Быль и небыль

Клад

Портной один на краю города, у реки Камы, жил. Вода под самые стены подходила. Домишко-то был старенький, ветхой, того и жди поплывет. Да как ни говори, — дом! Четыре стены, крыша, во дворе — сараюшка, хлевок, амбар… Стало быть, жить можно. А новой двор ставить — так ведь это денег надо. Может, не так и много, да не так уж и мало. А у него и вовсе денег-то не было, у портного этого, ни много, ни мало. Не велик был хозяин, хоть троих работников держал — старичка одного, да другого — горбатенького, да третьего — так, пьянюшку.

Ну, правду сказать, — не сладко жилось им у хозяина. Иной и не богат, да тароват. А этот не богат, да и скуповат. И щей-то ему жалко, и хлебца, а денег и того жальчей. То на харчах прижмет, то на зажитом обсчитает… Есть работа, с утра до ночи спину гни. Нет работы — задарма кормить не станет, задаст дела — дровец наколоть, да гряды вскопать, да забор починить… Не соскучаешь…

Вот раз послал он пьянюшку-то своего в амбаре дверь подстругать: постройка дряхлая, гнилая, оседает, — дверь-то и не открывается, как надо.

Ну, тот, конечно, взял струмент, пошел. Только это взялся он за рубанок — глядь — из-под стенки, эдак из правого угла, — козленок! Скок — и прямо к ему в колени. Славный такой козленочек, резвый, сытый.

Взял его работник да на плечо к себе и положил. Держит за ножки задние, гладит по шерстке и приговаривает: «Бяшенька! Бяшка!»

А козленочек посмотрел в глаза работнику и отзывается человечьим голосом:

— Бяшенька! Бяшка!

Испугался работник, руки развел, а козленок — оземь и опять — под амбар.

Скрылся, как не было его…

Побежал работник к портному. Так и так, говорит, происшествие! Неспроста, видать.

А портной и не слушает.

— Мало ли что тебе с пьяных-то глаз примерещится! И с чего пьет пьянюга, ума не приложу.

Так и прогнал работника, а сам на базар пошел. День-то как раз базарный был — пятница.

Вот идет он промеж рядов, и попадается ему на дороге старик-чувашенин.

Поманил он портного.

Тот подходит.

— Слушай, — чувашенин говорит. — У тебя в доме клад есть.

Тот смеется.

— Это еще где?

— А в амбаре. Как войдешь, так направо в углу — к реке.

— Какой у меня клад? Врешь ты, старый хрыч.

— Нет, не вру. Отрой — богат будешь.

А портной не верит.

— Ну, — говорит, — тебя! Вот еще выдумал!

— Коли не хочешь, как хочешь, — чувашенин говорит. — После каяться будешь. Станешь меня искать.

И пропал из виду.

А портной дома-то и раздумался.

— Что ж это я? Зачем старика упустил? А ну, как и вправду клад? Дай попытаю!

И пошел он искать этого чувашенина.

Искал, искал — вечером в субботу нашел.

Тот, как увидел его, засмеялся.

— Ай, люди, — говорит. — Зовешь — нейдет, уйдешь — зовет… Ну, ладно, пойдем твой клад доставать. Только я тебе наперед скажу — с работниками поделись. Хорошо поделись — не жалей! А не поделишься, так и знай: не дастся тебе клад. И коли в мысль тебе придет не делиться — пропало! В землю уйдет, из-под лопаты. Понял?

— Что ж не понять? — портной говорит. — Я поделюсь. Дармовое, дак не жалко.

— Ну, доставай икону хорошую, не нонешнюю, — старую, три свечки доставай, заступ… Да того работника позови, вот что козленка у амбара видал. Ему с тобой копать.

Вернулся портной домой, всех со двора отпустил. (Завтра-де праздник, гуляйте хоть до другого утра…)

А тому работнику, пьянюшке-то, говорит:

— Ты, брат, останься, не ходи со двора. Клад рыть будем.

— Ладно.

Ночью пришел чувашенин. Взяли они, что надо, и пошли трое в амбар.

Поставили икону, зажгли свечки.

— Ройте, — говорит чувашенин и место показал.

Ну, работник с хозяином роют, где приказано — в углу, а чувашенин молитвы читает, слова заговорные говорит, чтобы клад остановить!

Земля мягкая, сама под лопату идет. И вдруг стукнуло железо о железо.

Работник говорит: есть!

А портной думает:

«Есть-то есть, да не про твою честь! Неужто мне своим добром с эдаким пьянюгой делиться! Все одно — пропьет! Да и клад-то, я чай, на моем дворе, а не на евонном…»

Чуть подумал он про это, как грохнет споднизу: шум поднялся, икону за дверь выкинуло, свечки потухли, и загудел клад — в землю пошел.

А в амбаре темно стало, будто в яме, и давай этого портного по земле возить — возит да возит…

Чувашенин работнику говорит:

— Кинься на него! Упади.

Тот упал на хозяина, — так их двоих стало из угла в угол таскать. Уж насилу-насилу знахарь остановил заговорною молитвою.

Потом, значит, стихло все — ушел клад. Поднялся портной на ноги — еле живой.

А чувашенин говорит:

— Что ж ты, брат! Дармового жалко стало? Вот всё и ушло. А теперь тебе в этом доме не житье, так и знай! Выживут тебя отсюда. Лучше уж сам уходи.

Портной видит, что плохо дело. Взял, да и переехал подале от реки, в другое место, повыше. Переселился-то, стало быть, повыше, а жить-то стал пониже — был небогат, стал вовсе беден.

И пенять-то, выходит, не на кого — не умел счастье взять.

А домишко евойный — с амбаром, с сараюшкой — весь, как был, на другую вёсну водой унесло. И следа не осталось.