лукин за мужичками присмотреть. Если так, тогда ещё можно как-то понять. Но и то сомнительно. Сам Сёмка десять раз бы подумал, прежде чем на такое решиться.

Три сотни бойцов Панкова — беглых из плена и добровольцев, добравшихся до батюшки-Дона из Русской земли, выглядели разношерстно, но боевито. Народ собрался из самых разных городков и сёл, большинство с Белгородской черты, с засечки, потому с боевым опытом. Многие отпросились из стрелецких полков, стоящих там же, в городках по границе с Диким полем. Все воеводы были осведомлены о негласном царском указе отпускать стрельцов, черкасов и казаков на помощь донцам, и потому уходили легко. Сотники и главы городков, понимая, на какое дело отправляются охотники, и продуктов в дорогу давали, и разное оружие, стреляющее и режущее. Пошли бы и сами, но крепости оставлять без охраны тоже нельзя.

Вооружённые саблями, топорами и даже вилами рыскари проходили не одну сотню километров к Дону, где присоединялись к казакам. И тут уже, в ковыльных степях вместе рубили татар и турок.

Последнее пополнение по пути, пока собиралось в десятки из небольших групп бойцов, разгромило крепкую татарскую сотню, нечаянно выскочившую на них и поначалу не принявшую мужиков за серьёзную силу. За что и поплатились — полегли все. Правда, и добровольцы потеряли почти пять десятков. Дорого далась победа. Но тем злее оставшиеся в живых врубались в татарские порядки после того. Самые недоверчивые казаки потом специально отыскали место схватки, чтобы перепроверить рассказ пришлых людей, более смахивающий на байку. И все подтвердилось!

Но всё равно сперва донцы приняли их с недоверием. А, может, и вообще бы не приняли, — на войне казак надеется только на казака, и желательного испытанного, — но репутация Лукиных, рекомендовавших Герасима с его людьми, сделала своё дело. Потом мужики и стрельцы воевали плечом к плечу с донцами, правда, разными ватагами, и неплохо, надо признать, воевали. Мужики, доказывая отважность и презрение к смерти, первыми вламывались в толпы врагов, те, бывало, смешивались от неожиданности. Тут уж казаки их и добивали.

Постепенно, взаимная настороженность спадала, но до полного единения было далеко. Слишком уж разные. Казаки — по натуре разбойники, им бы с утра до ночи носиться, размахивая саблей над головой. Мужики — люди степенные. После драки им хочется в родной дом вернуться, деток подарками порадовать, жинку приголубить. А после скотину проведать и на пашню выйти, хотя бы глянуть, как там оно. И чтобы везде порядок был.

Разница в мировоззрении и не позволяла двум разным мирам сливаться в один. Впрочем, две группы быстро научились использовать сильные стороны друг друга, так что уживаться в одном пространстве научились.

Об этом татарско-ногайском отряде казаки-разведчики во главе с Петром Кривоносом вызнали ещё вчера. Отрядив посланца сообщить своим, платуны тайно вели его весь день. А сегодня к вечеру, прикинув, куда орда встанет на привал, соединились с отрядом Сёмки. Тут рядышком неглубокая балочка, прорезавшая степь на несколько вёрст — лучшее место для стана в округе. На дне — ручеёк, на склонах — трава густая, не шибко выжженная. Самое то для лагеря. Так и случилось, не ошиблись разведчики.

Загоруй, когда узнал, что татар здесь почти тридцать тысяч собралось, один нападать не рискнул. Сообщил другу в соседний городок, и Василий Корыто сейчас где-то за дальнем краем стана тоже готовил к атаке свои две тьмы казаков.

Согласовав, бить решили, как только улягутся и задремают. Сигналом станет вопль сыча. Ночью его слыхать далеко. Лишь бы с настоящим не спутать. Ночные хищники и здесь попадались частенько, строя гнёзда в степных норах и обвалах глины.

А пока до вечера далеко, народ спешился. Опутав ноги лошадей, разлеглись отдыхать. Одна ночь в седле прошла, следующая скорей всего так же минует. Так что подремать, а то и подрыхнуть, у кого организм позволит перед битвой, не лишнее.

Как стемнело, оставив коней в леске под присмотром, всем гуртом пешим ходом с оглядкой тронулись в сторону балочки.

Чем ближе подходили, тем ниже кланялись. Последние сажени уже на пузе. Подползли разом, заранее разойдясь по ширине. Полторы тысячи казаков и мужиков замерли в верхней точке, перед спуском. Часовых, усевшихся на загривке склона, пластуны во главе с Петром Кривоносом уже сняли. Поэтому подошли тихо и почти вплотную. Но сердце всё равно не на месте, татары тоже жить хотят, скоро пойдут проверять посты и тогда хватятся. Надо поспешать, а сигнала все нет.

Отсюда, со стороны, казалось, что огромный лагерь врага дышит, словно гигантский Змей Горыныч. Многочисленные костры, кидающие в темноту искры, напоминали блёстки на его пупырчатой коже. И даже запахи, изредка доносившиеся сюда, в засаду: варёной конины, кислого пота, человеческих испражнений — тоже говорили о присутствии невдалеке неразборчивого хищника, неряшливого и давно немытого.

Выглянул из-за невидимого облака тусклый серп-месяц, и Сёмка, всё последнее время напряжённо таращившийся в ночь, вдруг улыбнулся. Повернул голову к сотенному Трофиму Иванову:

— Казачье солнышко выглянуло, видал?

Тот закивал головой, забыв, что его не видно:

— Ага. Удачу нам должно принесть.

— Дай-то Бог. — Сёмка коротко перекрестился.

Под слабым светом месяца проявились неплотные силуэты ближайших казаков. Оно и к лучшему — в полной темноте воевать далеко не всем сподручно. Сам-то Сёмка мог сражаться, хоть с завязанными глазами. Но таких, как он, характерников, в тысяче наберётся не больше пяти бойцов. "Негусто. Лучшие воины в крепости нынче собрались, там главная война и кровь. И смерть". — Загоруйко поджал губы, вдруг представив, что сейчас происходит в осаждённом Азове.

Опершись на ствол ружья, поднялся. Почудилось, вот-вот разобьёт ночную благость долгожданный крик. И только он выпрямился, как над затихшей балочокой разлетелся далекий сычиный вопль. Казаки подскочили и, помня о договоренности, досчитали про себя до десяти. И лишь после этого шагнули в ночь. Атаман, зная, что на него никто сейчас не смотрит, — разве увидишь в сплошных потёмках, всё равно поднял и кинул вниз руку, — сказалась привычка. И поморщился — сустав, показалось, заскрипел, как несмазанная тележная ось. Тысяча с гаком бойцов шагнула почти одновременно.

Татарский стан приближался. Уже виделись разгорающиеся в темноте головешки, словно мерцающие глаза хищника, когда караульные подкидывали дрова. Казаки старались двигаться бесшумно, и у них получалось. Чуть приотстав, по Сёмкиному распоряжению, вторым эшелоном крались добровольцы. У них так тихо не выходило, потому и шли подальше. Их дело — вступать в схватку, когда в стане поднимется гвалт и скрадываться нужды не будет. Уже рядом маячили крайние фигуры караульных. С десяти сажень Сёмка углядел, как в темноте вскинулись несколько плотных силуэтов и упали вместе с татарами-охранниками. Даже короткого приглушенного вскрика не услыхал. Про себя с ласкою отметил: "Умеют, душегубы!"

А вот и тела. Скрючены, под ними чёрные лужи крови. Обошёл, глянув равнодушно. Казаки на полусогнутых, почти на коленях, подкрадывались к крайним татарским кострам. Ещё миг, и более тысячи бойцов смертельным ударом нагайки впились в рыхлое тело татарской орды.

Первых врагов убирали спящих или лежащих у гаснувших огней, без всякого сопротивления. Только примерно на третьем ряду костров татары поняли, что в лагерь проникла их смертушка, и стан очень быстро наполнился криками, стонами, звоном сабель. Сёмка нарочно немного задержался, чтобы встать рядом с добровольцами. Всё же не тот у мужиков опыт. Но в бой они вступили отчаянно, рубились так, что враги не успевали ничем отличить их от остальных донцов, и атаман быстро успокоился. И даже похвалил оказавшегося рядом с ним Панфила Забияку, когда тот боковым ударом скосил, словно молодое деревцо, кинувшегося на него татарина. Он, конечно, не узнал в темноте зарубленного врага. А если бы узнал, то сказал: "Собаке собачья смерть". Только что от руки Панфила пал ногайский князь Наиль. Скинув безвольное тело с сабли, Панфил повернул к атаману серьёзное лицо. Сёмка поднял большой палец. Никак не отозвавшись на похвалу, Панфил рванул к следующему врагу, прыгавшему у огня с настороженной саблей. Сёмка проследил за ним внимательным взглядом. Удостоверившись, что татарин сбит наземь, сам рванул в гущу разгорающейся битвы.

Беспощадное уничтожение застигнутого врасплох врага постепенно превращалось в яростную схватку на каждом пятачке стана. Похоже, каждый из казаков, которого атаман мог разглядеть поблизости, рубился с татарином, а некоторые уже схватывались и с двумя. Незаметно бой переместился чуть ли ни к центру лагеря. С противоположной стороны тоже нарастал гвалт. Там Корыто со своими теснил врагов. Но победа всё ещё не была гарантирована. Появись у них умный командир, обошли бы в темноте. Ночь из соратника казака превращалась в обоюдоострое оружие, которым мог воспользоваться и враг. Атаман обеспокоенно огляделся. Татары и ногаи вылетали из темноты, словно пущенные неведомой пращой. Видно, кто-то умелый управлял их действиями, преодолев первую панику. Всё-таки нашёлся соображающий.

А ведь пора отходить. Задачи перебить всех до одного изначально не стояло. Достаточно порубить большую часть, остальные сами до дома повернут. Он махнул саблей, отбиваясь от наскочившего на него врага, услышал, как тот заваливается сбоку уже мёртвый, и поднял ко рту согнутую ладонь. Крик ночной совы раскроил чёрное небо над головой. Сёмка оглянулся — все ли услышали? На глазах стихал казачий натиск, пятились товарищи, отбивая наскоки врага. Татары, почувствовав слабину, надавили с удвоенной силой. Сёмка ещё раз подтянул ладонь к губам, и на этот раз вороний крик всколыхнул ночное небо. Вороны по ночам не кричат, но теперь это не имело значения. Если сыч подсказывал казакам отходить медленно, то ворон командовал тикать во всю прыть.

Дежурная сотня, которой выпало прикрывать, дружно полезла в первые ряды. Остальные ускорили отступление. Пока всё по плану. Сёмка задумал остаться с прикрытием. Здесь уже дрались несколько характерников. На них приходился основной натиск. Татары просто дурели от того, как легко, не успев даже понять, от какого удара, падали около казаков их товарищи. И лезли туда с удвоенным рвением, мечтая отомстить за погибших.

Подскочив к друзьям, атаман вместе со всеми включился в сечу. После каждого отбитого удара казаки отходили на несколько шагов. И снова вставали в стенку. Ухали донцы, кричали с визгами, разъяряя себя, татары. Сёмка рубил и рубил, с оттяжкой и тыком, чувствуя, как летят теплые брызги в лицо и как привычная тяжесть наливает плечо. Усталость накапливалась весь последний месяц и вот сказалась. Последний удар он отбил как-то неловко, и татарин сумел перехватить движение сабли и почти рубанул по плечу. И рубанул бы, если бы не сосед, в последний момент чиркнувший кончиком сабли по шее врага. Сёмка не успел разглядеть, кто это был. А потом его оттёрли в задний ряд. Здесь тоже появлялись враги, но уже реже и чаще всего раненые, сумевшие живыми проскочить первую линию донцов. Мудрые казаки-характерники, между делом наблюдавшие за атаманом и прикрывавшие его, почувствовали момент, когда он потерял удар и стал доступен вражеской сабле.

В небе безмолвно блестел месяц — казачье солнышко, равнодушно поглядывая на происходящее под ним. Наверное, привык. Падали татары, никли и казачьи головы. Всё меньше и меньше оставалось в строю засадной сотни донцов. Казалось, ещё чуть-чуть — и враги сомнут, раздавят последние казачьи десятки. Но случилось неожиданное. На взгорке татары, словно получив команду, остановились. А может, и точно получили — казаки, сосредоточенные на битве, не расслышали. В один миг вдруг поняли, что на них никто не лезет. Получив возможность оглянуться, увидели, что татары остались на месте, а они пятятся в одиночестве. Сёмка, ослабевший и уставший до тошноты и кругов перед глазами, почувствовал, как его подхватывают под руки и спешно уводят по высокой траве к темнеющему вдали леску. "Значит, выбрались", — мелькнула мысль, и неожиданно для себя он потерял на какое-то время ощущение реальности. Вроде видел, как мелькают под ногами травяные бугры, а потом и поваленные стволы деревьев, и даже вроде переставлял ноги, но сил, чтобы оценить и осмыслить происходящее, не находил. И только когда его вскинули на лошадь и он привычно сжал в руке повод, окружающее начало эпизодами, словно рывками, возвращаться к нему.

Отходили по проторенной тропе, стараясь держаться перелесков. Заросли татарин не любит, и если и идёт туда, то только по большой надобности или по принуждению. Остаток ночи прошёл спокойно.