Азов. За други своя

Глава 3

Нз штаба он вышел уже затемно. Казаки долго не отпускали, требуя уточнить, то количество голов в табуне, то сколько побито черкесов. Но дольше всего обсуждалось захваченное оружие. Какого и сколько… Хорошо ещё, по опыту знавший, как трепетно его товарищи относятся ко всему, связанному с ружьями, саблями, ножами и прочими орудиями для уничтожения врагов, Валуй записал себе на нескольких листках все, что удалось взять. Казаки не успокоились, пока он раза четыре не прочитал им этот список в разной последовательности. То Черкашенин поинтересуется: "А что ты там говорил про англицкие ножи", то Каторжный, заглянув через плечо, попросит ещё раз пояснить, какие взяли пищали и в каком состоянии. То Яковлев поинтересуется, куда все добро свезли.

Потом, уже отпустив из центра комнаты Лукина, долго обсуждали весь подготовленный к осаде запас, рядили и судили — хватит ли? И если не хватит, то где успеть раздобыть за оставшиеся до высадки турка сутки. Валуй понял, что атаманы всерьёз надеются получать поддержку от казаков, оставшихся сторожить турка вверх по реке. Как они это сделают, он не представлял, но знал, что без толку атаманы рассчитывать на что-то не будут. Когда наконец закончили, Валуй, уже иногда ловивший себя на лёгкой дремоте — всё-таки нешуточно устал с дороги, облегчённо вздохнул.

Вечер разливался во всю ширь небосклона густо-красными красками. Уже закатившееся солнце ещё цеплялось за краешек окоема бледными бордовыми руками-лучами, словно не желая падать в темень, но медленно пальцы слабели, истончались, пока совсем не растворились в сумерках. Потная, изрядно выпачканная одежда раздражала, и он торопился домой, испытывая нестерпимое желание помыться, переодеться в чистое и уснуть. Можно даже не евши.

В курене не спали. Красава и Космята, устроившись за столом напротив, нежно поглядывали друг на дружку. Тихий разговор лился в горнице, и Валуй, догадывавшийся о чем-то таком, нарочно стучал сапогами по двору и по глиняному полу прихожей.

Красава, завидев брата, кинулась ему на шею. Валуй, поцеловав сестрёнку рядом с глубоким шрамом на лице, мягко отстранился. Ещё раз вспомнил, как освобождал сестрёнку, здесь, в крепости. Она вместе с другими полонянками месила солому с глиной — саман готовила для турок. На другое дело её, калеку, к счастью, не брали. Да уж, когда она резанула себя по лицу литовкой, чтобы не достаться знатному ногаю, думала, теперь на себе крест поставит. Ан нет, друг Космята влюбился и на шрам не глянул. А теперича двух пострелят растят. На островах сейчас парни где-то, вместе с остальной детворой из крепости.

Валуй вздохнул, скидывая перевязь сабли через голову:

— Погодь малость, мне бы в порядок себя привести.

Она всплеснула руками:

— Одного уже привела кое-как. Такой же был, чертяга. Сейчас и тебя отмоем. — И бросилась к бачку с водой.

Валуй устало опустился на лавку рядом с Космятой. Тот немного подвинулся.

— А Васяня где?

— А. — Сестра махнула рукой. — Он последние деньки дома не живёт. Всё с парнями по делам носится. Какие-то задания у них. Да. — Она обернулась. — Твои, Космята, земляки, с Белгородчины.

— Ну, то надо. Нехай, носятся. В казачьи дела вникают — пригодится.

Космята поднял подбородок:

— Земляки? Это интересно. Надо будет их проведать.

— Конечно, надо. — Красава замерла с тазом в руках. — Мать-то, когда собираешься навестить? Стыдно сказать, внуков своих не знает, а внуки — бабку.

Космята виновато опустил голову:

— Сама же видишь, то татары, то турки — всё никак не выберусь.

Валуй сморщил лоб:

— Красава всяко-разно верно гутарит. Вот, как только турка побьём, так и собирайся. Не пойдешь, сам заставлю.

— То дело! — Красава налила в таз воды и повернулась к брату. — А ну, скидывай это хламье, стирать буду.

Валуй засмущался:

— Да ладно тебе, сестрёнка, я и сам…

— Не знаю никаких "сам". Скидывай, сказываю. Космята, дай-ка ему чего накинуть, коли он такой стеснительный.

Космята послушно направился к сундуку у стены. Расцепив верхние палочки у горла, Валуй потянул зипун через голову.

Когда Красава наконец упорхнула в прихожку, где затеяла стирку, Космята, усевшись напротив, сложил руки перед собой:

— Ну, что там, в штабе, гутарили? Мы уже и сбор у стены провели. Фроська с Муратко нас собрали. Хорошо, увидели, какие уставшие и отпустили. А тебя что-то долго там мурыжили.

— А… — Махнув рукой, атаман поправил сползший с голого плеча космятовский кафтан. — Про что только ни гутарили. Самое главное, что завтра ворога ждут.

— Это я понял.

— И ещё интересное дед Черкашенин сказал. Думает он, что турки такую огромадную армию собрали, не столько на нас, казаков, — нас они всяко-разно собираются за несколько дней прихлопнуть, — сколько на Русь.

— Неужто на Русь? — Заскочившая на минутку Красава, вытирая руки полотенцем, оперлась бедром на плечо мужа. — Зачем же это им?

— Похоже, хотят православных под корень свести. Побить поболе, а каки выживут, всех в рабство определить.

— Всех до одного? — Сестрёнка прижала руку к губам. На глазах блеснули слёзы. — Что за изверги-то? А что нам-то теперича делать?

Космята приобнял супругу:

— Драться, что делать? Так драться, как никогда, может, и не дрались.

— Ой. — Красава выпрямилась. — С утра пойду в храм, помолюсь Николе — заступнику казачьему.

— Помолись, — устало вздохнул Валуй. — Нам теперь всем надо молиться, потому как всяко-разно без Божьей помощи супостата не одолеть.

— Наливай борща брату. А то он, поди, с голодухи уже помирает. — Космята оглянулся на жену строгим взглядом.

— Что это я? — сразу же засуетилась она. — Идём, я тебе пока на руки полью. А то и правда, когда там вода согреется.

Пока Валуй ел, Космята поглядывал на друга с интересом, словно собирался о чем-то спросить, да не решался.

Наконец Валуй отложил облизанную ложку, и Степанков не утерпел:

— Никак присказку деда Черкашенина решил перенять?

Валуй задумчиво покосился на друга. Он и сам не знал, что это ему взбрело в голову вторить за дедом его "всяко-разно". Почему-то показалось, что так, с черкашенинской приговоркой, важности себе прибавит, возраста. А то что такое двадцать одно лето? Некоторые казаки в подчинении раза в два старше будут, а то и того поболее:

— А кабы и решил, то чё?

— Да не, ничё. Перенимай, ежли хотенье такое есть, всяко-разно, — прищурился с ехидцей Космята.

Старший Лукин сделал вид, что не заметил:

— Ну вот и славно. Пойду я, пожалуй.

Сестрёнка, подхватив со стола тарелку, на мгновение прижалась к брату:

— Заходь ишшо.

— Да куда я денусь.

Пять лет назад

Ещё туман не садился на кусты, а шестнадцатилетние не по возрасту крепкие братья-близнецы Лукины собрались на рыбалку. Сторожко, чтобы не разбудить родителей, спавших в другой половине куреня[9], и младшого брата Василька с сестрой Красавой, расположившихся на соседних лавках, выбрались на улицу.

Светало. На востоке небо окрасилось в светлые тона, по самому краю, словно окаймленные кровавой полоской. Лукины замерли у дверей, прислушиваясь: никого не разбудили? Поеживаясь, коротко оглядели округу. Низенький плетень, с нанизанными на колья старенькими кувшинами, узенькая тропка, уводящая со двора, замершие в сумраке угадывающиеся соседские курени под камышовыми крышами. Вроде тихо. Густо пахло прелыми листьями и рыбной требухой. Давеча родичи натрудись, допоздна пластая рыбу и густо посыпая её солью на зиму. Как и весь десятидворный юрт в эти погожие осенние деньки. Парням не хотелось поднимать своих ни свет ни заря, ещё успеют рубахи потом пропитаться. И только так подумали, как дверь чуть скрипнула, и в образовавшуюся щель скользнула Красава в длинной, до пят, рубахе. Набросив на голые плечи платок, она окинула замерших братьев заботливым взглядом:

— Поесть-то взяли чего? Опять не позамтракавши, поди.

— Так это… — Борзята смущённо пригладил взъерошенные волосы. — Не проголодались ишшо.

Валуй, подтверждая, кивнул.

— Мы правда не хотим.

Красава хмыкнула:

— Не проголодались они. Стойте, счас вынесу. — Не дожидаясь ответа, она нырнула в прохладную тень приоткрытой двери.

Братья с улыбкой переглянулись.

— Разве с ней поспоришь…

— Завсегда по-своему сделает.

— Упёртая.

Сестрёнка, появившаяся на свет двумя годами позже братьев, порой командовала большаками, как младшими. Особенно в делах домашних, в которые парни по мужской своей природе не вмешивались.

Валуй мысленно улыбнулся: "Какая же она у нас! И красавица, и умница. А хозяйка! Повезет парню с женой. Пока она ещё на ребят и не смотрит, но это ненадолго, такая дивчина в родительском курене не засидится". Наверное, Борзята думал примерно о том же, во всяком случае, при появлении сестрёнки только что улыбающийся спешно насупил брови.

Красава сунула в руки Валуя узелок с чем-то мягким:

— Вот, хучь хлеба да по яйцу возьмите. Все не голодом.

— Заботливая ты наша, что бы без тебя делали. — Борзята хотел погладить сестрёнку по голове, но она увернулась, нарочно хмурясь.

— Идите уже, а то зорьку пропустите. — Перекинув распущенный густой волос на грудь, Красава исчезла в сенях.

Валуй запихал узелок за пазуху. Подхватив приготовленные ещё с вечера снасти, парни деловито зашагали по узкой тропке к ерику.

Поздняя осень выжелтила густые и жесткие травяные заросли в рост человека по краям тропки, диколесье, окружающее рыбаков со всех сторон, оделось в разноцветные наряды. Утренний воздух, наполненный запахами потрошеной рыбы и тины, бодрил прохладой. Шагалось по сырой траве легко и приятно. Утренняя влага, прижимаясь к коже ног намокшей тканью, неназойливо охлаждала. Скоро отсыревшие почти до бедер штанины налились тяжестью. Но братья, с детства привыкшие проводить большую часть дня на реке, не замечали этого.

Утренняя мягкая тишина текла над туманной водой, ветер ещё не проснулся, но листья высоченных тополей чуть покачивались, словно сонные. Знакомая тропинка уводила вдоль ерика. У замаскированного поста — невысокого стожка камышей они уважительно поздоровались с разлохмаченным дежурным, выставившим голову в прореху. Он делом занимается — на посту стоит. Парни, по юному возрасту к охране ещё не привлекавшиеся, слегка позавидовали. Игнатка — молодой казак, может, на пару лет постарше Лукиных — проводил казаков весёлым взглядом: "на рыбалку собрались — надо будет вечерком поинтересоваться, как улов" — и снова скрылся в глубине стога.

Саженей через двести парни вышли на участок ерика, закрепленный за семьёй Лукиных.

Валуй, почесав распахнутую крепкую грудь всей пятернёй и вздохнув свежего осеннего воздуха, вытянул из халабуды[10] загодя припрятанную лёгкую долблёнку. Вместе с Борзятой столкнули её на парящую воду. Испугавшись плеска, из зарослей выскочила заполошная кряква и, суматошно махая крыльями, плюхнулась на середину протоки. Братья равнодушно повернули головы и, узнав птицу, отвернулись. Были дела поважней какой-то там утки, хоть и по-осеннему жирной. В другой раз оно бы со всей душой, но не сейчас.

Оттащив волок[11] на середину протоки, скинули буй и повернули к берегу. У самой воды длинноногая чапура[12] чистила перья, расправив белоснежное крыло и совсем не обращая внимание на людей.

— Знает, образина, что невкусная. — Борзята кивнул на птицу.

— Точно, — под держал брат, — не голодные годы.

Крупная рыбина хлестанула хвостом выше по течению, и братья дружно прислушались.

— Осятр!

— Не, шшука! Но здоровая!

— Ладно, айда дальше, нам ещё два волока кидать.

Валуй уселся в лодку, туда же сложили невода. Борзята зашагал берегом. Утренняя прохлада проливлась на заросли, слово холодное молоко из кувшина, вынутого из ручья, над водой скапливался густой туман. Высокие белолисты[13] и ольха подступали почти к самой воде. Толстые корни, высохшие за лето до каменной твердости, хватались за ичиги[14], и шагалось не в лад. Борзята позавидовал брату, лениво толкающемуся вёслами вдоль берега. Вспомнив, как вечером младший братишка Василёк, цепляясь попеременно, то к нему, то к Валую просился на рыбалку, усмехнулся. "Привязчивый же какой. Ещё бы чуть-чуть, и уступили. Не, нечего ему туточки делать. Работы на двоих, третий только мешался бы. — Ещё раз убедив себя в правильности отказа, Борзята почему-то не почувствовал облегчения. — А может, и надо было захватить братца. Глядишь, и пособил бы чего. Уж больно хотел малой".

Почти у ног крякнула спросонья раздувшаяся от важности лягушка, и Борзята неожиданно вздрогнул. И тут же забеспокоился: "Чего это со мной? Ерунда какая-то! Лягушка напугала! Квакушка, хоть и недобрая примета, но не вздрагивать же на каждый "ква!". Он попытался одернуть себя, вернуться в прежнее размеренно-спокойное состояние, но что-то мешало. Определенно!

Свернув за излучину реки, братья внезапно почти одновременно заоглядывались. В утренней тиши чуть булькало погружаемое в воду весло, громко шуршала трава под ногами. Почему-то этот звук беспокоил, и Борзята начал поднимать ноги повыше, опуская с носка, как учили деды. Шуршание пропало, но тревога не оставляла. "Что за бесовы шутки?" Он оглянулся на брата. Тот подгребал к берегу, вытягивая шею, словно что-то угадывая.

Неожиданно в куширях зашуршало, и почти одновременно из-за деревьев на берег выскочили вооружённые ногаи. Человек десять.

Откуда они тут?! На остров так просто не пробраться, вокруг топкие места, а проходы только местные знают. Значит что? Предали? Но кто? Казаки не могли. Разве что пришлый…

— Эт, мать, — только и успел выдавить Валуй, кидая лодку к берегу.

Борзята уже искал глазами какую-нибудь дубину под ногами. Валуй, подскочив, сунул ему в руки весло. Сам ухватил наизготовку второе и, малость откачнувшись в сторону, чтобы не задеть брата, принял боевую стойку.

"А хорошо, что Василька-то не взяли, — мелькнула у Валуя мысль, и вдруг замельтешило в голове, словно обжегся и никак не выходит избавиться от заволокшей глаза боли, и хочется прыгать и выть. — А ведь лабец[15] и нам, и нашим. Раз пробрались на Остров, значит, сейчас и к куреням подкрадываются". Правда, ещё теплилась где-то глубоко слабая надежда: "Авось не проспят, отобьются". Но уже понимал: "Нет, не такие ногаи разбойники, чтобы дать казакам выскочить. Наверняка все продумали и окружили, не оставив ни щелочки". Скрипнув зубами, как от боли, Валуй крепче сжал весло.

Около десятка ногаев находили полукругом, презрительно и в то же время настороженно поглядывая на братьев. Их решили брать живыми, а это могло означать только одно: плен и рабство.

— Лабец нам. — Борзята озвучил мысль и перехватил весло посередине — так удобнее отбиваться в окружении.

— Ежели и так, лучше уж лабец, чем полон.

— Продадим жизни подороже. — Борзята первым ткнул в живот близко подошедшего врага. Тот охнул и согнулся. Валуй замахнулся в другую сторону.

Братья продержались недолго. С отчаянной решимостью они успели раз по пять порубиться вёслами, словно дубинами, свалили столько же врагов, но из оставшихся, самый шустрый, подкравшись сзади, набросил на голову Валуя халат. Пока тот освобождался, подлетели ещё двое, веревка захлестнула парня. Тут же и Борзята получил крепкий удар дубинкой по затылку, и небо качнулось, уплывая в темноту.