Быль и небыль

Копченое яйцо

Жил на свете один молодой офицер. И пришлось ему со своей ротой стоять в глухих лесных местах. Живут, службу служат — ничего.

И вот перевелся у них русский табак — махорка, значит.

Что тут делать? Собрал он свою команду — пять молодых солдат — и говорит:

— Ну, братцы, как мы теперича без русского табаку жить будем? Надо нам как-нибудь наживать. А коли нельзя — так напишем приговор, подпишем и уйдем.

Они так и сделали. Написали приговор и все пятеро подписались.

Офицер и говорит:

— Ну, братцы, этой ночью, как можно, не спите. Соберите одежу свою и отправимся.

Вот они стали собираться, а другие солдаты спрашивают:

— Это вы на что платье свое сбираете?

— Так что надо нам это все завтра утречком к прачке снесть.

Ну к прачке, так к прачке. Их больше и не спрашивают.

И вот пробило двенадцать часов. Караульный задремал. Они вышли за ворота, поклонились на все четыре стороны и пошли себе.

Офицер этот и говорит:

— Ну, братцы, куда же мы пойдем?

Солдаты отвечают:

— Пойдемте в лес, чтобы нас никто не видал, а не то увидят, дак поймают.

Пошли лесом — сначала по тропочке, а потом и тропинка потерялась. Без дороги идут.

Шли, шли. Видят — в самой чащобе стан стоит. И стан этот весь землей оброс.

— Зайдемте, — говорят, — братцы! Отдохнем малость — поутомилися.

Зашли в стан. Разложили огонек, наварили кой-какой пищи в котелках своих и пообедали. Все бы хорошо, одно плохо: после обеда еще пуще курить охота. Снарядились они поскорей и дальше пошли.

Лес кругом густой стоит, а меж дерев — глядят — дорожка вьется.

Офицер и говорит:

— Пойдемте, братцы, по этой дорожке, посмотрим, куда она ведет.

Пошли. Идут-идут, конца-краю ей нет, дорожке этой самой.

Наконец, выходят на поляну, а поляна вся, как есть, дровами заложена — земли не видать. Ну, словно биржа какая! Стенка за стенкой.

Вот они пробираются меж поленницами и видят: в этих дровах, в самой середине, сложена печка. И пламя из этой печки так и чешет, так и бьет, а никого около нету. Прямо — диво!

Офицер глядел-глядел и говорит:

— Ну, братцы, вы как желаете, а я тут и остался. Хочу я узнать, что это за печка такая. Кто со мной?

Никого нет. Не хотят солдаты в лесу оставаться.

— Пошли, — говорят, — за табаком, дак надо идти.

Офицер не спорит.

— Ладно, — говорит,— ступайте, куда собралися.

Дал он им хлебца, деньги дал, сколько было захвачено, и отпустил их.

Они все пятеро и пошли. А он остался.

Ходит меж дров — похаживает, — никого не видать.

А время к вечеру двигается. Уж и ночь близко. Туман поднялся — похолодало.

Офицер думает:

«Дай-ка я дров подкину да в печи помешаю».

Выбрал он поленце посуше, другое, третье, заслонку открыл — и давай подбрасывать.

Пламя в печи так и заревело.

И тут, — глядь, — появляется из-за печки мужик. Появляется и спрашивает:

— Чего тебе надо, человек?

Ну, офицер сразу и говорит:

— Как это «чего надо»? Пить и есть хочу.

Мужик повернулся и сейчас приносит узел. Большой узел — завязан в скатерке.

Развязал около печки, на дровах скатерку разостлал.

— Ну, — говорит, — садись, офицер! Ужинай!

Тот сел и давай за обе щеки закладывать. После ужина губы утер и спрашивает:

— А что, дяденька, нет ли у тебя табаку русского?

Мужик головой покачал и говорит:

— В здешнем месте табаку нажить трудно.

Офицер этот и говорит:

— Что ж так? Отчего?

— Да оттого, что больно уж далеко отсюда до жилья человечьего. Я-то ведь не такой человек, как ты. Я — полуверующий.

Испугался офицер, а тот говорит:

— Не бойся, добрый человек! Я тебе ничего не сделаю. А вот останься-ка ты здесь да протопи мне эту печку год. Я тебе четверку табаку предоставлю. И спичек цельный коробок. И бумаги — на копейку.

Подумал офицер и взялся шуровать эту печку за четверку табаку да за коробок спичек.

А полуверующий ему говорит:

— Смотри, брат, чтобы печка у тебя хорошо топилася. Там, в трубе, яичко подвешено. Надо его дочерна прокоптить. Твое дело простое — поддавай жару да шуруй, поддавай да шуруй. А в трубу не заглядывай.

Ладно. Уговорились. Остался офицер в лесу и целый год безотлучно жил меж поленниц — спал на дровах, ел на дровах. Два дела делал — дрова в топку метал да золу выгребал. Тут и вся забота, тут и вся радость.

Вот один только день остался ему до конца службы. Он и раздумался.

— Дай-ка посмотрю, прокоптилось это самое яичко или нет.

Только заглянул в трубу — опять появляется из-за печки тот мужик-полуверец — и спрашивает:

— Ты что — смотрел в трубу?

— Нет, — говорит, — не смотрел.

— Нет, смотрел!

— А ты почем знаешь, что я смотрел?

— А потому и знаю, что яичко уже черное было, а теперь опять белое стало. Еще, братец, шуруй год! Если этот год прошуруешь, я тебе две четверки табаку принесу и бумаги на две копейки и спичек два коробка.

Офицер подумал и остался в лесу еще на год.

Вот и второй год к концу подходит.

Еще день — и службе конец.

Подложил офицер дровец напоследок и думает:

«Дай-ка я хоть в трубу загляну, погляжу — готова ли моя работа».

Только заглянул — яичко опять белое стало. Хоть сначала начинай.

Рассердился офицер, протянул руку и хотел это яичко сорвать. И вдруг слышит, — будто кто на ухо ему сказал:

— Не тобой повешено, не тобой и сорвется.

Он туда-сюда глядит, — кто сказал? Никого не видать. А тут опять появляется этот его хозяин, мужик-полуверец.

— Не вытерпел? — спрашивает. — Поглядел в трубу?

— Так точно, — говорит офицер. — Не вытерпел. Поглядел.

— Ну, ладно уж. Вот тебе табак, спички и бумага. Не за труды, не за грехи, а за то, что сам сознался. Придется тебе, видно, еще год у меня пожить, яичко докоптить. Останешься, что ли?

— Что ж, можно, — говорит офицер.

— А сколько ты за этот год возьмешь?

— А вот яичко докопчу, тогда и скажу.

— Ладно, копти.

Мужик опять за печкой пропал, а офицер сел на чурбачок и давай свое дело делать — поленья в огонь метать да в печи шуровать.

День за днем идет. Сжег офицер за три года шесть тысяч кубов. Осталось ему один день прослужить.

Вот он сидит перед печкой и думает:

«Что же мне за службу мою спросить?»

День думал, ночь думал, ничего не придумал. А утром является к нему полуверец и спрашивает:

— Ну, говори, чего тебе надо за твою службу?

Поглядел на него офицер и отвечает:

— Дай мне то яичко, что я коптил.

— Нет, — говорит хозяин. — Этого лучше и не проси. А вот — хочешь — я тебе мешок золота да мешок серебра дам?

— Нет, — отвечает офицер, — мне денег не надо.

— А хочешь три четверки табаку, три коробка спичек да бумаги на три копейки?

— Как не хотеть! — говорит офицер. — А только не возьму я ни табаку, ни бумаги, ни спичек. Дай мне то яичко, что я коптил.

— Нет, голубчик, не дам я тебе этого яичка, — говорит полуверец.

— Ну, коли не дашь, так мне ничего не надо.

Поклонился и пошел себе.

Только отошел немного, окликает его полуверец.

— Эй, человек, вернись!

Он вернулся.

— Ну, скажи ты мне все-таки, сколько тебе нужно за твою службу?

— Дай мне то яичко, что я коптил, и ничего я с тебя боле не спрошу.

— Да на что оно тебе так понадобилось?

— Нужно, — говорит офицер. — Посмотрю я на него и буду знать, за что я три года в лесу прожил, на дровах ел, на дровах спал, шесть тысяч кубов на угольки пережег.

Ну, тот руку в трубу запустил, сорвал яичко и подает ему.

— Жалко, — говорит, — а, видно, придется отдать. Уж больно ты хорошо в печи шуровал. Так и быть — бери копченое яичко и ступай себе. А коли дорогой будет у тебя какая неустойка, вспомни про меня. Я тебе помогу.

Взял офицер яичко, положил в карман и пошел. Три дня голодом шел. На четвертый уж и ноги не несут. Стал он по карманам шарить, не завалялась ли где корочка какая.

Шарил-шарил, ничего в карманах нет. Только яичко.

«Дай, — думает, — хоть не съем, так посмотрю».

Вытащил яичко из кармана, смотрит, а это не яичко вовсе, а так — уголек.

Ну, он рассердился — ажно до слез.

— Обманул меня, что ли, полуверец проклятый? Разве это яйцо? Это — уголь!

Размахнулся и хлопнул его об землю. Глядит, — что за чудо? Только уголек в землю, явилась перед ним барышня, да такая, что лучше и на свете не бывает.

— Ну, — говорит, — спасибо тебе, офицер, что избавил ты меня от долгой муки. Кабы не ты, мне бы век целый в трубе висеть да черным дымом дышать.

Он обрадовался. Не зря, выходит, три года перед печкой сидел да угли мешал.

А она спрашивает:

— Скажи мне, добрый человек, кто ты есть и как сюда попал?

Он рассказывает:

— Так и так. Офицером был, служил в этих местах. Да вот не стало у нас в роте табаку. Мы собрались вшестером и пошли табаку искать.

— А где же те пятеро?

— Да за табаком пошли. Я один остался. Уж больно мне узнать захотелося, что это за печка такая.

— Ну, счастье твое, что остался, — барышня говорит. — Я тебе за все отплачу — доволен будешь. Поедем скорей к моему отцу.

Он говорит:

— Поедем.

А сам думает: «Легко сказать, „поедем“, да вот ехать-то на чем? Кругом лес густой, до жилья далеко, и в какой оно стороне — вовсе неведомо».

Пригорюнился офицер.

— Эх, — говорит, — коли бы не ушел от печки на три дня ходу, вернулся бы да спросил у старика того, полуверующего, чем тут делу пособить. Как ни говори, а он тут здешний…

И только он это подумал, появился перед ним на поляне серый конь, будто из земли вырос.

Смотрит, только не говорит: садитесь — свезу!

Погладил его офицер и думает:

«Мне-то хорошо, а барышне неловко будет. Вот не догадался старик тарантас подать».

Глядь — откуда ни возьмись — тарантас является. Колеса красные, гвоздики медные, — смотреть весело.

Ну, запрег коня, усадил барышню в тарантас.

— Куда, — говорит, — ехать?

А она отвечает:

— Этот конь лучше нас дорогу знает. Пусти его по вольной воле. Привезет, куда надобно.

Он так и сделал.

Бросил вожжи, а серый конь как с места взял, так и покатил. Где бы месяц идти, он, может, в час один домчал.

Вот уж и город видать. А Серый так и летит, так и летит — нигде не приворачивает.

Катит серединой города, по главной улице, и останавливается перед одним домом. А дом этот самый хороший в городе, и живет в нем богатейший купец с женой. Вдвоем живут, без детей, без внучат. Была у них дочка, да еще из люльки потерялась. И следов не нашли. Вот этот купец со своей хозяйкой смотрят в окно и видят — остановился перед ихними воротами тарантас. Серый конь в него запряжен, и сидят в тарантасе офицер молодой и барышня-красавица.

— Мать, а мать, — купец говорит. — Погляди-ка, вот такой самый тарантас пропал у нас лет пятнадцать назад. И колеса такие были, и гвоздики.

— Твоя правда, отец, — говорит купчиха. — И конек будто наш. Помнишь, из конюшни у нас такого конька свели. Погляди-ка, — и лысинка на лбу, и на спине ремень…

— И девицу я эту будто где видел, — говорит старик. — То ли во сне, то ли наяву, — то ли это она на тебя похожа, как ты молодая замуж за меня шла.

Купчиха так и охнула.

— Ох, дак ведь это, надо быть, дочка наша, что из люльки пропала. Никто как она.

Выбежали они оба на улицу и давай дочку обнимать, целовать. А та говорит:

— Вот, маменька, кабы не этот человек, что в тарантасе сидит, не видать бы мне свету белого. Три года он из-за меня в лесу один-одинешенек жил, три года спины не разгибал, снов не досыпал, и ничего за все свои труды не взял, только меня взял.

Отец с матерью спрашивают:

— Как же его за труды наградить?

А дочка отвечает:

— Повенчайте нас с ним, и буду я ему женой верною, а он вам будет заместо сына и наследника.

— Что ж, доченька, это можно. Сыновей у нас нету.

Ну, повенчали их, свадьбу справили, и говорит купец зятю:

— Вот что, зять милый, подписываю я под тебя все свои магазины и лавки, склады и погреба, корабли и подводы. Правь ты наши дела, а мне и отдохнуть пора.

— Ладно, папенька, — говорит офицер. — Управимся. Только надо мне хороших приказчиков нанять. Нет ли у вас в городе таких-то пятерых солдат, из такой-то роты, такого-то полка? Нужно мне их разыскать.

— Нужно, так нужно.

Послали сыщиков солдат разыскивать, — по пристаням да по баржам, по трактирам да по ночлежкам, по дворам да по задворкам. День искали, два искали, на третий день нашли и приводят всех пятерых к офицеру.

Узнали они начальника своего, сплакали — да в ноги ему:

— Ты уж прости нас, Иван Васильевич, что мы тебя в лесу одного бросили. Виноваты, дак и каемся. Теперь — хочешь, не хочешь, на час от тебя не отстанем. Хватили мы без тебя всячины — и холоду, и голоду.

— А табаку нажили?

— Какое — нажили! И дыму не нюхали.

— Ну, когда так, поставлю я вас всех в приказчики. Одну службу вместе служили, и другую послужим.

Они рады-радешеньки.

— Куды хошь ставь, только не бросай. А уж мы тебе угодим.

Ну он так и сделал — поставил их всех приказчиками, а сам сел хозяином.

Вот когда нажили табаку, спичек, бумаги! Вот когда курят!