Азов. За други своя

Глава 18

Ленивый шайтан Малик опять ничего не нашёл. И из чего теперь палить костёр, скажите, пожалуйста? За эти недели соседи вырубили в окрестностях всё, что могло хоть как-то гореть, даже камыш выломали, и теперь берега Тана-Дона, бесстыдно оголённые, туркам казалось, выглядели сиротливо и неуютно.

Десятский турецкой сотни разномастной пехоты Ышик с досадой выругался. Котёл, заполненный водой, уже покачивался над выгоревшим кругляшом чёрной земли. Да, ещё вчера здесь горел огонь. Но не сегодня. Так обидно! И крупа есть, и соль достали, и рыба нашлась, и даже кусочек жирного курдючного сала удалось раздобыть на готовне, где постоянно что-то пыхтело и жарилось для командиров, а выгоревшее пятно от прежних костров так и пустовало.

Постепенно десяток вновь собрался у холодного очага. Прочесав окрестности, ничего, способного гореть, найти так и не удалось. Вообще-то заготавливать дрова сегодня была обязанность ленивого Малика, но тот, виновато причмокивая толстыми губами, повинился, ещё когда солнце не село. Ну не смог ничего найти! И тогда десятский разогнал весь народ на поиски дров. И опять напрасно.

Грустно и тихо у потухшего костра. Не слыхать смеха и шуток, никто не рассказывает глупых историй, никто не бахвалится отважностью, проявленной при штурме крепости. Хотя все понимали, какая там отважность! Не первые дни осады, когда каждый стремился поперёд других прорваться в крепость, ведь там мягкие казацкие жёнки, там донское золото. Ходили слухи, что казаки собрали в крепости немереные богатства, захваченные во время штурма. Вон, они даже от султанских золотых отказались. А давали за просто так! Всего лишь, чтобы не мешали собрать своих убитых. Сколько же у них там монет, что так легко отворачиваются от сумасшедших денег?!

Ышик поднял голову, прислушиваясь. Кто-то приближался. А кто мог подойти в темноте в десятку? Да хоть кто. Проходящий человек, сотник, проверяющий своих людей, кто-то из соседей с просьбой. Он склонил голову набок, ожидая. Из темноты выступили две незнакомые фигуры.

— Аллах в помощь, уважаемые!

Матвей Чубатый сгибался под тяжестью вязанки дров. Гришка-пластун тянул за собой две толстые жердины. Оба, скинув ноши, слегка поклонись.

Ышик аж покраснел от удовольствия. Дрова сами пришли к ним в руки. Аллах не покинул своих верных последователей.

Они были похожи на любого из чёрных мужиков, но дорогие кинжалы на поясах выдавали в пришлых людей непростых. И говорили, как христиане из Кафы. Ну что ж, пусть будут христиане, зато они с дровами! Подскочив, он приблизился к путникам.

— Уважаемые гости, могу ли я просить вас разделить наш кров и нашу скромную пищу?

Гришка снова чуть склонил голову, прижимая ладонь к груди:

— Буду рад. Ну что это? — Он как будто только что увидел негоревший костёр. — Вам не на чем приготовить ужин?

— Да, уважаемый, представь, мои люди не смогли найти в округе трухлявой палки, чтобы запалить костёр. Всё выгребли другие.

— Тогда мы вовремя. — Гришка без особого почтения подвинул одного из бойцов десятка. — Забирайте наши дрова. Мы там, у стен, насобирали.

Народ, повинуясь малозаметной команде десятского, обрадованно кинулся рубить жердины и ломать тонкие ветки. Ышик с уважением глянул на Гришку, перевёл взгляд на молчавшего Матвея:

— У самых стен? И не побоялись? Эти проклятые кяфиры в любой момент могут выскочить из своих дьявольских подземных ходов.

Матвей кашлянул, присаживаясь на освободившееся место. Гришка развернулся к десятскому:

— Ну, не так чтобы не побоялись. Но кушать-то оно завсегда хочется. Вот мы и подумали, принесем добрым людям дров, а они за это покормят голодных жителей Кафы.

— Так вы из Кафы? — обрадовался десятский собственной проницательности. — Я так и подумал.

— Велик султан, он собрал под своё крыло все народы подлунного мира. Ну и нас заодно.

Вскоре весёлый огонёк забился под прокопчённым дном казана. Народ оживился, полетели смешки, громкие голоса все чаще разносились по притихшей округе.

Матвей больше молчал, зато пластун отдувался за обоих. Познакомились с десятком, ещё когда турки закладывали дрова в костёр. Не придумывая, назвали свои настоящие имена. А что, как они проверят? Тут народу, как в Вавилоне, никто друг друга не знает, можно, с известной осторожностью, хоть в атаку вместе со всеми на стены лезть. Никто не спросит, кто таков? Неприлично.

Пока варился нехитрый ужин, немного поговорили про Кафу. Два бойца из десятка, казаки так поняли, братья, захаживали в этот приморский городок, так что общие темы нашлись. Поболтали про сумасшедшие цены, про тесноту улиц, спускающихся к морю. Похвалили муллу, проповедовавшего в мечети у рынка. Матвея такие разговоры не пугали. Уже в зрелом возрасте, лет семь назад, он одно время жил в Кафе. Рабом. Взяли беспамятным, а когда очухался, поздно было за саблю хвататься. Он и решил переждать, рассуждая так: в загробный мир он завсегда успеет, а от него, живого, крымчаки ещё своего получат. Это они просто ещё не знают, кого взяли. По-татарски он и раньше говорил неплохо, а в плену так и вообще навострился не хуже любого татарина. Когда хотел.

Через полтора года торговец, которому казак служил кем-то вроде разнорабочего, начал доверять тихому бессловесному рабу. В этот момент Матвей его и прибил. Освободил ночью пяток товарищей, ожидающих продажи. Вместе столкнули в воду тёмного моря чей-то старенький баркас да и были таковы. Так что каверзных вопросов разведчики не боялись. А того муллу, на редкость желчного и злобливого, Матвей помнил. Хватило пары фраз, описавших священника, чтобы десятский ему поверил. А до того явно проверял. Не дурак.

— А вот ещё говорят… — Десятский склонился ниже и даже оглянулся, чтобы удостовериться, что их не слушают вражьи уши (Гришка еле сдержал усмешку). — Будто казаки ночами ходят по лагерю, как у себя дома. И режут спящих мусульман.

Тут Матвей очень даже к месту покачал расстроенно головой:

— Я тоже слышал.

Бойцы, прислушивавшиеся к разговору, уважительно закивали: "Раз и эти слышали, знать, не врут люди".

— Более того, уважаемые, — Гришка тоже чуть склонился. — Говорят, что шахи и беки уже так отчаялись что-нибудь сделать с этими казачьими вылазками, что махнули рукой. Мол, всё равно всех не перережут.

Турки возмущённо загудели.

— Неужто такое возможно? — засомневался десятский. — Разве нельзя выставить ну, дополнительные караулы, там. Засады.

— Хе, да казакам что караулы, что засады — на один плевок. Слышал я, что они, как звери, в темноте видят. И слух у них, как у летучих мышей.

— Вах-вах, — запереглядывались турки. — Как звери?!

— И слух, как у мышей?

— А что, они могут!

— А я слышал, что среди них и оборотни есть. — Молодой турок с заячьей губой оглянулся с опаской. — И что по ночам одни режут нас, татар и турок, а другие…. — Он ещё раз быстро оглянулся. — Едят.

Несмотря на неверный свет от костра, Матвей заметил, как побледнел десятский. Кто-то охнул, а другой подвинулся поближе к огню.

— Спаси нас Аллах! — Ышик, скрывая опаску, потянулся к казану. К его счастью, каша оказалась готова.

Приободрившийся командир дал команду разбирать ложки. Народ, улыбаясь, подсел поближе. Все замолчали, только глухой стук деревянных инструментов о стенку казана да недружное чавканье нарушали тишину позднего вечера.

Казаки тоже не чинились. Налазав по рву, где они собирали дрова, проголодались изрядно. Каша у турок получилась знатная. Матвей никак не соврал, похвалив готовников. Когда угощение закончилось, пластун молча облизал ложку:

— А ещё я слышал от надёжных людей, что сюда двести тысяч русского войска идуть. Вот. — Упрятав орудие в карманчик на поясе, пристально оглядел растерявшихся врагов.

Первым очнулся десятский:

— Неужто так? А откуда такие сведенья?

— У меня знакомец при готовне истопником. Он слышал, как командиры янычар говорили.

— А ты, Матвей, тоже это слышал?

Казак сурово нахмурился:

— Слышал. Но мне то говорил друг, он у меня в сипахах служит.

— Как же так? Как же мы с ними со всеми сладим? — Парень с заячьей губой заглянул в глаза десятскому.

— Цыц! — Тот неожиданно сорвался. Скорей всего, чтобы прикрыть растерянность. — Нельзя верить всему, что говорят. И вообще спать давайте. — Он недружелюбно оглядел пришлых мужиков.

Матвей догадался: ему сейчас страсть как хотелось выставить гостей вон с их неприятными известиями. Но гостеприимность, впитавшаяся от родителей с рождения в плоть и кровь, не позволяла. Вовремя подсуетился Гришка, видимо, тоже почувствовав напряжение момента.

— Ну, благодарствую, уважаемые. Мы, пожалуй, дальше двинем, своих искать.

— Куда ж вы на ночь глядя? Разве ж в темноте найдёте кого? — Голос звучал фальшиво. Все, что хотел сейчас десятский, это чтобы чужаки убрались.

Раскланявшись с хозяевами, разведчики так и поступили.

Удалившись шагов на пятьдесят, где турки уже не могли их слышать, оба разом остановились.

— Ну что, дядька Матвей, пугнём вражин?

— А то. — Чубатый вытянул из ножен кинжал.

— Тогда туда. — Пластун вытянул руку. — Там у них народу много сидит. По краю пройдем.

— Съесть, что ли, парочку?.. — задумчиво протянул Матвей.

Гришка хихикнул:

— Обязательно. А то ж мы не перевёртыши?!

Подкрасться к дежурному, вышагивающему по этой стороне широкого лагеря турок, было несложно. Он так громко бухал обуткой, что можно было и не красться. Гриша так и сделал. Проходя будто мимо, задержался, спрашивая о своих. Часовой, обрадовавшись человеку, с которым можно поговорить, даже разулыбался. А то, поди, трясся, запуганный страшилками про казаков. И охотно шагнул ближе.

Аккуратно опустив труп невезучего турка, Гришка тихо пробурчал:

— Вот учат их, учат рыскари. А они как были дубинами, так и остались. Нет, ну разве можно так бестолково вести себя на посту?!

Матвей фыркнул в темноту.

Оба, уже на полусогнутых, поспешили к крайним туркам, уложенным ровной полоской бугорков. Среди спящих кое-где возвышались островки засидевшихся полуночников. Темнота ещё не загустела до кисельной вязкости, и смазанные фигуры пока виделись издалека. У самого края турки устроились рядами. Кто спал, кто разговаривал. Немного левее пели, приглушая заунывные голоса. На казаков не обращали внимания, и они присели возле группы притихших турок. Кто-то окликнул их. Матвей напряг голос.

— От своих отбились, посидим с вами, а то страшно.

Похоже, ответом удовлетворились, во всяком случае, больше их не трогали. Посидели, потом и прилегли. Зябко, сырой ветер несёт от Дона ночную свежесть, быстро остывающая земля тоже холодит. Как бы поясницу не прихватило. А что, по ночам уже совсем не жарко. А турки-то почти без одежды тёплой. Вон, кутаются, кто во что горазд. Ворочаются, кряхтят, ругают войну и всех командиров вместе взятых. Да, не нравится им тут, на Дону. Так топайте назад, никто не расстроится.

Лагерь медленно засыпал. Казаки тоже притихли. На душе у Матвея тревожно, вот-вот часового хватятся. Пора бы начать. Гришка тоже переживает. Подтянулся головой к голове:

— Ну чё, дядька Матвей? Айда погуляем по рядам.

— Айда, — прокряхтел Чубатый, а со стороны показалось, будто прокашлялся.

Оба земноводными ящерками скользнули в разные стороны. Далеко ползти не надо. У Матвея первые турки в двух саженях. Крайний к нему спиной. Не спит, но глаза, видать, закрыты, да и укутан в какое-то рваное одеяло с головой. Пристроившись, ткнул кинжал под лопатку. Ладонь зажала рот. Тот напрягся, нога дернулась пару раз. Всё, готов.

Огляделся. Тихо. Тот, что рядом, тот спит. Сопение слышно. Тоже спиной к Матвею. Одним движением перевалился через труп. Кинжал в руке. Вот и спина второго. Поднёс руку к лицу, а вторая одновременно ткнула туда же, под лопатку. И снова ладонь сжимает судорожно распахнувшийся рот. Всё, не сопит.

Из ряда, что ближе к реке, кто-то поднял голову. Услышал? Затаился. Оттуда Матвея не разглядеть. Ну, лежит и лежит человек, как и другие. Только что не укрыт ничем. Так, может, нечем. Бедный, мёрзнуть ему всю ночь.

Голова опустилась, и Матвей скользнул к следующему.

Ночь опускалась ветряная, тёмная. Звёзд не видать, луна тоже где-то за тучами придремала. Казаку такая ночь в самый раз. На седьмом крестнике Матвей решил заканчивать. Везенье, оно не вечное. Да и притомился. Чай, не юноша по холодной земле ползать. Неспешно, словно лодка, поднимающаяся на волнах, переполз по трупам турок к краю. Гришки пока нет. Что ж, пора бы и "съесть" кого. Матвей, как и все казаки, гуманностью не отличался. Время такое было. Прирезать человека, и, если нужно, разделать, для него не сложно. Руки, ноги мертвецу резать, неприятно, конечно, но терпимо. Тем более враг, да для дела. Задушив в себе всякие чувства, какое-то время Матвей только сопел да кряхтел над трупом крайнего. Иногда оттуда раздавались хруст ломающихся суставов и треск рвущихся связок. Наконец, закончив гадкое занятие, он отполз в сторонку, отдуваясь. Руки чуть дрожали, липкие ладони пришлось вытирать о землю. Развернув одеяло, снятое с убитого, заложил в него куски мяса, бывшие когда-то человеческими руками и ногами, оглянулся. От реки шагали несколько человек. Не к нему, немного мазали. "Часового менять, — догадался. — Разлёживаться некогда". Стараясь не поднимать головы, пополз в сторону видимых отсюда сгустком темноты стенам. Свёрток тащил за собой. Гришку ждать уже некогда. Немаленький, сам прискачет. Где слухи выходят, он не хуже Матвея знает.

По дороге сполз в воронку от ядра. Неглубокая, но оглядеться отсюда можно. Люди прошли, как он и предполагал, в стороне. И сейчас оттуда уже доносились встревоженные крики. Замелькали два факела. "Счас рассуматошатся". Прикопав куски тела, да так, чтобы нашли — страшнее будет — приподнялся. Сгибаясь в три погибели, но хоть на ногах, Матвей рванул к ближайшему слуху.