Азов. За други своя

Глава 10

До самой темноты под несмолкаемый гром барабанов и перекличку команд полковников и сотников турки расставляли полки и орудия. Сверху за их движениями с тревогой наблюдали казаки. Валуй, как и многие бойцаы его сотни, словно прилип к зубцам крепости, не сводя настороженных глаз с турецких приготовлений. Не смотрел вниз только Космята. Устроившись на лафете тяжёлой бомбарды, он с упоением надраивал тряпицей и без того блестящее полотно секиры. Пушкарь Исидор Жук, уже давно с неодобрением косившийся на Степанкова, наконец не выдержал:

— Космята, слез бы ты с пушки.

Тот повернулся, замедляя руку:

— А чего нельзя?

— Оно, может, и льзя, но как-то мне это не по душе.

— Не по душе, говоришь? — Космята ещё несколько раз тиранул секиру, но с пушки всё-таки поднялся. — Ладно, можно и пересесть.

Обойдя орудие, он прислонился спиной к зубу крепостной стены. И продолжил занятие.

— Тебе чего, не интересно? — Дароня Толмач отвлёкся от наблюдения за врагом.

— А что там смотреть? — пожал плечом Степанков. — Вот как полезут на стену, тогда, конечно, гляну.

— Оставь его, — встрял Борзята, — нехай повыпендривается.

— И ничё я не выпендриваюсь.

Михась Колочко в очередной раз сбился, подсчитывая количество тяжёлых осадных пушек, и глухо чертыхнулся:

— Сколько же они по нашу душу их притащили?

— И чё мучаться? Легче всяко-разно тростник в пойме пересчитать. Оно тебе надо? — беззаботно отозвался Валуй. — Считай, не считай, ничего не изменится.

Казаки разом вздохнули. И отвернулись от турок. Лишь Михась, хмурясь и шевеля губами, продолжил подсчеты и наблюдения.

К позднему вечеру 24 июня турки почти закончили выкапывать в окружении крепости восемь рядов траншей для янычар и чёрных пехотинцев. За ними продолжали гарцевать на конях сипахи и татары с черкесами, хоть уже и не так шустро.

Иногда они визжали, с криками кидаясь в сторону крепости. Но ряды окопов препятствовали им. Конники снова возвращались на прежние места. Наибольшая суета наблюдалась у выстроившихся в отдалении пушек. Там горели высокие костры, и сновал самый разный люд. Они что-то таскали, потом подолгу склонялись у пушечных колес и лафетов. Отсюда казаки не могли разглядеть, что там происходит. Сумерки всё больше скрывали от казаков суету у пушек. Борзята, не утерпев, сбегал до Ивана Косого и попросил у того стекло — подзорную трубу. Сам же первый и припал к окуляру.

— А знаете, чего они там робят? — чуть позже поинтересовался он у казаков.

— Ну?

— Чего? Говори уже.

— Цепями пушки друг с дружкой сковывают и к колам большущим, которые в землю забивают, привязывают.

— Это зачем ещё? — не понял Михась.

— Как зачем? — Никита Кайда отвалился от стены. — Чтобы мы не утащили.

— Неужто боятся?

— А то!

Казаки вновь засуетились в поисках незанятых другими головами пролетов между зубцами.

В это время зашумели внизу, в крепости. Отдаленно знакомый голос легко пробился сквозь постоянный гомон женских и юношеских голосов:

— Ну и где этот Валуйка, сукин сын?

Казаки наверху враз повернули головы. И разулыбались.

— Это кто тут сукин сын? — Валуй преувеличенно строго нахмурился.

Космята присвистнул:

— Миленький наш нашёлся.

Мягко растолкав группу баб, столпившихся у котлов, к стене приближался низенький Путило Малков, за ним шествовал смешливый пластун Петр Кривонос, какой-то незаметный, глянул и забыл, запоминался только нос, повернутый набок, отчего прозвище и пошло, в сопровождении ещё десятка станичников из Валуйской сотни.

— Вот он где! — Казаки, почти бегом добравшись до ступенек, живо поднялись наверх.

Распахнув объятья, атаман шагнул навстречу к не сдержавшему улыбки старому, ещё с каторги, товарищу. Обнявшись, казаки захлопали по крепким плечам друг друга. Остальные станичники тоже обнимались прямо на стенах, не обращая уже внимания на снующих в отдалении врагов. Когда-то с Путилой братья Лукины, а с ними и Космята сидели на одной лавке турецкой галеры, на вёслах. Тогда их освободили казаки Сёмки Загоруя, сейчас готовящегося встречать врага на верхнем Дону.

Расцеловались и с остальными.

— Турки-то вон они, оказывается. — Путало поправил сбившуюся шапку, отпуская довольного Космяту Степанкова. — На самых наших подкопах строятся.

— Нехай строятся, — многозначительно добавил Космята. — Пока.

— Так ты с нами, значится? Не утерпел?

— Ага, — заржал Путало. — У юбки насточертело сидючи.

— Таки и женился?

— А то. Чем мы хуже других? Всё при нас осталось. Мы вот, миленькие мои, с твоим пластуном вместе решили к вам добираться. Нынче и пришли.

Борзята, которому наскучило стоять в стороне, не участвуя в разговоре, вклинился между ребятами:

— Как же вы пробрались-то? Черноты-то то окияны внизу.

Петро ухмыльнулся:

— А у нас свои дорожки имеются. Тебе, может, надо куда, так ты скажи, проводим.

Грохнули казаки. Атаман, рассмеявшись, сжал Петра в объятиях:

— Не, мне и тут хорошо.

Борзята всё-таки не утерпел:

— Колись давай, через слухи, что ли?

— Слухи? — Петро сделал вид, что не понял о чем речь. — Какие слухи, сплетни?

— Да ну тебя. — Валуй несильно толкнул друга в плечо. — Будто не знаешь?

Более серьезный Путало кивнул вниз:

— Стоят слухи-то? Не обвалились?

— Стоят, чего им сделается. Мы туточки, пока вы незнамо, где на перинах валялись, кучу новых наделали. Версты! Как раз здеся недалече пару входов есть. А в них подарочки туркам приготовили.

— Добрые подарочки. — Космята перехватил поудобнее секиру. — А ишшо будем к ним в гости не званы лазить.

— А шо за подарочки? — Петро тоже скинул улыбку.

— Так, зельем ходы забили. Как они полезут, под ногами и подорвем.

— То добрая шутка. Нужная.

— Ага. Ещё какая добрая. То-то они нашей доброте рады будут.

Казаки улыбнулись, расправив усы.

— А нечего к нам до Азова ходить.

— Оно бы так, миленькие, — неуверенно согласился Путало. — Раз уже приперлись, пущай получают по полной, но так, чтобы проняло.

— Как так? — Борзята выглянул из-за плеча невозмутимого брата.

— Ну, так. Мне Косой сказал, что с тобой и с казаками будем по тылам их шуметь. Кому как не вам? Ходы-то, как свою длань знаете.

— Верно. — Валуй усмехнулся. — Это ты верно сказал. На такие дела мы всяко-разно горазды.

— Ага, вот только отобьёмся сперва. — Голос Никиты Кайды выдал серьёзную озабоченность.

Казаки невольно обернулись к Дону. В сумерках плохо, но виделось: турки уже не суетились у орудий. Лишних там не осталось, только капычеи[32] склонялись к пушкам. Деловито закатывая в стволы ядра, тут же утрамбовывали их пыжами.

— Сейчас начнут, — сглотнул Путило.

— Неужто на ночь глядя пойдут?

— Не должны. Ум не потеряли же напрочь.

Валуй понял, что неосознанно тянет время, будто хочет отложить неминуемый турецкий штурм. Хотя бы до утра. Он попытался отбросить мешающие сейчас надежды: "Нехай идуть, как собрались. Уж заждались их, тут сидючи".

В это время по стене пролетела передаваемая из уст в уста команда атамана Косого: "Не стрелять, дать турку подойти поближе". Суровея лицами, казаки неспешно разбрелись по назначенным местам.

Долго ничего не происходило. Турки, словно устав стоять в оцеплении, начали кое-где садиться на землю. Скрестив ноги, они собирались в кружки и запаливали трубки. Между рядами вспыхнули кое-где костры. Засновали вокруг фуражисты с котлами, поставленными на арбы. Постепенно куда-то скрылись татары и сипахи. У турок начинался ужин. Как обычно в этих местах, небо над Сурожским морем покрасилось в яркогрозовые бордовые тона. На ещё светлое бескрайнее пространство выплыл прозрачный красавец-месяц. Казаки, не дождавшись штурма, тоже начали рассаживаться.

— Видать, завтрева начнут, — тихо перекрестился Никита Кайда.

— А ведь и нам пожрать недурственно было бы, — оглянулся на Валуя неунывающий Борзята. Вряд ли уже полезут. — Он с сожалением ещё раз окинул взглядом постепенно скрывающиеся в густеющих сумерках вражеские ряды. — Ну, чего, где каша?

Валуй окликнул копошащихся внизу баб:

— Эй, красавицы, а поужинать казакам сегодня найдётся чем?

Первой отозвалась Красава:

— Для вас, соколики, завсегда найдётся. Каша-то остывает вас ожидаючи.

— Давайте к нашему котлу! — крикнула какая-то статная молодица от другого костра, и Валуй узнал в ней Марфу. — У нас каша вкусней.

Сердце у атамана забилось быстрее, незаметный в темноте румянец подкрасил щёки.

— А мы и к вам, и к вам сходим, не сумневайтесь. — Борзята крепко потёр ладони. — А ну, казаки, двинули вниз.

Оставив наблюдателя на стене, Валуй тоже поспешил за товарищами. Со всех стен, насколько хватало глаз, спускались донцы на ужин. Турки предоставили азовцам небольшую передышку, и все защитники крепости стремились использовать её по максимуму.

Темнота ложилась густыми полосами на узких улочках старинного города, делая ярче многочисленные костры, раскиданные вдоль всех крепостных стен, как с этой, так и с той, вражеской, стороны. У огней вольготно, но с настороженностью развалились казаки. Кто-то чистил саблю, кто-то досыпал порох в рог, другой проверял ружьё, заглядывая на костёр в дуло. Каша давно уже была уничтожена, и сытые казаки тихо переговаривались. Иногда кто-нибудь поднимался и отходил к стене, спрашивая наблюдателей: "Как там турки?" Ему отвечали, что сидят, кофею пьют, и он возвращался на своё место.

Валуй и Борзята, устроились рядом, привалившись друг к другу плечами. Тут же ковырял в костре палочкой Василёк Лукин, Красава вместе с девушками уселась за спинами казаков, починяя их скинутые зипуны. Там же где-то и Марфа. Валуй несколько раз пытался поймать её взгляд, но девушка нарочно отворачивалась, будто не замечая парня. Вздохнув, Валуй смирился. "Ладно уж. Не будет же она все дни сердиться".

По соседству привалилась к мужниной спине беременная Дуня — Даронина супруга. Рядом расселись Космята Степанков, Михась Колочко, Матвей Чубатый, Никита Кайда, Пахом Лешик. Герасим с сыном завалились прямо на землю, голова к голове. У котла, подперев головы локтями, слушали казачьи речи осколецкие парни: Антошка, Тимофей и Афоня. Их придали в помощь бабам — кипятить воду и таскать наверх припасы и котлы. Понимая, что это ненадолго, парни не роптали. Вот пойдут казаки ранеными и, не дай Бог, убитыми выбывать, тогда и их призовут в ряды сражающихся.

Остальные донцы восседали у костров по соседству.

Борзята, пристально и грустно глядя в костёр, говорил:

— Вот так наш Остров и погиб весь. Наши Лукины, сами знаете, все в плен попали. Как родители пропали, и не ведаем даже. Вроде говорили, что мать не убили. Но что потом с ней стало — неизвестно. Пропала, наверное, в татарве или в турках. Красава вон наша, сами видите, что собой сделала. Василёк тот в яме месяц голодом просидел, еле выжил. Всем досталось. Думаем, предатель на остров ногаев провёл. По-другому вряд ли бы они к нам добрались — на всех переправах дежурные стояли.

— Неужто среди казаков предатель появился? — не поверил Пахом. — Не может того быть.

— А он и не из казаков. — Борзята сел, в волнении поводя плечами. — Пришлый поселился у нас незадолго. На него и грешим. Он после всего тоже пропал.

— Да… — протянул Никита Кайда, — от чужих все беды.

И попробовал сменить тему. Оглянулся на Матвея, по обычаю молчаливого, хмуро поглядывающего в огонь:

— Вы же, помню, когда Азов брали, с верблюжатниками вместе воевали. Какие они из себя, что за люди? Расскажи.

Его поддержал Космята. Он, только что высмотрев несуществующее пятнышко на полотне секиры, принялся активно надраивать его тряпицей:

— А, правда, ты никогда не рассказывал. А нам интересно. — Он обвёл казаков взглядом.

Те, сдержанно улыбаясь, покивали.

Матвей недовольно глянув на Никиту, в тишине нацарапал веточкой в золе какую-то букву и вдруг пожал плечами:

— Добро. Расскажу. — И снова замолчал.

Казаки, ни разу не слышавшие ничего подобного от Чубатого раньше, с удивлением примолкли.

— Люди, как люди, — начал он медленно. — Ничем от нас не отличаются. Только что шапки у них более мохнатые, а так на языке, близком к татарскому, говорят — понятные.

— Ух ты! — удивился Космята. — Я такой длинной речи от Матвея ещё ни разу не слыхал.

Матвей перевёл на казака осуждающий взгляд, но ничего не сказал. Вместо этого взглянул на Борзяту:

— Ты тут про предателя рассказывал, а зовут-то его как, помнишь?

Борзята хмыкнул:

— Как же, забудешь. Сёмка Аксюта его звали.

Опустив глаза к костру, Чубатый нехотя выдавил:

— Знал я его.

— Как знал? — почти одновременно вскинулись все казаки у костра, а особенно Лукины. Красава, откинув зипун, даже вскочила на ноги, чтобы лучше видеть Матвея:

— Говори уже, не томи. Откуда знал?

Чубатый поцарапал палочкой на земле, пожевал губами, и только когда разлившееся у костра напряжение начало пощелкивать искорками на рубахах, нехотя продолжил:

— В моём десятке он был. На том берегу. Ногаев мы высматривали. А как нашли, он и сбежал.

— Точно, всяко-разно он, — не удержался Валуй. — Ещё и трус.

Матвей снова глубоко вздохнул:

— А потом вернулся. Может, совесть заела. Пришиб ногая главного. Мы оба с ним раненые лежали. Мне помог до наших добраться. Ну и по дороге все рассказал.

— Что рассказал? — Красава метнулась к Матвею и, поправив подол, опустилась на колени напротив.

Тот поднял голову:

— Как на остров ногаев провёл и как хан их заставил его в Войско вступить, чтобы, значит, и дальше того… предавал.

— И что, предавал? — Борзята тоже подсел поближе, заглядывая в лицо Чубатого.

— Да вроде не успел.

— А где он сейчас? Тут, что ли? — Василёк вскочил на ноги, словно собирался прямо сейчас бежать за Аксютой.

Чубатый медленно качнул чубом:

— Прибил я его. Тогда и прибил. До наших уже недалече было. Тело в камыши закинул.

Лукины дружно и расстроенно выдохнули. Борзята выдал общее разочарование:

— Ох, как я хотел его собственными руками порешить! Теперь уж не получится.

Валуй рассеянно потёр переносицу:

— Ничего. Всяко-разно, он теперь больше никого не предаст.

Василёк тихо опустился на место. Красава поднялась и, не поднимая головы, шагнула назад.

— Ну, ничё, казаки. — Пахом снова опустился на локоть. — Падаль сейчас там, где ей и надо быть. А убил его наш казачина — вон он — Матвей. Доброе дело сделал.

Валуй вдруг торжественно поднялся, с серьёзным видом расправил рубаху и… склонился в земном поклоне перед Чубатым. Повскакали остальные Лукины и тоже отвесили смущенному Чубатому поклоны.

— Прими нашу благодарность. — Валуй выпрямился. — От всех нас, и Лукиных, и тех, кто погиб там, на месте, и кто томится ныне в плену по его милости.

— Прими, — повторили одним духом Борзята, Василёк и Красава.

— Да чего там… — окончательно смутился Чубатый и, привстав, вернул короткий поклон. — Все бы так сделали.

У костра стало тихо. Азовцы сидели хмурые, опущенные головы, ссутулившиеся спины, каждому было что вспомнить. Только красные щёки да напряжённые взгляды казаков говорили о чувствах, которые они испытывали. Женщины снова подхватили шитье, но волнение долго ещё мешало им выводить ровные ряды стежков. В какой-то момент Валуй почувствовал, как тёплая женская ладошка опустилась на его руку. Чувствуя, как приятное тепло пднимается к сердцу, обернулся. И утонул в тлеющих угольками глазах Марфы. Девушка в волнении сжимала его ладонь. Валуй неожиданно для себя наклонился и поцеловал тонкие костяшки пальцев. Марфа в порыве прижалась к нему. И тут же отпрянула, смущённо оглядываясь. Казаки старательно отводили глаза. Только сестрёнка с теплотой и надеждой поглядывала на них. Валуй хотел что-то сказать, как-то объясниться, но Красава приложила палец к его губам, и казак замер, боясь пошевелиться. Так они и сидели, пока не крикнул дежурный всем свободным спать.

Марфа, подтянув завязь платка на шее, ушла к девушкам.

Тут же к брату подполз Борзята. От него уходила в ночь тоненькая девичья фигурка, в которой Валуй признал Варю.

— Эх, и погуляем после, как турка побьём! Зараз две свадьбы сладим, а?

Валуй неожиданно почувствовал лёгкое раздражение:

— Ты уже одну сладил.

Борзята, не смутившись, хмыкнул:

— То по молодости было. Не осознанно.

— А теперь осознанно?

— Теперича на всю жизнь.

— Поглядим. — Валуй подтянулся головой на край брёвна, на котором уже спали Герасим с сыном.

Подложив мятые штаны из котомки, улегся на спину.

Тревожное небо устилали яркие звёзды. Из-за стены доносились голоса близких турок. Ржали лошади, гремели цепи, скрипели колёса арб. Вражеское войско, уверенное в силе и непобедимости, размещалось на первый ночлег у Азовских стен. Незаметно Валуй задремал.

Четыре лета назад

Земля вздрогнула, словно не твердь была, а подпрыгивающее на огромных кочках дно телеги, казаков подбросило почти на локоть, и душная волна пыли, налетевшая от крепости, накрыла с головой. Задыхаясь и отплевываясь, оглушенный Валуй вскочил на ноги и в пыльном облаке, застившем огромный участок стены и стремительно надвигающемся на них, увидел, как выпадают из него и прыгают навстречу, словно лягушки, огромные куски крепостной кладки. Хищно пригнувшись, бросился вперёд Борзята.

— Вперёд, казаки, за Дон, за Родину! — Атаман, ухватив поудобнее самопал и придержав брата за рукав, чтобы не забегал наперёд батьки, дернулся навстречу разваливающейся стене.

Арадов всё-таки не подвёл! Взорвал, так взорвал! Валуй не видел, как в эти же мгновения за спиной и со всех сторон от крепости вставали в рост остальные бойцы всего пятитысячного казачьего войска и, ощетинившись дробинами, словно пиками, бросались к её стенам. Как падали на бегу, сраженные осколками разрывающихся ядер. И как молча, не оглядываясь, занимали места погибших их товарищи.

Не видел, как с другой стороны крепости, у противоположной стены, почти одновременно с этой вздыбившейся необъезженным жеребцом, рванули в осевший проём другие штурмовики, ведомые Татариновым. И как, словно наткнувшись на невидимый заслон, янычары встречали сплошными рядами, будто новой стеной, словно и не разваливалась каменная твердыня, но растекались воины в островерхих шапках на тонкие ручейки и отдельные яростные капли. Так вспыхивала бешеная рубка, там, где две силы сплетались, будто вязались неразрывной девичьей косой, гибельной, как коса одноглазой бабки-смерти Мары. Гроздьями слетали головы и подкошенными снопами валились располосованные тела. Своих и врагов. Донцов, запорожцев и янычар. Здесь, перед вечными стенами грозного Азова, намертво сцепились две силы, и ни одна не желала уступать другой.

Лишь потеряв почти половину полутьмы, казаки смогли прорвать отчаянную оборону турок. Всё это он не видел, но знал: казаки в эти минуты, до белизны в пальцах сжимая сабли и ручницы, рвутся в город. И уже нет дороги назад. Даже потеряв голову и падая с пулей в груди, казак будет стремиться сделать хотя бы несколько шагов. Тянуться уже слабеющими руками к курку и ножу, чтобы забрать с собой врага, а лучше — двух. Теперь только мёртвый казак, свалившись, перестанет двигаться вперёд, да и то, может, и не дыша, скрипя судорожно сжатыми зубами, поползёт на врага. Словно и не человек он, а сам языческий бог, древний, грозный и бессмертный.

Не успели донцы добежать до развалин, как крепость вздрогнула от ещё двух взрывов, это взлетела в воздух башня, поднимающаяся между Азовской и Султанской стеной, а следом Наугольная. Во все провалы одновременно бросились штурмовые отряды казаков, возглавляемые самыми отважными атаманами: Старым, Каторжным, Петровым. Со стороны Азова, незаметно подобравшись на стругах, а уже далее ползком, атаковала тысяча, а точнее — то, что от неё осталось, после выделения штурмовых групп для Ивана Косого.

Валуй бежал, не оглядываясь и не думая о том, что сейчас происходит вокруг него и за спиной. Мысли исчезли одновременно с первым шагом к стене. Оставалось лишь желание побыстрее проскочить разрушенную преграду и встретиться с врагом лицом к лицу. Как долго он об этом мечтал!

Рядом, не обгоняя и не отставая от него, неслись казаки, разевая рты в сумасшедшем "ура". Кто-то мчался молча, каменея лицом и сберегая силы на скорую схватку. Первые донцы уже кидали связанные лестницы через глубокий ров. И тут же, балансируя, как канатоходцы, перебегали по перекладинам. Увидев краем глаза ускорившихся бойцов пахомовского десятка, Валуй поддал:

— А ну, за атаманом!

Вряд ли его услышали в оглушающем грохоте падающих булыжников, который заглушал, может быть, лишь яростный рев казаков. Когда он запрыгнул на первый обломок кирпичной кладки с него высотой, камни уже не скакали навстречу, но пыль густой завесой по-прежнему скрывала стену и всё, что творилось за ней, расходясь клубами в ширину и захватывая все новые пространства. Такого густого и всеохватывающего пыльного облака Валуй никогда не видел. Кто-то толкнул его, запрыгнув на эту же глыбу. И тут же заботливо придержал под руку. Валуй покосился и, узнав Сёмку, сиганул на следующий кирпичный обломок стены.

Спина брата качалась уже саженях в пяти от него, и пыльная туча стремительно поглощала её. Один за другим и остальные казаки словно исчезали в душной мути, несуществующей преградой встающей перед ними. Валуй спрыгнул на каменистый навал, поднимающийся к стене, рукав рубахи прикрыл рот, и он рванул в неведомое. Воздух снова словно загустел и вздрогнул — это казаки Ивана Косого взорвали Азовскую стену, выходившую на залив. Под непрекращающимся ни на секунду обстрелом десяток отважных прорвался через глубокий ров, заполненный водой, и умудрился на плечах донести под стену лодку с порохом. Никто из героев не выжил.

Кругом что-то кричали по-русски и по-турецки, гремели выстрелы самопалов, кто-то упал прямо под ноги, Лукин с разбега перескочил его, даже не глянув. Запорошенные пылью глаза всё равно бы не успели узнать казака.

Щурясь, Валуй выскочил на гребень разрушенной стены и с ходу врезался дулом самопала в живот набегавшего из мути турка с густыми усами и бритой бородой. Дуло легко пробило легкую красную рубаху и почти на два вершка вошло в тело. Изменившись в лице, турок выронил не нужную уже пику из ослабевших пальцев. Прижав ладонь к животу, тут же окрасившуюся в красное, начал валиться на атамана. Оттолкнув врага, Лукин вскинул голову: на него набегали, резко обрастая плотью мутные фигуры. Сразу несколько. На секунду показалось: он остался один на один с турками, а рядом никого. Невольно оглянулся. Где же остальные казаки? Муть и муть, но из неё вылетали пиками крики боли и ярости. Значит, свои рядом. Секундная слабость прошла, как будто и не было. Уже Космята, свирепо скаля зубы, рубился, откинув ненужный самопал в сторону, чуть позади атамана. Сосредоточенный Пахом Лешик наседал на двоих турок слева, справа кто-то заваливался вместе с врагом, сцепившись в последнем самом крепком объятии.

А в следующий миг Валуй вскинул саблю, защищаясь от крепкого удара — аж болью отдало в локоть. Он поморщился, переводя кривой ятаган противника под себя, и бездумно, но мощно тыкаясь лбом в переносицу турка, прямо под высокий колпак из красной ткани. Не ожидавший удара в лицо враг закатил глаза и кулем осел перед ним. В плечо толкнули. Атаман вскинул саблю и тут же опустил: на развалинах становилось тесно. Со всех сторон лезли, карабкались на насыпь, перебегали казаки. Толкнувший его незнакомый боец с ручницей в руках, уже проскочил мимо. Валуй сиганул через высоченный камень, одним разом преодолевая сажени три. Удачно приземлившись, успел подивиться собственной прыти и тут же забыл: впереди на скапливающихся казаков полукругом наседали турки. "Не меньше сотни", — определил атаман на глазок. Пыль понемногу редела, и Валуй уже видел силуэты врагов почти в резкости. Ухватив в левую руку нож, вскинул саблю над головой. Широко шагнул, вливаясь в свирепую схватку. Успел удачно отмахнуться от невысокого и шустрого турка, зацепив того по шее. Внезапно вражеские ряды зашатались, и янычары, панически оборачиваясь, начали падать там, где стояли.

Ничего не понимая, Валуй замер. Остановились и остальные бойцы, озадаченно поглядывая вперёд. Прошло несколько секунд, и из пыли неожиданно выступили незнакомые казаки, продолжающие рубиться с уцелевшими турками. Штурмовые сотни поспешили им на помощь. С двух сторон сотню янычар порубили, как молодые деревца, почти без сопротивления.

— Наум! — крикнул рядом кто-то. — Ты ли?

По голосу Лукин узнал Муратко.

— Я, — яростно ощерился высоченный и здоровый казак с длинной бородой и в дорогом купеческом кафтане, опуская окровавленный топор, — давно вас поджидаем.

— Чего там, впереди?

— Эти вас караулили, им лабец уже, но там их ещё, как грязи.

— А вы как здесь?

— Долго объяснять. Нас тут всего два десятка, со мной половина, остальные ворота открывают. Если вышло, значит, и остальные казаки уже внутри. Так что не отставайте. Думаю… — Он не договорил: в оседающей пыли проявились сразу около сотни янычар и с ходу бросились в драку.

Наум и его казаки первыми приняли врагов на острия сабель. Но следом выбегали ещё десятки турок. Сражение закипело с новой силой.

Валуй бил, отбивал удары, прикрывался саблей от летящего на голову оружия. Тыкал куда-то в животы ножом. Попадал, мазал, снова бил, успевая уворачиваться. Падал и вскакивал, прыгал и вертелся волчком. Стихия боя захватила целиком. Валуй уже не разделял врагов на отдельных бойцов, он видел перед собой единое махающее мечами, кинжалами, булавами, бердышами и топорами, целящееся в него из арбалетов, янычарок[33]и пистолетов многорукое чудовище.

Битва растекалась по горячим улочкам древнего Азова.