Царь зверей не лев

Двое разгневанных мужчин

В ту ночь в лагере никто не сомкнул глаз. Борано продолжали осаждать лагерь. Они разложили костры вокруг всего лагеря, под звуки тамтамов плясали и пели боевые песни. Я думаю, вряд ли кто захотел бы оказаться на нашем месте. Мы находились в районе, где постоянно происходили кровопролитные столкновения между племенами. Официальные власти не вмешивались в эти конфликты: они носили местный характер, и, кроме того, все происходило на территории, лежащей за шлагбаумом, где Кения уже ни за что не несла ответственности.

Нам ничего не оставалось, как ждать минуты, когда борано направят в нас свои стрелы. Нас было совсем немного, да и что мы могли бы сделать против сильного и многочисленного племени борано?

Вечером, около восьми часов, ко мне пришел Муго. Важность и невозмутимость, столь привычные для него, сменились страхом.

— Бвана, посланец борано заявил, что хочет говорить с белым вождем. Это ты, — отвесил поклон Муго.

— Хорошо. Веди его сюда.

Муго ушел, а Маррей под предлогом, что ему нужно убраться в палатке, тоже покинул меня. Момент для подобного занятия был совсем неподходящий, но я предпочел промолчать. Уходя, он еще дал мне и наставление:

— Не очень-то ты похож на могучего вождя. Хотя бы сядь, вождь никогда не говорит стоя. Тебе ведь надо произвести впечатление.

Он пододвинул ко мне плетеную скамейку и для большего эффекта бросил на нее шкуру.

Но я не стал садиться. А уж вид мой совсем не соответствовал облику могущественного белого вождя, нагоняющего на всех страх. В шортах цвета хаки и ковбойке я был скорее похож на какого-то авантюриста.

Парламентер борано вступил на территорию нашего лагеря. Муго на почтительном расстоянии сопровождал его. Я со скрещенными на груди руками стоял, прислонясь к дереву, и ждал. Он приближался ко мне медленным, размеренным шагом.

В лагере было совсем тихо, рядом со мной никого не было, и я почувствовал себя страшно одиноким. Но страха не было. С чувством щемящей грусти я думал о том, чего я еще не успел в своей жизни.., а ведь так бы хотелось.

Парламентер остановился, взглянув на меня хмуро и важно. Он молчал. По правде говоря, и я не смотрел на него, в мыслях я был далеко.

Не знаю, сколько времени мы так простояли друг против друга, не двигаясь и не говоря ни слова. Вероятно, этого требовал церемониал. Я не знал обычаев племени борано, как и не знал особенностей их характера. В моем теперешнем положении это был большой минус.

— Зачем ты пришел? — спросил я. Мне хотелось, чтобы все поскорее закончилось.

— Вождь великого племени борано велел передать тебе...

Высокий, сильный африканец замолчал и снова пронзил меня хмурым взглядом.

— Что передает мне твой вождь?

— Вождь великого племени борано милостив к тебе.

С облегчением я вздохнул и вспомнил перочинный ножик Маррея. Все-таки подарок Маррея сделал свое дело: великий вождь сменил гнев на милость. Наконец-то наступит мир. С нашего лагеря снимут осаду, и мы начнем спокойно работать. Слава богу, со всеми трудностями покончено, и я с удовлетворением опустился на импровизированный трон.

— Вождь великого племени борано велел передать тебе свои условия, — продолжал парламентер. — Если ты их примешь, борано разрешат тебе строить лагерь на своей земле и станут тебе друзьями.

Примерно так прозвучала его речь. После этих слов я снова ощутил напряженную тишину, которая, казалось, повисла над лагерем.

— Каковы условия твоего вождя? — спросил я.

— Прогони из лагеря покомо!

Я не сказал, что с момента, когда на территорию лагеря вступил парламентер борано, боевые песни и тамтамы стихли. Воины ждали. Вероятно, в другой раз, оказавшись в подобной ситуации, я бы порядком струхнул. Но сейчас, как ни странно, я был абсолютно спокоен, исчезли даже мысли о работе, о моих жизненных планах.

— Почему я должен прогнать покомо?

— Покомо бедные и слабые. Борано богатые и сильные. Борано презирают их.

Костры горели вокруг лагеря, я слышал, как потрескивают дрова, и видел, как дым, поднимаясь в воздухе, белой завесой стелется над лагерем.

— Что ответить вождю великого племени? — спросил парламентер.

Я поднялся. Обуреваемый благородными чувствами, я, так ненавидящий красивые жесты и слова, неожиданно... Вы знаете, что я сказал?

— Ступай и скажи своему вождю, что мы не прогоним покомо. Таково мое решение и мое последнее слово.

Борано ушел. Маррей показался из палатки и с иронией заметил:

— Не хватает лишь громких аплодисментов. Ты хорошо сыграл роль.

— Ничего я не играл.

— Твоя речь была речью полководца, обращенной к могучим полкам. Жалко, что их у нас нет. Пригодились бы.

И снова рядом с лагерем раздались звуки тамтамов и зазвучали боевые клики.

Нет, я ни о чем не жалел, лишь чувство ответственности еще большим бременем навалилось на меня. Я ясно сознавал, что над нами вновь нависла угроза.

При свете луны я вдруг разглядел неясные силуэты. Что это, нападение?.. Ведь посол еще не успел сообщить ответ вождю, прошло всего несколько минут. Правда, борано могут напасть на нас и по собственному почину. В этих краях все возможно. Но люди, приблизившиеся ко мне, были из племени покомо.

Они окружили наши палатки и охраняли их до утра. Мне это снова напомнило кадры немого фильма: все делалось молча, без слов, правда, они были и ни к чему.

Костры вокруг лагеря догорали, но воины-борано не спали. Они ждали приказа вождя.

— Что делать? — в страхе спросил Маррей. Ночь, проведенная без сна, оставила заметный след на его лице. От его вошедшего у нас в поговорку юмора не осталось и следа.

— Не знаю, — ответил я, не в силах придумать другой ответ. Я действительно не знал, что делать. Если продолжить работы, борано могут понять это как вызов. Но нельзя и показывать, что мы боимся их, что мы уступили. Положение было трудное. Если бы можно было предвидеть еще там, дома, какие трудности выпадут на нашу долю, и все ради нашего чехословацкого сафари!..

Мне не хотелось прослыть неудачником. Я сидел у палатки, пытаясь обдумать положение; мысли, словно стайка испуганных птиц, носились у меня в голове. Но ни один из возможных вариантов не казался удачным и, кроме того, был очень рискованным. Неподалеку молча стояли несколько покомо; рядом с палаткой Маррея, стараясь придать себе беззаботный вид, зоологи изображали, что несут караул при своем шефе. Но я-то хорошо знал, чего стоит эта беззаботность.

Все ждали, что я скажу.

Итак, я сидел, ломая голову, а покомо издали наблюдали за мной. Выражение их лиц было какое-то непривычное, какого я у них еще не видел. Уже теперь, всматриваясь в прошлое, я бы мог объяснить это примерно так: не печалься, белый человек, мы за тебя уже все решили, когда нужно, то и покомо могут быть хитрыми.

Правда, тогда это не пришло мне в голову.

Все произошло неожиданно. Появился Муго и без предисловия начал:

— Бвана, мне надо поговорить с вами. Немедленно.

Это показалось мне странным, так как Муго на этот раз уклонился от своего излюбленного церемониала, явно проявляя нетерпение, и говорил прямо, без всяких недомолвок. Он пользовался доверием как у белых, так и у африканцев и, очевидно, пришел не случайно.

— Так говори.

— Бвана, я должен отправиться в Мбала-Мбалу, — с серьезным видом начал он.

— Я тоже подумал об этом.

— Нам надо ночью тайно покинуть лагерь.

— И об этом я подумал.

— Но не следует идти к вождю племени борано.

— Почему не следует идти к вождю? — спросил я. Именно это я и собирался сделать.

— Вы все только испортите. Надо отправляться за полицией.

Я недоверчиво усмехнулся. Неужели мудрый Муго всерьез так считает? Что значит полицейский в этих местах? Муго, очевидно, догадался о моих сомнениях, он торопливо продолжал:

— У полицейского есть свои люди, а потом он из племени кикуйо.

Это вселяло надежду. Но захотят ли кикуйо вступиться за нескольких, по-видимому, ненормальных белых, которые прибыли в эти места ловить зверей, когда их полно повсюду? Захотят ли они сунуться в огонь? Скорее всего, нет.

— Полицейский ненавидит борано, — продолжал Муго. — Он терпеть не может вождя племени. Поверьте мне, бвана.

Стало быть, интриги в ходу и в этих местах. Но как это обернуть в свою пользу?

— А почему он ненавидит вождя племени борано? — в свою очередь спросил я.

И тут я услышал слова, которые в этих диких, оторванных от цивилизации и не знающих европейских обычаев местах, звучали просто невероятно.

— Бвана, — сказал старый, искушенный Муго. — Миром правят женщины. Так всегда было и так всегда будет.

На какое-то время я лишился дара речи.

— Бвана, надо воспользоваться этим, — продолжал Муго, и тут он произнес в мой адрес комплимент, который, пожалуй, был самым приятным из тех, что мне довелось слышать.

— Вы уже знаете, что сказать и как лучше сделать. Мы верим в вас.

Муго сказал „мы“. Значит, говорил он не только от себя лично. Я оглянулся: покомо скромно стояли в стороне. Ясно, Муго был их представителем и доверенным лицом.

Я был тронут. Но времени на чувства не было. Муго тут же ушел, а покомо снова заняли свои позиции.

Этот день, казалось, тянулся бесконечно. Мы с Марреем разработали план действия. Надежда всегда окрыляла его, он снова чувствовал себя в своей стихии, и разные идеи обуревали его. Мы уже знали, что делать: нужно немного сыграть на самолюбии полицейского, польстить ему, найти слова, которые должны будут убедить его в том, какой он добрый и нужный всем, какие плохие борано...

Осуществлению нашего плана могло помешать лишь одно: если воины племени, объявившего нам войну, нападут на нас в тот же день, и мы не успеем осуществить свой замысел.

Но пока было тихо.

Ночью мы с Альфонзом выбрались из окруженного лагеря.

Я не стану подробно описывать наш путь в Мбала-Мбалу и посещение полицейского. Все шло как по маслу. Обычно переговоры с туземцами бывают длительными и сложными. Но на этот раз не прошло и часа, как все было улажено.

В лагерь мы вернулись, получив подтверждение, которое собственноручно написал блюститель закона в Мбала-Мбале.

— Я подтверждаю, что они получили официальное разрешение. Я подтверждаю, что они имеют право построить лагерь у шести деревьев на реке Тана. Я заявляю, что никто не смеет приказывать, что они могут, а что не могут. Я заявляю, что племя борано должно замолчать.

На следующий день борано убрались с территории нашего лагеря.

Но я так никогда и не узнал, что сказали друг другу эти двое разгневанных мужчин: вождь борано и полицейский.

При отлове зебр Гартмана я сидел в вертолете. Неожиданно вертолет накренился, и один из фотоаппаратов упал через дверной проем с высоты восьмидесяти метров в заросли. Я попытался запомнить место, куда упал фотоаппарат, и, стараясь перекричать мотор, показал пилоту, где нам надо будет сесть. Приземлившись, мы направились к кустам, куда, как мне показалось, он упал, и принялись его искать. Но сначала нам хотелось закончить отлов. Нам удалось поймать стадо из семи зебр. Как только они оказались в загоне, я сел в джип и с сыном Зденеком и двумя африканцами отправился на поиски фотоаппарата. Мы искали довольно долго, пока один из африканцев не нашел его в яме, вырытой, по-видимому, бородавочником. По счастливой случайности, провалившись в яму, он упал на мягкую разрытую глину и остался абсолютно целым и неповрежденным, как мне сказали в мастерской, куда я обратился после своего возвращения.

В засушливый сезон в буше бывает очень пыльно. Облака пыли поднимают животные и машины, люди и постоянно дующие здесь ветры. Частички пыли настолько мелки, что ее совершенно не видно в воздухе. Чтобы предохранить объективы от попадания пыли, я сделал дополнительные крышки и обклеил их поролоном, но и это было недостаточно надежно. Я заметил, что при протирке объективов замшей или тряпочкой, острые частицы пыли царапают стекло, вследствие чего приходится снова шлифовать линзы. Поэтому я предпочитал лишь выдувать из них пыль на бензоколонках, где отличные компрессоры нагоняли чистый воздух, не содержащий ни воды, ни масла. После очень длительных экспедиций я протирал объектив щеткой, смоченной в спирте. На щетке всегда собиралось невероятное количество пыли и это, казалось бы, с чистого объектива! Но со временем я пришел к выводу, что чем меньше приходится очищать объектив, тем лучше: осевшая тонким слоем пыль не мешает при фотографировании, гораздо в большей степени вредят царапины на стекле.

Еще вреднее, чем пыль и влажность, действие солнечных лучей и жары, которые в момент могут испортить пленку и в аппаратах, и в коробках. Поэтому я всегда накрывал фотоаппараты одеялом и клал их в такое место, где их обдувало ветром. Но несколько раз случалось так, что во время съемки на нас нападали животные, и я успевал спрятать фотоаппарат лишь через несколько минут. Каждый раз в таком случае пленка была испорчена. Вынув пленку из аппарата, я сразу же клал ее в сумку-холодильник, так же я хранил новые и отснятые пленки. Во всех наших лагерях в морозилках мы замораживали элементы для нашего переносного холодильника.

При съемке диких зверей фотоаппарат должен быть всегда наготове, звери не будут ждать, пока вы достанете и наведете его. Когда мы со Зденеком колесили по бушу в поисках животных, у нас уже был опыт в этом деле, мы несколько приспособили машину и могли держать в ней пленки, аппараты и объективы, защитив их от действия пыли и солнца. Я всегда сидел на заднем сиденье, рядом лежали необходимые фотопринадлежности, прикрытые одеялом и махровым полотенцем сверху, окна в машине я оставлял открытыми, чтобы она продувалась ветром. За моей спиной находился ящик, высотой по спинку заднего сидения. В нем лежали фотоаппараты с телеобъективами: один с фокусным расстоянием 800 мм, второй — 600 мм. Размер большого был 90 см, вес 18,5 кг, второй был длиной 70 см и весом всего лишь в 8 кг. Разумеется, такую тяжесть трудно долго удерживать в руках. Поэтому я проделал в крыше машины прямо над собой отверстие и впереди на высоте своего роста укрепил низкий штатив особой конструкции. На большой скорости трудно манипулировать множеством ручек на штативе, и я вместо винта, которым аппарат прикрепляется к штативу, сделал коническую выемку шириной около 6 см. Аппарат нужно было лишь вставлять в нее, на дне шпонки находился асимметричный винт, которым я укреплял фотоаппарат при езде. Под аппаратом на простом штативе находилась подвижная штативная головка Лингофа — это собственно свободно вращающийся шарнир, укрепленный лишь одним зажимом. Если мне надо было заснять какое-либо животное, я быстро вставлял аппарат в штатив, наводил его и снимал. Чтобы не повредились телеобъективы и фотоаппараты, находившиеся в ящике за моей спиной, я подложил под них толстый слой поролона, вырезав в нем предварительно углубления по их форме. Сам же ящик мы накрывали махровым полотенцем, на которое был нашит толстый слой поролона.