Быль и небыль

Как лешой на войну ходил

Наши края лесные. Куда ни поглядишь — леса. И направо, и налево, и спереди, и сзади, и под горой, и на горе…

А в древние времена еще такие ли чащи были! Такие ли дерева стояли! Их топором-то было не взять, — как железо! А уж зверья тут было — видимо-невидимо… Да и кроме зверья — жили в этих лесах… и теперь, бывает, живут, да уж не тот народ пошел — мелок!

Вот, рассказывают, в те времена, в самом что ни на есть отдалении от людского жительства, в страшном буераке, лешак один жил — кривой, лохматый, огромадный… Ну, это была сила! Он и гла́за-то при сраженье лишился.

Это вот как случилось, говорят. Напал на Русь басурман и уж совсем было одолел ее. Идет да идет себе, все кругом огнем палит, всех гонит…

Ну, а как дошел до нашего-то лесу, — тут на него этот, — лешак, значит, — как снег на голову! Всю рать ихнюю завалил — дерном, камнем, валежником…

Один басурман исхитрился все-таки и пустил в него каленую стрелу. Пустил — да и попал в правый глаз. А стрела-то была с зазубриной.

Он, — лесовой-то, выдернул ее да вместе с глазом и бросил. После того он долго на народ не показывался. За охотой — и то редко ходил, все больше сына посылал.

А сын у него был — ну, как батька. Не слабже. Ему еще и двенадцати годов не было, а мог самые матерые елки ломать.

В ту пору, как он подрос, на Руси опять война была. Вот старый-то лешак и надумал повоевать еще разок. Видно, захотелось вспомнить прежнюю молодость.

Собрался он и пошел. А сын — за ним. Гнался, гнался и настиг.

Отец рассердился.

— Ты куда? Зачем? Кто звал?

А он:

— Я, батюшка, с тобой! Сражаться хочу!

— Пошел домой! Рано тебе еще — не вырос!

(А парень-то с сосну, смотреть страшно.)

Он, стало быть, лешачонок-то, спорит:

— Нет, как хошь, батька, я с тобой.

А отец его и слушать — не слушает. Сграбастал, да и привязал к лесине. Самую величайшую лесину выбрал, какая в лесу росла, и вязьями прикрутил. Оставил так и ушел.

А лешачонок рвется за ним, рвется — да никак ему не оторваться. Он давай кричать. Такой крик поднял — лес кругом валится.

Счастье его, что недалеко мужик дрова рубил.

«Дай, — думает, — посмотрю, кто это там базанит».

Ну, пошел, посмотрел, да так и обмер. Стоит под лесиной эдакой детина, сам с лесину, не поймешь, он ли к ней привязан, она ли — к нему.

Мужик — бежать, а лешачонок кричит:

— Погоди, брат! Отвяжи меня! Я тебя не забуду.

Мужик и воротился. Взял топор, влез на дерево и перерубил вязья, что под локти ему батька пропустил.

Парень плечи расправил, локти развернул.

— Спасибо, брат, — говорит. — Уж я тебе услужу.

И только его стало — убежал.

А мужичок стоит на месте, сам будто привязанный. Не знает, во сне ли видел, наяву ли было.

Ну, в скором времени мужичка этого на войну взяли. А война-то была трудная: уж чуть-чуть было не попала Русь наша нехристям под суго́ненье, да явился один молодец на бранное поле и всё дело повернул. Подались басурманы. Кого он рукой достал, тот на поле лег, а кого не достал, тот назад бежит — в свой предел, в Турскую землю.

Ну, понятное дело, все этого молодца хвалят, благодарствуют ему. А он — ничего, молчит, только посмеивается. Был тут и мужичок, тот самый, что лешачонка в лесу отвязывал.

Уж он смотрел, смотрел на молодца — что такое? Будто видал он его где, а где — и не вспомнить.

А тот поглядел на мужика ско́са и усмехнулся.

— Ну-ка, — говорит, — братец, пойдем со мной.

Пошли вместе. Заходят в кабак.

Богатырь этот сейчас вина требует.

— Много ли вам?

— Зачем много? Давай, лей ведро!

Те думают — на что ему столько вина? А он взял ведро, за уши — да на лоб.

— Лей еще!

Ему другое ведро подают. Он и то выдул, и третье спрашивает. Поставили перед ним третье ведро, а он мужика угощает.

— Пей, товарищ! Что ж ты?

— Нет, батюшка, у меня из ведра пить — душа не принимает.

— Ну, дайте ему стакан!

Он выпил стакан, другой, а все не знает, с кем пьет. Тот, наконец, и спрашивает:

— Что ж, знакомый? Знаешь ты, кто я, или не знаешь?

Мужичок смотрит, и страшно ему.

— Нет, батюшка, — говорит, — не знаю.

— А я самый тот, кого ты в лесу от лесины отвязал. Или не помнишь?

— О-о! Да что же ты нынче какой маленькой стал? Чуть поболе людского. Книзу ты, что ли, растешь?

— Я, — говорит, — какой захочу быть, такой и могу быть. Лесом иду — вровень с сосною, полем иду — вровень с травою. Меж людей хожу — людям вровень… А ты давно ли, братец, из дому?

— Да с начала похода…

— А знаешь ли, что там деется?

— Нет. Откуда же? Сам дома не бывал и земляков не видел.

— Вона как! А там у вас — дела! Нынче плачут, а завтра веселиться станут.

— Ойё! Почто ж так?

— Да жену твою замуж выдают. Тебя-то уж боле не ожидают. Слух такой прошел, будто помер ты. Поплакали они, да и позабыли.

Мужик и голову повесил.

А тот ему:

— Не плачь. Я твоему горю пособлю. Поди скорее, возьми всю твою одёжу, да и побежим домой. Может, еще и застанем жинку твою дома-то.

Мужик верит и не верит. Побежал скорей к своим, простился с товарищами, взял шапку, рукавицы да военный кафтан со светлыми пуговицами — и назад, к лесному приятелю.

А тот взял его под пазуху, да и драла-задувала! Так скоро полетели, что волоса из головы ветром вырывает. Мужик кричит:

— Ой, товарищ! Шапка с головы спала!

— Го! Хватился! Где уж она теперь! За тыщами верст осталась. Наплевать на нее!

Дальше бегут. А солдат опять кричит — еще того тошнее.

— Сапог прутом сшибло!

— Ну его! Далеко остался!

Так у мужика всю одёжу в лепетки и растрепало. Одно хорошо — жалеть некогда. Земля под ногами сама бежит. Тучки позади остаются.

Вот и прибежали они домой вовремя.

Жених с невестой за столом сидят. Сваты кругом них так и ходят. Народу полон дом.

Леший — двери настежь!

— Ждали, — говорит, — нас, гостей? Или, может, не ждали?

Все так и обмерли. Молчат. А лешак взял невесту за руку, вывел из-за стола, подводит к мужу.

— Вот, — говорит, — твой жених во второй раз.

А жениху отставному бает:

— Здо́рово женился, да не с кем спать!

А свату:

— Поди домой, Данило, пока не испроломано рыло. А мы станем брагу попивать да тебя поминать! Ого! Как я устал! Дайте-ка мне глотку промочить.

Подносят ему бокал с пивом. Он не берет.

— На что ты мне, молодуха, в этом наперстке подаешь! Коли не жаль, тащи кадку со всем запасом.

Принесли ему большую кадку с пивом. Едва приволокли, поставили и смотрят, что будет.

А он как опрокинет ее на лоб! Да и выпил до капли. Выпил и сильно охмелел — может, с устатку…

Хозяин давай поигрывать кремешком по заслонке:

А леший под эту музыку и ну плясать! Чуть потолок в избе головой не выломил.

Плясал, плясал, да вдруг и пропал совсем. Будто и не было его…

Все скорей к окошкам, к дверям. А уж он вон где идет! Раз шагнул — через реку, два — через лес…

Обернулся сы́здали, махнул рукой.

— Живите! — говорит.

И ушел.