Бентли Литтл, Глория

Она оставила телефон в покое. После пяти звонков телефон переходил на голосовую почту, и она молилась, чтобы Майрон повесил трубку до этого момента, но когда раздался пятый звонок и стало ясно, что он намерен оставить сообщение, она быстро сняла трубку и тут же прервала звонок. Меньше всего ей сейчас хотелось слышать его голос.

Прошло ровно пять лет с тех пор, как они потеряли Бенни, а боль не только не прошла, но даже не уменьшилась. Не проходило ни дня, ни часа, ни мгновения, чтобы она не думала о своем сыне. Если бы он был жив, сегодня ему было бы десять лет. Она пыталась представить, как бы он выглядел, как бы он себя вел, какие у него были бы интересы, но быстро отказывалась от этих бессмысленных прогнозов, понимая, что это только усугубит ее депрессию.

Глория винила Майрона в случившемся — и это была его вина, — но на задворках ее сознания постоянно присутствовало знание о том, что незадолго до того, как Джин подбежала с просьбой о полотенце, незадолго до того, как Майрон подошел к ней сзади, незадолго до того, как Бенни в последний раз зашел в воду, она фантазировала о том, каково это — не иметь детей. Конечно, ее мысли не были причиной трагедии и абсолютно ни на что не повлияли, но связь все же была — по крайней мере, в ее собственном сознании — и именно это чувство вины заставило ее не оспаривать ходатайство Майрона о единоличной опеке над Джин. Об этом решении она жалела каждый день, хотя в глубине души знала, что Майрон сможет обеспечить ей более эмоционально стабильную жизнь, и это подтверждалось каждый раз, когда Джин привозили навестить ее. Глория любила свою дочь, но правда заключалась в том, что она всегда испытывала чувство облегчения, когда ее возвращали к отцу.

Майрон остался жить в доме, чтобы облегчить Джин переходный период, а Глория переехала в небольшую квартиру. Не желая оставаться в Бреа, как из-за болезненных воспоминаний о прошлом, так и потому, что ей хотелось быть подальше от Майрона, она переехала из местного "Центрального района" в расположенный в сорока милях от него Риверсайд, где нашла квартиру с одной спальней прямо по улице от работы. Местные новостные программы называли этот район "Внутренней империей". Он действительно был внутренним — и она была рада, рада оказаться подальше от побережья, — но она не представляла, как его можно считать "империей". Это был всего лишь еще один не самый чистый и безопастный округ.

В дверь постучали. Глория нахмурилась. Кто это может быть в такой ранний час? Кто это может быть вообще? Она не знала никого из своих соседей, не общалась ни с кем с работы и не давала свой адрес никому из старых друзей из округа Орандж.

Стук повторился, и Глория, проявив любопытство, встала, чтобы открыть дверь. На пороге ее квартиры стоял подстриженный молодой человек, которому на вид было около двадцати лет. Он показался ей смутно знакомым, и она была уверена, что где-то видела его раньше, но не могла вспомнить где.

— Могу я вам помочь? — спросила она.

Его рот расплылся в улыбке, и улыбка показалась очень знакомой. До боли знакомой.

— Привет, мамочка, — сказал молодой человек.