Быль и небыль

По щучьему веленью

Жили-были три брата, два-то умных, а третий Емеля-дурак.

Вот собрались умные братья в нижние города товары закупать и говорят дураку:

— Ну, смотри, дурак, почитай наших жен да в хозяйстве им помогай, а мы тебе за это купим сапоги красные, и кафтан красный, и рубаху красную.

Говорит дурак:

— Ладно, буду почитать.

Распрощались братья с женами и поехали в нижние города. А дурак лег на печь и лежит.

Прошел день, прошел другой, — говорят дураку невестки:

— Что ж ты, дурак? Братья велели тебе нас почитать, в хозяйстве нам помогать, а у тебя только и дела: на печи лежишь да мух считаешь. Сходи хоть за водой.

— Я ленюсь, — говорит дурак.

Рассердились невестки:

— Ах ты такой-сякой! Не будет же тебе ни кафтана нового, ни рубахи красной, ни шапки меховой.

Видит дурак, что дело не шуточное, покряхтел, покряхтел, взял ведра и пошел за водой.

Пришел на реку, закинул ведерко в прорубь, глядь — попалась ему большущая щука. Обрадовался дурак.

— Вот это ладно, — говорит. — Наварю же я из этой щуки ухи. Славная уха будет, жирная. Сам наемся, а невесткам не дам — я на них сердит.

А щука плеснула хвостом в ведерке и говорит ему человечьим голосом:

— Не ешь меня. Пусти меня в воду — счастлив будешь.

— Какое от тебя счастье? — говорит Емеля.

— А вот какое: что скажешь, то и будет. Вот скажи: по щучьему веленью, по моему прошенью, ступайте, ведра, домой сами и поставьтесь на место. Они и пойдут.

Обрадовался дурак.

Бросил скорее щуку в воду и кричит:

— По щучьему веленью, по моему прошенью, ступайте, ведра, домой сами и поставьтесь на место. Да смотрите у меня, чтобы капли не пролилось.

И только успел он крикнуть, как пошли ведра — да и с коромыслом — сами домой. По бережку да в горку, — и подгонять не надо.

А Емеля сзади идет, посвистывает. Так в самую избу и пришли — ведра впереди, Емеля позади.

Невестки как увидели, только рты разинули, руками развели:

— Вот те и дурак! Другой и умный, а воду на плечах носит, а у этого дурака ведра сами по дороге бегут.

Ахают невестки, дивуются, а Емеля уже на печи лежит, бока греет, мух считает.

Часу не прошло — опять пристают к Емеле невестки:

— Что ж ты, дурак, разлегся на печке? Дров нет, ступай за дровами.

Повернулся Емеля на другой бок:

— Да я ленюсь.

Рассердились невестки:

— Тебе что братья наказывали? Нас почитать да в хозяйстве помогать. Не будешь слушаться, так и знай — не видать тебе ни кафтана, ни рубахи, ни шапки!

Надоело Емеле бабью ругань слушать, слез он с печки, взял два топора и сел в сани. Только лошади не запряг.

— А ну-ка, — говорит, — по щучьему веленью, по моему хотенью, катитесь, сани, в лес сами!

Покатились сани, скоро да шибко, словно кто их подгоняет. Умный знал бы, куда повернуть — он бы сразу за околицу да в поле, а дурак через всю деревню по главной улице дует. Народ от него во все стороны шарахается.

Кто успел — за ворота спрятался, кто не успел — под полозья попал. А дураку и горя мало — на то он и дурак!

— Сторонись! — кричит. — Задавлю! — и катит себе без оглядки.

Бежит за ним вдогонку народ.

— Держи его! — кричат. — Лови его! — кричат. Да где уж тут поймать! Выехали сани в поле, с горки на горку, да через речку, да в лес! Тут и остановились.

Слез дурак с саней, сел на колодину и говорит:

— По щучьему веленью, по моему хотенью — один топор с корня руби, другой дрова коли!

Пошли топоры деревья валить, дрова колоть, а Емеля сидит себе да посвистывает.

Вот дрова нарубились и в сани уложились. Тут Емеля опять приказывает:

— А ну, один топор, пойди-ка да сруби мне дубинку. Да смотри у меня, чтобы крепкая была!

Топор пошел и срубил дубинку.

Примостился Емеля на возу, дубинку рядом положил и пустился в обратный путь. С горки на горку, через речку да через поле — прямехонько в деревню. Покрикивает, вожжами покручивает, во весь дух катит.

Только он на главную улицу выехал, тут его и поймали. С воза стащили, начали подергивать да пощипывать.

А Емеля прикрыл рот ладонью и потихоньку говорит:

— А ну-ка, дубинка, по щучьему веленью, по моему хотенью, выручай хозяина.

Соскочила дубинка с воза да как пошла по спинам да по затылкам гулять. Ломает, молотит, кого не в лоб, того по лбу. Люди так наземь и валятся.

Не успел Емеля оглянуться, а уж дубинке и бить некого.

Вскочил Емеля на воз:

— А ну-ка, сани!.. — и покатил домой.

Так с разгону в ворота к себе и въехал. Дрова сбросил и скорей на печь — лежит, бока греет.

Вот лежит наш Емеля, полеживает, а слава о нем по всем дорогам летит. Долетела она и до царского дворца.

Как услышал царь про такое чудо, нестерпежь ему стало, — до смерти узнать хочется, как это людей без лошади давить, без рук колотить.

— А позвать ко мне этого молодца! Пусть ответ держит!

Поскакал гонец к Емеле. День скачет, ночь скачет, едва живой прискакал.

— Где дурак? — с порога кричит.

А Емеля ему с печи:

— А вон на пороге стоит.

Рассердился гонец:

— Ах ты, такой-сякой! Да как ты смеешь царскому гонцу такие слова говорить!.. Да я тебя… Да ты у меня!.. Собирайся живо, приказано тебе к царю явиться!

— А чего я там не видал, — говорит Емеля, — мне и здесь хорошо.

Затопал ногами гонец:

— Ну, погоди же, запляшешь ты у меня!

А Емеля только смеется.

— Смотри, — говорит, — как бы самому не заплясать.

Отвернулся он к стенке и тихонько говорит:

— А ну-ка, по щучьему веленью, по моему хотенью, ступай, гонец, в царский дворец. Да не шагом, не бегом, а вприсядку.

Не успел он договорить, а гонец уж подбоченился, да как пошел выкидывать коленца. Так плясом на самую дорогу и выкатил.

Хочет он назад завернуть, а ноги его не слушают, ноги Емелю слушают, прямо к царскому дворцу гонца несут.

А царь уже на крылечке стоит — ждет не дождется.

— Где Емеля? — кричит. — Подавай сюда Емелю!

Утерся гонец рукавом, перевел дух и отвечает:

— Хочешь казни, хочешь милуй, а я к этому сатане больше не пойду. Наплясался!

Призвал царь своих министров и генералов и приказывает:

— Доставить мне Емелю. Чтобы к завтраку здесь был. А не доставите — всем головы долой. — И пошел в свои покои.

Стали министры да генералы думать. Думали-думали, ничего не придумали.

Тут вызывается один старичок — отставной генерал.

— Ладно, — говорит, — я поеду. Чем черт не шутит!

Сел в карету и поехал.

Вот подъезжает он к Емелиному дому.

Карету у ворот оставил, через двор пешочком семенит.

В избу вошел, поясной поклон отвесил и ласково говорит:

— Не угодно ли вам, Емельян Иваныч, в карету пожаловать. Царь-батюшка без вас не пьет, не ест, все в гости к себе поджидает.

— Видать, он у вас сытый, — говорит Емеля. — Ужо проголодается, так меня ждать не станет. — И повернулся к стенке.

Вздохнул старичок.

— А уж царь-батюшка и подарки вам приготовил: красный кафтан, да красный кушак, да красную шапку. Зря пропадет добро…

Услышал это Емеля и опять к генералу повернулся.

— А сапоги, — говорит, — приготовил?

Обрадовался генерал.

— Как же, как же, — говорит, — узорчатые, с подковками. Пожалуйте в карету!

— Нужна мне твоя карета, — отвечает Емеля. — Я и без кареты скорей твого доеду.

Нахлобучил он шапку, подтянул кушак.

— А ну-ка, — говорит, — по щучьему веленью, по моему хотенью, вези меня, печь, в царский дворец.

Затрещала изба, зашаталась.

Вышла печь из угла на середку, потопталась на месте — да как пойдет — через сени, да во двор, да на улицу, — только пыль сзади стелется.

Генералу за ней и не поспеть.

— Гони! — кричит кучеру. — Настегивай!

Так и приехали к царскому дворцу. Впереди Емеля на печи, позади — генерал в карете. Увидал их царь, да так и обмер.

— Не позволю! — кричит. — Нет на то моего царского указа, чтобы печки с места снимались да по дорогам шатались. Взять его!

Кинулись к Емеле царские стражники. Да где им! Емеля на печи, как на коне, гарцует. На одного наедет, другого придавит, третьего к стене прижмет.

Такой шум в царском дворе поднялся — до самого неба стоит. Вся царская челядь на крыльцо высыпала. Тут и министры, и генералы, и даже сам казначей.

Услышала шум и царская дочка. Выглянула она из своего терема.

— Ах, батюшки, — говорит, — да я такого молодца и во сне не видала. Другой и на коне, как на печи, сидит, а этот — на печи, как на коне.

Высунулась она из окна по самый пояс и машет Емеле платочком. А Емеля и рад — осадил печку у самого терема и шапкой царевне помахал.

— А что, красавица, — кричит он. — Не пойдешь ли ты за меня замуж?

— А ты меня на печке покатаешь? — спрашивает царевна.

— Отчего же не покатать? — говорит Емеля. — Покатаю.

Выбежала тут царевна во двор да прямо царю в ноги.

— Батюшка, — говорит, — отдай меня за этого молодца!

Рассердился царь:

— Да ты в уме ли? Царская дочь за мужика собралась!

— Велика ль беда, что мужик? Зато у самого турецкого султана такой печки нет. Отдай меня за него, батюшка!

— Ну, добро, — говорит царь. — Выходи. Только уж приданого тебе не видать. Как стоишь, так и ступай.

Заплакала царевна — в три ручья разливается.

И печка-то ей по душе, и Емеля по сердцу, да без приданого уходить обидно.

А Емеля ее утешает:

— Чего ревешь? Тряпок пожалела… Да я тебе вдесятеро больше этих тряпок надарю. Залезай скорей на печь. Не пропадем!

Царевна утерла слезы, подобрала подол — и на печь к Емеле.

Только их видели. Выехали они в чистое поле. Выбрал Емеля пригорочек повыше — слева речка, справа — лесок — и остановил свою печку.

— Здесь будем жить! — говорит.

Испугалась царевна:

— Где это видано — без крыши жить? А как дождь пойдет?

— Ничего, — говорит Емеля, — будет у нас и крыша.

Отвернулся он в сторонку, прикрыл рот ладонью и говорит:

— По щучьему веленью, по моему хотенью, стань средь поля золотой дворец о семи столбах, о семи теремах — с окошками хрустальными, со ставнями янтарными, с решеткою узорчатой, с воротами коваными!

Как сказал — так и сделалось.

Стал средь поля золотой дворец — будто солнце сияет. Глядишь — глазам больно.

Взял Емеля царевну за руку, и пошли они с ней во дворцовые покои. Царевна радуется, по сторонам смотрит, в ладоши хлопает.

— Ну и дворец! — говорит. — Всем дворцам — дворец! Батюшка как узнает, от зависти лопнет. Вот бы нам его в гости позвать!

— И звать его не надо! — говорит Емеля. — Дай срок — сам приедет.

И верно — поутру выглянул царь из окошка да так и обмер. Что за чудо! Спать ложился — пустое поле было, а проснулся — дворец стоит, золотыми башнями сияет, окошками поблескивает.

Созвал царь всех своих слуг.

— Это кто же, — говорит, — такой проворный? За одну ночь дворец поставил. Вам, дуракам, и в год не справиться.

Кланяются ему слуги.

— Так точно, — говорят, — не справиться. А кто построил — это нам неизвестно.

Забрало тут царя за живое.

— Ну, — говорит, — я не я буду, если не узнаю, кто во дворце живет.

Забегал он, заторопился.

— Корону мне! — кричит царь. — Лошадей закладывать! Сейчас еду!

И поехал.

А Емеля с царевной его уже поджидают.

Ворота открыли, на золотой лавочке сидят, посмеиваются.

Въехала царская карета во двор, вылез царь, да как увидел дочку с зятем, так и рот разинул.

— Вы что тут делаете?

— А мы тут живем.

— А дворец-то чей?

— А хозяйский.

— А хозяева-то кто?

— А мы.

Удивился царь.

— Ну, коли так, Емеля, — говорит, — прошу ко мне в гости пожаловать.

— А чего мы у вас не видели? — отвечает Емеля. — Нам и здесь хорошо.

Рассердился царь, сел в свою карету и назад уехал.

А Емеля с царевной у себя во дворце остались. Зажили они весело да ладно, живут-поживают, добра наживают.