Азов. За други своя

Глава 34

Стояли последние дни сентября 1641 года. Не так давно отметили большой праздник — Рождество Пресвятой Богородицы. Ну как отметили? Поздравили друг друга да по местам разбрелись. Кто отдыхать, а кто на стену, дежурить. Турок в этот день передышку сделал. И себе, и казакам. Очень вовремя. Вторую седьмицу отбивались казаки от вяло накатывающих турецких войск. Паши разделили пехоту на отряды по пять тысяч. Одни штурмуют, другие отдыхают. Только у казаков ни сна, ни отдыха. Спасало защитников крепости лишь то, что турки уж не с такой охотой лезли на стены, как в первые недели. А уж с тем штурмом, когда на них лучшие семь тысяч отрядили, и вообще не сравнить. Это как вялая осенняя муха в сравнении с шустрой молодой, летней. Без желания, а то и того хуже, буквально из-под палки лезли турки на развалины. А какая тут война, когда только и думаешь как бы стрекача задать?

На первых саженях больше под ноги смотрели, чем на встречающих их казаков. Волчьи ямы уже не одну сотню жертв собрали. Теперь боятся. Потому-то, лишь казаки поднимались на развалины, с криками "ура" бросаясь на врага, как краснокафтанники и прочие чёрные мужики лихо откатывались назад, не желая понапрасну геройствовать. Не всегда, правда, удавалось отогнать турка, одним видом. Иной раз, ведомые знатными командирами, добирались-таки до казацких сабель. Тогда приходилось биться. А силы-то, силы заканчивались. С каждым ударом.

Валуй рубанул с оттяжкой по рёбрам вылезшего вперёд турка. У того глаза выкатились от изумления, видать, не ожидал крепкого удара от истощённого с виду казака, но удивиться путём не успел — завалился, теряя сознание. Борзята за спиной приподнялся с трудом — брат позволил ему немного полежать, дух перевести:

— Давай, Валуйка, иди ты, малость приляг. — Борзята встал рядом с братом, сабля, покрытая до рукояти кровью, задрожала в руке.

Атаман навалился на колено, восстанавливая дыхание:

— Не получится, видать. — К ним подбирались сразу трое сипахов. — И откуда их столько?

Братья разом махнули саблями. Турки успели отскочить и теперь стояли в двух шагах, покачивая топорами, словно ждали, когда казаки расслабятся. Дурачьё!

— Ну и чего дальше? — Борзята переложил саблю в левую руку, она дрожала меньше. — Зассали?

Янычар, выглянувший из-за спин сипахов, светловолосый с закрученным в кольцо усом, ругнулся сквозь зубы:

— Мы вас, шакалы, всё одно побьём.

Хрустя камнями, приблизился Космята, в здоровой руке — сабля:

— Ну, чего застыли, как бараны, давайте сюда.

Переглянувшись, турки медленно отступили на пару шагов.

Борзята усмехнулся:

— Не хотите, что ли, к толстозадым гуриям в гости?

Позади колеблющихся турок на крутизну забирались ещё десяток бойцов в кирасах — свежие сипахи. В руках кривые сабли, топоры и широкие алебарды. Трое краснокафтанников, выйдя вперёд, приободрились:

— А вот сейчас и получите. — Один, самый глупый, ломанулся вперёд, занося топор.

И тут же свалился под ноги Валую, его короткий удар напрочь снёс врагу голову. В следующий момент на казаков бросились остальные бойцы. Туго пришлось бы донцам, если бы на помощь не подоспели Пахом Лешик и Герасим Панков. Следом подскочил и Василёк Лукин. Вшестером отбились. Турки отступили, утягивая раненых и убитых.

Герасим, с перебинтованной левой рукой, тут же плюхнулся на камни, отдуваясь:

— Когда же это кончится?

— А вот как последнего турка пришибём, так и всё. — Пахом, тяжело дыша, оперся на незаряженное ружьё — только что он отмахивался им, как дубиной.

Космята вытер саблю о кафтан зарубленного врага, ткань завернулась, открыв дорогие ножны.

— Опа, хорошая сабля. Надо прибрать.

Борзята усмехнулся:

— Ты не изменился: мимо хорошей вещи не пройдёшь.

Космята неловко отстегнул ножны. Турецкая сабля нашлась тут же, около тела. Ширкнув, вставил в ножны:

— А чего мне меняться? Я её твоему сыну, как подрастёт, подарю.

— Которому из двух?

— А это поглядим. Какой больше заслужит.

— А Даронину мальчонку что подаришь?

— А хотя бы и вот этот топор. Смотри, какой справный. — Космята подтянул поближе турецкое оружие, валявшееся здесь же. — Хотя у него может и девка народиться. Вот ей пока не знаю чаво подарить. Апосля подумаю.

— Как рука? — Валуй прошёлся вдоль ломанной линии казаков, выстроившихся на разрушенной стене.

— Да так, саблей махать не получится, а тыкнуть ножом можно.

"Вжик", — стрела звонко стукнулась о полотно топора.

Казаки невольно присели.

— Прицельно бьёт, — проворчал Борзята. — Слышь, Василёк, ты на ногах не стой просто так, садись, пока враг передышку даёт, или вон, за заплот отойди.

Тот благодарно усмехнулся:

— Пожалуй, присяду.

И только оглянулся, высматривая место, где опуститься, как на крутизне каменной насыпи снова появились красные кафтаны. Они лезли по всей ширине стены, поглядывая, однако, с опаской. Валуй ещё и не успел отойти далеко. Казаки вновь подняли сабли.

Много донцов похоронили защитники Азова. Пали атаманы Иван Косой и до поры везучий Михаил Татаринов, полегли под турецкими саблями и пулями осколецкие парни Афоня Перов и Антошка Копылов. Из неразлучной троицы уцелел один Тимофей Савин, и тот раненый лежит Нет уж Архипа Линя, Власия Тимошина, сгинули три неразлучных Ивана: Утка, Босой и Подкова. Сказывают главного Гирея прибрали, но сами полегли. Погиб Панфил Забияка. Отважный казак выжил в плену у горцев, а тут на разбитой городской стене пуля его догнала. В лазарете с тяжёлыми ранами лечатся Дароня Толмач и Михась Колочко, Василий Корыто и Тимофей Зимовеев. И ещё десятки и сотни отличных казаков ранены или убиты. Но и те, что ещё стоят на ногах, держатся только из упрямства. А турок всё лезет и лезет.

Тусклый день разлился по развалам крепости, мёрзлая прохлада осеннего утра быстро остужала разгорячённые щёки. Вчера прошёл дождь, а ночью подморозило, тонкий ледок покрывает насыпь. Льдистые камни скользят под ногами. Жёнки спрятались за выступы, ждут, пока казаки отобьют очередной приступ, чтобы подать им по куску мяса. Хоть так на ходу перекусить, и то дело — сил-то скоро вовсе не останется.

Упал последний самый настырный янычар. Остальные отпрянули шагов на пятьдесят, крайние закинули погибших на спины, заскрипели камни под сапогами. Оставшиеся стоят, ожидая подмоги. Марфа переглянулась с Красавой, та кивнула. Выбрались из-за большого камня, осторожно ступая, двинулись вперёд, под ногой опора ненадёжная, как бы не навернуться. В руках тарелки с кусками конины. Позади Стасик скачет, в руке связка стрел. Где-то насобирал, молодец. Стрелы нужны!

— Кажись, наши жёнки, — первым их заметил Космята, опускаясь на маленький выступ. — Поесть принесли. Азовцы обернулись, без улыбок протянули руки. Кто присел, кто, как Василёк, так и не успевший опуститься, стоя откусил. Жуют, а глаза с турок не сводят. Марфа показала им кулак:

— Поесть хоть дайте, ироды.

Янычары услышали, ухмылки полетели по усам.

Марфа вытерла руку и прижала ладонь к небритой щеке Валуя.

— Как ты, моя милой? Держишься?

— Держуся, Марфочка, держуся.

Отдав стрелы Васильку, с другой стороны к Валую несмело прижался Стасик, и Лукин привычно потрепал того по вихрам.

А вот и подмога карабкается. Свежая толпа турок. Там все подряд, уже и не разберёшь, кто такие. Враги, они и есть враги. Всё одно бить. Отвоевавшие смену турки, дождавшись новеньких, медленно отступают, на их места тут же выбираются другие. Валуй движением руки отправил жёнок обратно, сам, тяжело вздохнув, поднялся. Так и не обошёл тысячу, хотя какую тысячу, давно меньше — даже с подмогой сотни четыре, если осталось, то хорошо. Янычары молчком бросились вперёд. Казаки, сжимая в нетвёрдых руках оружие, остались стоять на месте.

Отбив последнюю атаку — уже какую по счёту? — обессиленные азовцы устало попадали на каменные выступы. Прислонились к деревянным оградам из брёвен. Только что отправили в лазарет ещё троих защитников Азова, один, похоже, не жилец, вмятина на голове — обухом прибили. Валуй разглядывал новую прореху на животе — турок резанул, хорошо, в последний момент уклонился, и острие секиры прошло скользком, оставив неглубокую царапину. Ему больше жалелось зипуна, чем кожу, она-то заживёт. Ещё пару таких дней и скоро целого места на одёже не останется. Бронька давно уж порвалась, а новую взять негде. Турки тоже обеднели изрядно.

Космята, привалившись к дереву, посапывал. Герасим, подперев спиной заснувшего сына, начищал острие ножика, разлохмаченная борода торчком, а в ней кровавые капли засохли: получил чем-то увесистым по зубам, вместе с ними и отплевался. Борзята бездумно запахивал зипун — прохладно, когда сидишь. Василёк отыскал брошенный турецкий сапог и пытался на нём устроиться, чтобы камень под задом не холодил.

— М-м-м. — Неизвестно откуда взявшийся Стасик стянул с трупа, лежавшего неподалёку, второй сапог и протянул Лукину.

Василёк благодарно улыбнулся.

Пахом Лешик задумчиво тронул Лукина-старшего:

— Слышь, Валуйка, что же это деется-то? Скоко ишшо простоим? Мало ведь?

Вздохнув, атаман встряхнул руки, разминая:

— И не говори, ещё день-два и… — Он не договорил, испугавшись надуманного.

— Вот и я про то. Доколе терпеть этого гада будем? Смертушку растягивать, будто она в радость. В день десяток, а то и два уносят ногами вперёд.

Рука Герасима замерла, он поднял голову:

— Что предлагаешь?

— Понятно что. Надо уже выйти из крепости и последний раз сразиться с турком. Если суждено лечь всем, так чтобы враги на всю жизнь нас, казаков, запомнили.

— Я согласен. — Космята, будто и не спал, поднял голову. — А, атаман?

Валуй перекинул взгляд на Василька:

— А ты что, братишка, скажешь?

— Я как общество. Скажут выйти — пойду, не скажут — тут саблей махать останусь.

— А ты, Матвей, что думаешь?

Чубатый медленно поднялся с камня, машинально отряхнул штаны пониже спины:

— Верно хлопцы гутарят. Я согласный.

Валуй крепко задумался, подбородок упал на кулак. Крепкий ветер гнал тяжёлые тучи, похрустывал тонкий ледок под сапогами — казаки, ожидая решения атамана, поднимались, подтягиваясь к Лукину. Вокруг столпилось не менее полусотни бойцов. Все ожидающе поглядывали на него. Валуй решительно поднялся:

— Что, все так думкают?

Азовцы почти разом крикнули:

— Все!

Худущий Стасик, подхватив чью-то саблю, махнул ею решительно. Казаки, глядя на него, улыбнулись.

— Вишь ты, и Стасик так же думает. — Борзята одобрительно покачал головой.

Валуй поманил пальцем Василька:

— Дуй, братишка, ты до Тимофея Яковлева. Расскажи, что надумали. Пусть решает, обрыдло уже всё, правда что.

Кивнув, Василёк направился к спуску с завала, решительно раздвигая толпу.

Почти тут же с другой стороны показались свежие отряды турок. Внимательно поглядывая на казаков, начали приближаться.

— Стасик, брысь отседа! — Валуй скомандовал, не отводя глаз от врагов.

Паренёк, опустив плечи, поплёлся вниз. Отойдя шагов на десять, оглянулся. На него никто не обращал внимания, и Стасик шустро нырнул за ближайший камень.

Отбиваясь, и чувствуя, как утекают последние силы, казаки не заметили, как к ним присоединились Василёк и Тимофей Лебяжья Шея, атаман, заменивший погибшего Осипа Петрова. Зато заметили янычары, когда двое краснокафтанников рухнули ему под ноги. Шипя от ярости, они отступили. Валуй краем глаза заметил, что Сусар, только что отчаянно размахивающий саблей, как-то неловко согнулся. Добив своего "напарника", кинулся к нему. А там уже янычары бегут, увидели, гады, что казак занемог. Подхватился и Герасим. Вдвоём остановили врагов. Но те хоть и не продвигаются, но и не отступают. Тяжело передвигая ноги, подтянулся Борзята. И всё одно еле держат. Совсем плохо стало казакам. Того и гляди, сомнут.

Валуй хищно прищурился, пытаясь пробудить ненависть к врагам. Не, не получается, усталость сильней. Уже и рука не поднимается, занемогла от работы, перекинул саблю в левую. И эта как-то неуверенно ударила. Почувствовали слабину янычары, навалились скопом. Шаг за шагом отходят казаки. Скользнул вражеский топор над едва зажившим ухом — еле успел пригнуться. Отбил следующий удар, красные от недосыпу глаза, кажется, видят уже не так чётко, как раньше. Словно дымка подёрнула всё вокруг. Скользнула нога по кирпичу, еле устоял. Аж в холод бросило. Понимая, что не успевает, Валуй на миг потерял ориентацию. Еле удержавшись и почему-то ещё живой, он вытер рукавом глаза. Немного прояснилось. Турок, что должен был убить его, лежал ничком. Внизу кто-то знакомо мыкнул. Валуй опустил взгляд: рядом на коленях стоял бледный Стасик, сжимающий саблю, а с неё капала кровь.

— Молодчина, но а теперь давай ползи отсюда. — Короткая передышка помогла, теперь Лукин снова видел ясно.

Стасик, что-то помыкивая, так, не поднимаясь, уполз за камни. Валуй не смотрел ему вслед, но подумать подумал: "Потом спасибо скажу, если жив буду".

И снова наседают и сразу двое. Хорошо, Борзята подскочить успел, подстраховал. Отбив несколько ударов, свалив ещё одного врага, оглянулся: везде казаки бьются насмерть. Молнией сверкнула сабля, опять Бог отвёл — отклонился, рубанул навстречу. Здоровый янычар взвизгнул — острие располосовало лицо. Руки прижались к ране, то, что нужно — Валуй уже без сил просто толкнул саблю в грудь. Завалился враг. Борзята прохрипел рядом, наседая на другого краснокафтанника:

— Держись, братка, счас подсоблю.

Валуй собрался с силами, несколько шагов дались, как сотня сажень. Не ожидали враги, сразу двоих завалил. И ещё шагнул дальше. Казаки поддержали. Крики "бей бусурман" заполнили каменный навал. Валуй отметил про себя, что даже и кричат уже не так крепко. Правда, враги отбежали, по обычаю, дружно. И то ладно. Воспользовавшись передышкой, подскочил к Сусару:

— Как ты?

С другой стороны сына поддержал Герасим.

Панков-младший улыбнулся, бледнея:

— Живой, кажись.

Распахнул зипун, из раны на животе выглядывали кишки. Ничё, страшней бывало, Муратко зашьёт. Валуй вправил крайние, скользкие, как змеи, они не желали укладываться, руки окрасились в красное.

— Василёк, в лазарет его.

Братишка подхватил худого парня под мышки, осторожно придерживая, спиной вперёд начал сползать с бугра. Герасим дёрнулся следом, лицо, что у мертвеца, бледное. Валуй заметил, как откуда-то снизу, из-за камней выскочил Стасик, и ухватился за ноги Сусара, помогая. Рукой остановил Панкова: "Там справятся. Ты здесь нужон".

Герасим поник, но остановился. Валуй вдруг понял, что ему нехорошо. Одышка, дыхание хриплое, будто бежал десяток вёрст. Упав на камни, замер, уткнувшись лицом в колени, пока есть возможность, надо отдышаться.

К нему приблизился атаман Лебяжья Шея. Остановился, с жалостью глядя на атамана. Подождав, слегка тронул за плечо:

— Здорово дневал, Лукин.

Валуй поднял глаза, руки упёрлись в хрустнувший кирпич — хотел выпрямиться, но атаман остановил:

— Сиди, сиди. — И сам опустился на корточки.

К ним медленно брели соседние казаки — послушать, с чем пришёл атаман.

— Тут такое дело. — Тимофей оглянулся неуверенно. — Казаки все согласные.

Валуй, выгоняя из лёгких последние хрипы, угадал сомнение товарища:

— А ты как?

Атаман вздохнул, ноги изогнулись колесом, он присел по-турецки:

— А я не уверен. Может, за стенами, хоть и такими… — Он оглянулся на развалины. — Оно… дольше продержимся?.. — Он поднял глаза, нетвёрдый взгляд упёрся в лицо Валуя.

Казаки вокруг зашумели:

— Надоело труса праздновать. Надо выйти…

— Надавать им, чтобы запомнили.

— Давно пора, сколько они нас по кусочку резать будут?

— Все едино погибать, так хоть бой последний дать.

— Чтоб запомнили!

Валуй прокашлялся:

— Понимаю, ты за казаков стоять должен. Но тут, я считаю, выхода другого турок нам не оставил. Надоело отбиваться, как приговорённые. И сил уже нет. На ходу засыпаем, сам видишь. — Он кивнул в сторону задремавшего стоя Борзяту. Тот бы упал, кабы не поддержали его. Хотим выйти из крепости и в последний разок гуртом сразиться.

Снова вздохнул атаман. Кряхтя, поднялся, рука поправила ножны из бычьей кожи:

— Ладно. Убедили вы меня. Завтрева на рассвете пойдём. — Он опустил плечи и, уже уходя, добавил. — Не уберёг я вас… Вы ужо туточки продержитеся, хотя бы до вечерней зорьки.

— Продержимся. — Валуй тоже поднялся следом. — Как-нибудь простоим, тут уж немного осталось. — Он прищурился на закатное солнце, медленно, будто нехотя опускающееся за дальними развалинами города. — Простоим с Божьей помощью. А ночью уже и не полезут, наверное.

До вечера янычары ещё два раза ходили в атаку. Последний раз так плотно навалились, уже думали — не отбиться. Еле-еле справились. Из упрямства, наверное. Пообещали же атаману выстоять — как слово не сдержать? А после как отрезало. С темнотой будто пропали турки. Валуй расставил посты, и все свободные казаки, малость подлатав друг друга, кто несильно порезанный, завалились спать, раскинув запасные зипуны и красные трофейные кафтаны прямо на развороченную стену. Где рубились, там и попадали, не имея сил доползти до щели. Лукин ещё перекинулся парой слов с Борзятой, а на третьем слове брат засопел. Валуй глянул вокруг хозяйским глазом, и заснул, не донеся голову до смятого зипуна.

Жёнки, не дождавшись милых, набежали сами. Ворча и похлюпывая носами, помогли родненьким устроиться поудобнее на камнях. От еды почти все отказались, так устали, что и кусок в горло не лез. Да и к чему? Завтрева всё одно погибать.

Дежурные тоже недолго удержались на ногах. Некоторые уже и стоя заснули, другие пальцами держали веки, чтобы не закрылись. Жёнки, пожалев казаков, уговорили их подремать маленько, они, мол, сами посмотрят. Даже и не подумав спорить, попадали и последние бодрствующие.

И словно на ночь отменилась война. На камнях похрапывали казаки, жёнки, прижавшись к своим суженным, поглаживали ладонями по серым лицам, незаметно смахивая непрошенную слезу. Кто-то прямо на спящем зашивал на ощупь распоротые штаны. Другие воды принесли и, крутясь вокруг, обмывали засохшую кровь с тел бойцов. И тоже, вскоре умотавшись, попадали рядом. Только несколько самых стойких назначили себя дежурными. Главная у них Красава Лукина, вот же баба двужильная! Целый день внизу трудится, всякие дела по хозяйству на себя взваливая, а ночь пришла — саблю в руку ухватила. И ещё пару баб покрепче с ней бродят, терпеливо наворачивая круги по скользким камням, скрашивая терпение разговорами женскими да девичьими. А с ними Стасик, подхватив пику, нахаживает вокруг, поглядывая внимательно. Бабы и рады, это он говорить не может, а вот слышит хорошо.

Марфа, свернувшись калачиком, подобралась под кафтан к любимому. Он, не открывая глаз, подвинулся, обхватывая за плечи. Она, обрадовавшись, что не спит, спросила о чём-то Валуя, но ответом ей стало густое сопенье.

Ни шороха внизу, ни грохота. До утра ни одного штурма. Будто сама природа сжалилась над измученными азовцами, позволив им выспаться перед смертушкой.

Не было сил у казаков радоваться короткой передышке, не было и мыслей таких: как мёртвые спали герои, может быть, последний раз в жизни.