Царь зверей не лев

Обезьяний банкет

Липкая, зловещая тишина обступает меня со всех сторон. Я объясняю себе это тем, что мы сворачиваем лагерь, а половина наших уже обосновалась недалеко от Исиолы. Там будет наше новое становище, там мы отловим сетчатых жираф и других редкостных животных. Мы переходим в новый, неизведанный мир, и кто знает, что нас там ждет. Но ведь это далеко не впервые... Откуда же такое тоскливое ощущение?

Хорошо еще, что со мной остался Маррей с его неизменно хорошим настроением. Вот как раз он бежит что есть духу через лагерь и счастливо улыбается — не иначе как несет хорошие вести.

— Что стряслось? — спросил я, когда он, запыхавшись, уселся рядом.

— В том-то и дело, что ничего.

Маррей еле переводил дух и держал в руках нечто вроде записной книжки. Сейчас он, конечно, начнет страшно важничать, а мне придется засыпать его кучей вопросов, прежде чем удастся вытянуть из него все, что надо.

— Что стряслось? — повторяю я свой вопрос.

— Я же говорю, ничего, Джо. Это ужасно! Это просто трагедия!

Маррей начал перебирать странички своего блокнота и перестал улыбаться. Я вдруг вспомнил, что вот уже несколько часов он "пропадал без вести". Поэтому пришлось начать с околичностей:

— Чем ты сегодня был занят, Маррей?

— Изучал любовные отношения.

Я начал понимать, к чему он клонит. В одной из первых глав моих воспоминаний об Африке я вам рассказал одну историю, которая вам, может быть, запомнилась... У одного из зоологов Маррея в Англии есть невеста, к которой он "забыл" вернуться, — настолько его пленили работа в Восточной Африке и сам Маррей. Каждый год к годовщине помолвки "компания" Маррея ради примирения посылает ей драгоценности и письмо с клятвенными заверениями, что жених вернется через год. Маррей перед переездом в новый лагерь слетал в Найроби за покупками и заодно, конечно, прихватил почту. У помянутая дама после стольких лет ожидания, видимо, утратила веру в обещания...

— Мадам потеряла к нему интерес? — заметил я.

— Наоборот! — воскликнул Маррей. — Он потерял интерес. Представь себе! И при этом она — такая красивая, такая нежная.

— Ну, будь я на его месте...

— Отвратительный самец, вот он кто! — возмущенно прокричал Маррей.

Маррей был всегда тонким, чувствительным и мне ни разу не доводилось услышать от него грубого слова по адресу его зоологов. И вдруг эти ругательства... Может, Маррей с ней встретился в Найроби и она его очаровала? Ведь до сих пор они были знакомы только по письмам.

Наверное, я был слишком утомлен, раз до меня не дошло сразу, о чем он говорит.

— Самец, говоришь? — переспросил я неуверенно.

— Даже этого он не заслуживает. Дурак, дубина стоеросовая. Ведь посмотришь на него — такое тело, такой крепкий... А в отношениях с нежным полом просто бревно. Так оно обычно и бывает. У тебя какой опыт на это счет, Джо?

Маррей подозрительно оглядел мою бренную оболочку, причем полное отсутствие у меня в тот момент даже каких-либо признаков мозговой деятельности представило ему отличную возможность поразвлечься.

— Джо, я задаю тебе нескромные вопросы?

— Да нет, что ты! Мы с тобой можем быть вполне откровенны.

Тут я уже пришел в себя и понял, что Маррей все это время говорил о самце водяного козла, которого мы поймали при таких драматических обстоятельствах. Вы, наверное, помните... Я возлагал на него большие надежды и считал, что его потомки явятся на белый свет в Чехословакии. А сейчас мне пришлось как следует "пошевелить мозгами", чтобы поправить свою репутацию и подколоть Маррея. Однако мне все же было любопытно, какие вести он может сообщить о самце. Все наши звери уже попривыкли к людям, к жизни за изгородью и отсутствием аппетита, как говорится, не страдали.

— Маррей, а у тебя какой опыт на этот счет? — спросил я тоном, располагающим к откровенности.

— Ты знаешь, очень нехороший, — пожаловался он жизнерадостно.

— Жалко, Маррей.

— Что?.. — Маррей вскочил и подготовился к кульминационному моменту. — Ты меня жалеешь? Хо-хо!..

— Жалко, что мы с этим самцом просчитались. Его дела действительно так плохи?

Маррей сначала сел, пристально и подозрительно уставился на меня, и только после этого ответил:

— Действительно плохи, Джо. Самка-то просто конфетка, только что письма любовные ему не пишет, а он — бревно. Как подумаю, что из-за него рисковал жизнью...

Мне этот случай не казался таким уж из ряда вон выходящим. В конце концов оказалось, что я не ошибся. Он произвел на свет прекрасных потомков. Маррей о нем не забывал даже после моего возвращения домой, в Чехословакию. Его очень интересовало, как наш питомец держится в новых условиях, в стольких тысячах километров от родных джунглей. Уже дома я получил телеграмму, которая наверняка вызвала на почте нездоровый интерес. Текст был следующий: "Немедленно сообщи, что с этим проклятым самцом. Маррей".

В ответ я написал, что дам он себе выбирает теперь только по нашему вкусу, и что все в порядке. Маррею я был обязан отчитываться и о состоянии всех других животных, так как его, мастера своего дела, очень интересовал наш "эксперимент". В те времена, когда мы предприняли свою первую экспедицию, зоологи многих стран мира поименовали нашу трансатлантическую перевозку животных "транспортом смерти". Но Маррей даже тогда верил в наше сафари, хотя и занимал выжидательную позицию.

И вот я посылаю ему подробные отчеты, которые, собственно, представляют собой научные исследования. При этом я живо представляю себе, как он их раскладывает по книжным полкам.

Маррей тогда поднял мне настроение. Я так и вижу: стоит он со своим блокнотом в руках около загородки, напряженно высматривает малейшее "любовное выражение" в глазах животных и все-все тщательно записывает. Маррей был временами ужасный педант, но иной раз — невозможный растяпа...

— Чему это ты так радуешься? — спросил я, так как Маррей уже опять улыбался.

— Да я, кажется, недаром сидел на диете, львы не проявили ко мне никакого интереса.

Прошлой ночью наш лагерь посетили две гиены и совсем рядом рычали львы. Во время "спасательных работ" Маррея невозможно было обнаружить — он забаррикадировался в своей палатке.

— Я рад, что мы отсюда уезжаем, — сказал он серьезно. — Просто очень рад!

Если бы он мог себе представить, что ждет нас в новом лагере!

Мое настроение тогда подняли и Муго с его учеником Бенедиктом. Кухня, где всегда было выметено и тщательно прибрано, в данный момент походила на приемный пункт тряпья. У Бенедикта отвисла нижняя губа и обрисовались круги под глазами. Эти круги — мне-то известно, что они значили. Муго ночью опять храпел. Храп Муго — нечто настолько неописуемое, что я хотел записать его на магнитофон. Даже звери вокруг нашего лагеря плохо переносили эти звуки.

Что же все-таки обозначали эти тряпки?

Муго и Бенедикт занялись шитьем. Они свалили в кучу весь наш "гардероб" и полностью посвятили себя заплатам. Бенедикт был молод, умел считать до пятисот и был полон амбиций. Пришивать заплаты было ниже его достоинства. Тем не менее, под строгим взглядом Муго ему приходилось проявлять старательность.

— Бвана, вы не можете уехать в таком виде. Таким оборванным, — объяснял Муго.

— Так же, как и другие белые господа. Что там о вас подумают люди?

Муго никак не мог расстаться с иллюзиями, его не могла изменить даже суровая жизнь в джунглях. Между прочим, с тех пор как я узнал его тайну, между нами ни разу не упоминалось о таинственной леди в сиреневом. Я о ней вспомнил только перед отъездом в Чехословакию. Это было очень интересно... но к этому мы еще вернемся.

— Смотрите, бвана! — гордо провозгласил Муго и показал мне бывшую некогда выходной рубашку, которую я имел честь одеть на "прием" к предводителю племени борано. Сейчас она была украшена заплатами из старых посудных полотенец, простыней и фартуков. Хиппи бы просто померли от зависти! И в это придется нарядиться?! Мы, конечно, все на себя напялили, да еще были счастливы, что могли это сделать. Во время отлова животных в колючих кустарниках мы постепенно лишились всей одежонки. Купить новую — на это не было времени, да и беречь приходилось буквально каждый шиллинг, так что "хипповое" убранство нас в некоторой степени уберегло от укусов неисчислимого количества всякого рода насекомых и от колючек, которые вызывали болезненное воспаление кожи. Муго, таким образом, продемонстрировал свои незаурядные хозяйственные способности.

— Бвана, завтра к полудню мы закончим эту работу, — объявил Муго, а Бенедикт при этом только закатил глаза. — А вечером, бвана...

— Что вечером, Муго?

— Бвана, позвольте вам сообщить, что завтра будет торжественный прощальный ужин. Со всем почтением прошу вас освободить свое драгоценное время на девять часов вечера.

Манера Муго изъясняться именно таким образом меня уже не удивляла. Мне было страшно любопытно, какое же это "меню" ему удалось сотворить из наших более чем скромных запасов. Уже месяц, как у нас не было ни овощей, ни фруктов, ни даже самых необходимых продуктов. У всех кровоточили десны, и из-за недоедания все мы чувствовали себя очень неважно. У нас попросту не было времени добывать себе провиант. Двадцать шестого июля в Чехословакию должен бы лететь самолет с первой партией животных, поэтому мы охотились без передышки — самолет необходимо было заполнить до последнего сантиметра.

При других обстоятельствах я бы полюбопытствовал, нет ли необходимости явиться на такой ужин во фраке. Однако в разговорах с Муго надо было соблюдать предельную осторожность. У него был необычный характер, и, несмотря на то, что жизнь из меня сделала неплохого психолога, я никогда не взялся бы, пусть даже приблизительно, определить этот характер.

— Так завтра в девять? Спасибо, Муго.

— Спасибо, бвана.

Где-то около полуночи меня разбудил вой гиен. Я обошел лагерь. Муго и Бенедикт все еще латали наши одежки. Уснуть больше не удалось. Меня снова охватило тоскливое ощущение, вновь на меня навалилось то чувство огромной ответственности, которое вам вряд ли удастся понять. Даже самый удачный отлов в джунглях — это еще далеко не все. Необходимо не только организовать все возможное и невозможное на месте отлова, но и непрестанно думать о сотнях мелочей. Все это как огромная цепь — стоит выйти из строя одному звену, и напряженнейшая работа может пойти насмарку. Поймать животное, переправить его в лагерь, вылечить от гельминтов, укротить, приручить, помочь ему привыкнуть к новым условиям жизни — все это только часть работы, хотя с ней связано еще и множество формальностей, которых невозможно избежать. Только из-за оформления визы для нашего ветеринарного эксперта мне шесть раз пришлось посетить соответствующие учреждения — и все это в разгар отлова. Самолетик Маррея летал без передышки, возносясь не только над джунглями, но иной раз и три-четыре раза в неделю мотаясь между Мбала-Мбалой и Найроби.

По причине всего этого я до самого утра "составлял компанию" Муго и Бенедикту. Таким образом, в ту ночь Муго не удалось никого потрясти своим великолепным храпом, тем не менее утром он был свеж и весел. И конечно же, не имел представления о том, что приближающийся вечер станет самым несчастным из всех вечеров, которые он пережил во время нашей экспедиции.

На прощанье с лагерем под Мбала-Мбалой мне захотелось сделать пару снимков. Я попросил Альфонза сесть за руль, чтобы иметь возможность фотографировать самому.

Пара гиен перебежала нам дорогу. Это были великолепные экземпляры. Я их заснял, но этого мне показалось мало. Хотелось чего-то... даже не знаю, чего. Наверное, сделать "говорящую" фотографию.

Конечно, если бы я мог предположить, что нас ждет впереди, я бы удовлетворился первыми кадрами.

— Альфонз, поехали дальше.

Мы были примерно в двадцати километрах от лагеря, когда я нашел то, что искал: типичная картина африканских диких джунглей — плывут невообразимо прекрасные, пластичные облака, а под деревом стоят два сонных носорога. Даже не шелохнутся — каменные изваяния.

— Подтянись к ним поближе, — говорю я Альфонзу.

Осторожно к ним приближаемся, но носороги и не думают двигаться. Я надеялся, что они вылезут из тени, так они лучше "смотрелись" бы на фотографии.

— Еще ближе!

Носороги все еще не проявляли признаков жизни. Смотреть на них было очень смешно. Правда, через несколько секунд нам стало не до смеху...

Мы снова к ним приблизились, они не шелохнулись. Настоящие изваяния. Как же это может быть? Я ничего не понимал.

До сих пор не знаю, как это я мог поступить таким образом... Мы остановились от них в каких-нибудь двадцати метрах. Я приготовился фотографировать, так как уже больше не надеялся на то, что они, наконец, обратят на нас внимание и выйдут из тени.

Все случилось так молниеносно, что я даже опомниться не успел. Джип взлетел в воздух, потом нас швырнуло вперед, мы летали вверх и вниз, автомобиль сотрясался под ударами рассвирепевших носорогов. Все четыре колеса мгновенно "испустили дух", бензиновый бак был искорежен, капот и бампер тоже.

— Выключи мотор! — заорал я.

Однако совершенно посиневший Альфонз был не в состоянии вспомнить, где находится ключ зажигания. Мы чувствовали себя, будто в разбушевавшемся море. Наконец, меня швырнуло на руль, и я выключил мотор. Это была единственная возможность спасти собственную шкуру, так как его гудение вызывало у носорогов еще большую свирепость.

Тут носороги снова вернулись в тенечек под дерево и опять окаменели. Ну и что теперь?.. Джип вышел из строя, а мы остались одни в диких джунглях, далеко от лагеря, без рации и без оружия.

Когда мы кое-как опомнились, я первым делом (про себя, конечно) обозвал себя дураком и только после этого стал думать, что делать дальше. Придумать ничего не удалось, и мы отправились домой пешком.

Путешествие было не из завидных. Наконец, мы все же пришли в лагерь. Можете себе представить, в каком виде.

— Хорошо еще, что ты успел вовремя, — сказал Маррей. Он был умыт, выбрит и наряжен в комбинезон, в котором обычно летал на своем самолете — ему тоже больше нечего было одеть.

— Что это я успел? — не понял я.

— Через пару минут будет торжественный ужин. Муго уже накрывает на стол.

Я совершенно забыл об этом событии. Я валился с ног от усталости, но был вынужден кое-как привести себя в порядок и идти на ужин. Муго не перенес бы такой обиды.

Точно в девять мы сели к праздничному столу.

— Интересно все же, что нам Муго приготовил, — заметил Маррей.

Мне уже все было абсолютно безразлично… но вдруг все-таки пришлось очнуться.

Появился Муго, на котором от отчаяния просто лица не было.

— Что случилось? — испугался я.

— Бвана, пока я накрывал на стол, Бенедикт, этот проходимец, разинул рот и... обезьяны сожрали наш ужин.

Муго сгорбился и тихо, не проронив больше не слова, ушел в свою палатку. Бенедикт тщательно мыл кастрюли, которые, может, и мыть-то не стоило, так как обезьяны их вылизали дочиста.

Муго наверняка приготовил вкусный ужин, так что обезьяны остались довольны...

Человек, что касается защиты диких животных, может и перестараться. Вот вам пример: люди перестали охотиться на бегемотов в области канала Казинга в Уганде, и они тут же размножились так, что превысили возможности приведенного ареала. Если раньше они держались только у реки, то теперь занимают и территории на пять километров вдоль канала на обоих его берегах. Бегемоты выщипали здесь всю траву, и началась эрозия почвы. Чрезмерное их размножение имело и другие непредвиденные последствия — в реке Казинга увеличилось содержание экскрементов бегемота, что вызвало усиленное размножение планктона и водяных растений, что повлекло за собой увеличение количества рыбы как в реке Казинга, так и в озере Альберта — в тех местах построили рыбоконсервный завод. Отходы от обработки рыб привлекли огромное количество марабу, которые начали устраивать себе гнезда в кронах редкого дерева эуфорбии и почти уничтожили его своими экскрементами. Люди, конечно, вовсе не собирались уничтожать редкую породу деревьев, но в конце концов были вынуждены это сделать из-за чрезмерно размножившихся бегемотов. Со временем количество бегемотов стали регулировать повышенным отстрелом. Однако до сих пор никто не знает, как это отразится на марабу и эуфорбии.

Люди, не понимающие законов природы, считают льва, волка или орла бесчувственными, кровожадными убийцами, а серны, овцы и газели представляются им олицетворением нежности и невинности. Эти глубоко вжившиеся представления привели к тому, что во многих местах полностью истребили хищников. Группа американцев, которая, конечно же, стремилась к совершению благодеяния, в начале нашего века решила защитить стада оленей на горном плато Каибаб в Аризоне. Естественно, путем уничтожения хищников, охотящихся на них. Начался тщательный отстрел пум, волков и койотов, причем охота на оленей была строжайше запрещена. Первоначальные результаты были восхитительны: в течение целых пяти лет количество оленей непрерывно возрастало. Они были мощными, красивыми и паслись на богатых пастбищах без малейшего страха перед подстерегающими плотоядными. Прошло еще немного времени, и олени настолько размножились, что полностью уничтожили растительность. Трава, выщипанная до корней, не успевала отрасти, а обглоданные деревья гибли на глазах. Области, где процесс выветривания почвы был наиболее интенсивным, превратились в пустыни. У оленей стало во все большем количестве появляться совершенно немощное потомство — и не только из-за недостатка пищи, но и из-за возраста родителей: это были старые, больные животные, которые в нормальных условиях уже давно были бы "выбракованы" хищниками. Таким образом, в описываемом случае хищники не могли выступить в качестве фактора естественного отбора, устраняющего из сферы продолжения рода больных и ослабленных животных. Великолепные стада исчезли, а их место заняли рассеянные группки животных, перебивающихся обгрызанием высохших деревьев и выщипыванием поредевшей травы.

В мире все устроено очень просто — на каждое травоядное приходится свое плотоядное. Эту закономерность не осознают ни хищники, ни их жертвы, но извечно ей руководствуются.

Отлов крупных животных с помощью автомобилей совсем не так прост! Для начала мы то и дело приходили в отчаянье от бесконечных трудностей. То у нас ломались бамбуковые "пики“, которые мы использовали для сгона зверей к месту отлова, то рвалось лассо или прокалывалась шина, или разлеталась в куски полуось, отказывал мотор или мы где-то "сеяли“ запасное колесо, или же нам какой-нибудь зверь разносил в щепки хитроумные устройства в кузове грузовика. Пожалуй, самое большое фиаско мы потерпели во время отлова черных буйволов. В одно прекрасное солнечное утро мы обнаружили крупное стадо буйволов с молодняком нужного нам возраста. Безо всяких раздумий мы погнались за ними. Местность была гладкой как, по крайней мере, обеденный стол. Я, конечно, пытался преградить им дорогу. И, будучи от них уже совсем рядом, я вдруг начал проваливаться в болото, по внешнему виду ничуть не отличавшееся от окружавшей его местности. Машина провалилась до поддона, туземцы чуть не выли от страха, мы продолжали погружаться все глубже. Полтора дня нам пришлось вытаскивать машину из трясины. В другой раз во время отлова на крутом повороте мы наехали на небольшой термитник, машина перевернулась, так что мы все покрылись жуткими синяками. Но ведь бог любит троицу! Прямо перед машиной, почти на бросок лассо, оказалась прекрасная молодая самка. Она петляла и что было сил стремилась скрыться в буше. Я дал газу, и — господи ты, боже мой! — провалился вместе с машиной в яму, оставшуюся после сгоревшего баобаба и успевшую зарасти высокой травой. Двое охотников так и вылетели из машины. Результаты приключения: треснувшие вал и несущая рама. Люди, к счастью, остались целы и невредимы. И только с четвертой попытки нам удалось отловить восхитительных животных.

Если вы хоть раз в жизни увидите стадо буйволов, вы никогда не забудете этого зрелища. Огромные черные животные стоят неподвижно, будто вытесанные из каменных глыб. В ярости они очень опасны; ни одно травоядное не убило столько львов и людей — единственных, кто покушается на него в природе. Самые страшные враги буйвола — болезни, завезенные в Африку во время колонизации вместе с домашними животными, особенно чумка. В конце XIX века во многих местах от нее погибли почти все буйволы. Еще одним, правда, менее опасным, но зато сильно досаждающим врагом являются насекомые — мухи, клещи, вши и москиты. От них буйволы спасаются в лужах грязи. Слой грязи засыхает вместе с насекомыми, животное потом избавляется от них трением о деревья. Лучшим защитником от насекомых является пернатое население зарослей. Птица садится на спину буйвола, прицепляется вниз головой к брюху, влезает в уши, выклевывая насекомых. При этом птицы не только вытаскивают клещей, но и очищают загноившиеся раны. Египетские цапли и птички поменьше, переливающиеся всеми цветами радуги, кроме избавления от насекомых, предупреждают буйволов об опасности.

Если цапли все вдруг поднимаются в воздухе, буйволы знают, что пора бить тревогу. Во многих африканских странах, особенно поблизости от национальных парков, я видел буйволов, лежащих рядом с домишками местных жителей. Было забавно видеть разгуливающих по ним кур, обследовавших их с таким же тщанием, как и лесные птицы. Давно предпринимаются попытки укротить буйволов. Если удастся осуществить этот замысел, это станет большим подспорьем в несбалансированном африканском хозяйстве, так как буйволы, в отличие от домашнего скота, не наносят такого большого вреда пастбищам и не гибнут от сонного энцефалита.