Царь зверей не лев

Женщина с тайным посланием

Я очень жалею, что так мало узнал об этом загадочном, скрытном племени покомо. Было бы интересно знать особенности их жизни и быта, внутрисемейные отношения, их обычаи и вообще попытаться заглянуть в их внутренний мир, узнать их душевный склад, восприятие жизни. Порой меня поражали в них чуткость, очень развитое чувство дружбы, способность к самопожертвованию. Отсталые покомо не раз удивляли меня своей совершенной речью.

В это трудно было поверить. Они жили очень замкнуто на своем острове посреди Таны, окруженные всеобщей недоброжелательностью и презрением. Никто не собирался вступить на тропу войны против них, ведь у них не на что было польститься, а скот они не разводили. Даже на их территорию — дикий остров, заросший густым терновником, — ни одно из соседних племен не зарилось.

Племя покомо так и осталось для меня загадкой.

Они были очень трудолюбивы и старательны, чего я не наблюдал у других обитателей буша ни в одну из своих экспедиций. Поэтому я очень удивился и расстроился, когда они нас покинули.

Послушайте, как это произошло.

Как-то в полдень я увидел, как женщина вброд переходит реку. Она направлялась со стороны острова, владений молчаливого и недоверчивого племени. Быстро продвигаясь вперед, она шлепала по воде руками, отгоняя крокодилов и бегемотов. Признаюсь, я так никогда и не последовал их примеру, хотя искушение не раз охватывало меня. У меня попросту не хватало смелости.

Женщина вышла из воды на берег и направилась к нашему лагерю. Чуть наклонившись вперед, она шла некрасивой, раскачивающейся походкой. Представители этого племени не отличались красивой и прямой осанкой, которой я всегда восхищался у африканцев. Казалось, что покомо вечно куда-то спешат, порой даже напоминая преследуемое животное.

Эта женщина и в самом деле очень торопилась. Лишь только она приблизилась к лагерю, как покомо перестали работать — чего никогда прежде не случалось — и столпились вокруг нее. И это тоже было странно. Такого здесь не бывало, чтобы мужчинами руководила женщина, то есть, чтобы кто-то ее слушал и вообще считался с ней. Все выглядело очень странным.

Я окликнул нашего "прораба", Симона.

— Почему твои люди прекратили работу?

— Не знаю, — в недоумении пожал он плечами. — Не знаю, что и думать. До сих пор я не мог на них пожаловаться.

— Ты спрашивал их?

— Спрашивал. Они вообще ничего не говорят.

Покомо отличались неразговорчивостью и всегда говорили лишь самое необходимое. Мы уже привыкли к этому. Но сейчас их молчание означало нечто иное.

— Попробуй еще раз узнать, что случилось.

Симон ушел, я же остался один со своими мыслями. Я возлагал большие надежды на покомо. Постройка лагеря быстро продвигалась, и я надеялся, что с их помощью мы сможем наверстать упущенное время. Во время этой экспедиции возникало столько проблем, было столько трудностей, что порой она казалась мне заколдованной.

— Ну, какие новости? — нетерпеливо спросил я Симона, который вернулся подозрительно быстро.

— Они даже не взглянули на меня.

Я не хотел верить и решил пойти к ним сам. Они все еще стояли, столпившись вокруг женщины. Она что-то говорила, и мужчины-покомо внимательно ее слушали. Когда я подошел, женщина замолчала.

— Почему вы не работаете? — с улыбкой спросил я.

Никто не ответил мне, глаза у всех были опущены.

— Идите работайте! — распорядился я, но, повинуясь интуиции, постарался, чтобы приказание не прозвучало слишком категорично. Я чувствовал, что это всеми унижаемое племя на самом деле смелое и отважное, и совсем уж не безропотное и безгласное, что покомо признают лишь свои собственные законы, но какие?

— Вы не довольны? Ведь мы дали все, что обещали.

Тут я вспомнил, что мы им собственно ничего и не обещали, ведь мы ни о чем не договаривались. Попросту мы автоматически выдавали им плату, которую они каждый раз брали и никогда ни на что не жаловались. Все мы были довольны. Во всяком случае я так считал.

— Вы же получили еду и деньги! — продолжал я.

Все упорно продолжали смотреть в землю, лишь один из них, старый сгорбившийся африканец, поднял на меня глаза. Казалось, его взгляд говорит: деньги и хлеб — это еще не все! Но определенно мне почудилось: всему виной мое испорченное цивилизацией мышление.

— Вы получили все! — прокричал я.

И снова ни слова в ответ. Постепенно во мне закипала злость, я уже было собирался сказать им, что за простой мы не платим, что они нас таким образом обкрадывают, а ведь деньги с неба не падают... Но что такое подобные доводы в этих диких местах?..

Я призвал на помощь лесть:

— Борано ленивые. Покомо трудолюбивые.

Но мои слова не оказали никакого действия, никто не поддался на уловку.

Так и не проронив ни слова, они построились и побрели к реке. Женщина шла последней. Она выполнила свою загадочную миссию, остальное было делом мужчин.

Передо мной снова разыгралась знакомая сцена: африканцы разделись, связали жалкие лоскуты, обмотанные вокруг бедер, в узлы, водрузили их на голову, вошли в воду и, хлопая по ней руками, удалились. Это стало для меня уже привычным, но прежде эта картина вызывала во мне чувство радости, ведь тогда они шли нам на помощь.

Глядя им вслед, я подошел к самому берегу. Солнце ярко светило, с неправдоподобным блеском отражаясь в гладкой поверхности воды.

— Бвана, я догадываюсь, о чем вы думаете. — Это был Симон.

— Жаль, что так получилось, — продолжал он. — Они бы быстро построили лагерь, загоны для животных. Они такие умные и ловкие, что пригодились бы и при отлове.

Симон был прав. Места, которые мы облюбовали, в действительности были совсем не такими, как это казалось с борта самолета. Когда мы смотрели сверху, под нами простирались безбрежные сухие заросли кустарника. На самом деле земля здесь поросла колючевой травой, что затрудняло езду на джипах. А значит, в этих местах нельзя применять обычный метод отлова — с помощью джипов и лассо. Надо было придумать что-то другое. Но для этого требовалось намного больше людей, чем мы предполагали.

Я и рассчитывал, что мы сможем обучить людей из племени покомо. Но сейчас, стоя на берегу Таны, я думал совсем не об этом.

— Интересно, почему они все же ушли?

— Ну, у таких молчунов вы этого не добьетесь, — ответил Симон. — Они нас за что-то возненавидели.

— Но ведь и наша жизнь из-за них оказалась под угрозой. Борано требовали, чтобы мы их прогнали. Но мы этого не сделали, мы хотели убедить их, что ценим их и дорожим их дружбой. Поняли ли они это? Навряд ли. Может быть, мы просто их переоценили. Вряд ли на этой ступени цивилизации можно найти развитое чувство ответственности и взаимопонимания. Мы их переоценили, Симон....

— Симон, приготовь мне лодку.

— Вы поедете на остров?

— Поеду. Я уже разок там побывал — на вертеле меня не изжарили. А тогда все было гораздо хуже.

— Может быть, — загадочно заметил он.

— Что ты имеешь в виду?

— Должен же отрабатывать свой хлеб их знахарь. Что, если он внушил им, что мы змеи, дьяволы или какие-то чудища в облике человеческом, которые задумали покончить с племенем покомо. Вполне возможно что-нибудь в этом роде...

— Но этот их внезапный уход...

— Бвана, я бы на вашем месте остался.

— Нет, я поеду, Симон.

Когда я два часа спустя возвратился с острова племени покомо, меня ожидали на берегу все обитатели нашего лагеря. Первым, вопрошающе заглядывая мне в глаза, приблизился Маррей. Я сделал вид, что ничего не замечаю. Сколько раз он изводил меня своим садистским молчанием.

— Тебе, что язык отрезали? — не выдержал он, от злости у него пылали даже уши.

— Сейчас не время для разговоров. Я спешу, мне надо вернуться обратно на остров. Определенно в голове Маррея в ту минуту было лишь одно: ну, подожди, уж я тебе отплачу. И действительно отплатил. Маррей в этом отношении был очень находчив и изобретателен.

— Когда закрывается аэродром в Найроби? — спросил я.

— Зачем тебе?

— Возможно, сегодня тебе придется слетать туда.

Пока я рылся в аптечке, вернее в огромном ящике с лекарствами, Маррей преданно стоял рядом, но от злости у него пылала уже и лысина.

— Ты ищешь лекарство от зубной боли?

— Я ищу лекарства для ребенка, — сжалился я над ним. — Сын вождя заболел, у него сильный жар и он мечется в бреду.

Я часто вспоминаю те незабываемые минуты, когда я ступил на остров. Сразу же, и опять не проронив ни единого слова, меня проводили к вождю. Мальчик лежал на ложе перед хижиной, и знахарь произносил над ним свои заклинания. Даже не взглянув на него, я подошел к ребенку и начал его осматривать. Лишь позднее я вспомнил, что не спросил на это разрешения у вождя и тем самым как бы „сверг“ знахаря, что было в некотором роде революционным поступком.

Все молча наблюдали за мной, смотрел и заклинатель, немного отойдя в сторону и тем самым самокритично признавая, что его знаний не хватает, и он тут бессилен. Да, на этом острове все было необычным. После того, как я осмотрел ребенка, ко мне подошел вождь племени. Бросив на меня суровый взгляд, который, вероятно, скрывал его истинные чувства, он сказал: — У меня всего лишь один ребенок, один сын. Вылечи его.

С подобным я не встречался в этих диких местах. Обычно у африканцев было по несколько жен и много детей. Женщина, принесшая известие о болезни сына вождя, очевидно, была его женой, единственной женой. В этих уединенных владениях покомо я уже ничему не удивлялся.

— Поэтому они ушли? — спросил Маррей.

— Да, поэтому. Они хотели быть рядом со своим вождем, когда у него горе. Да, я совсем не ожидал, что найду здесь такое проявление взаимопонимания и человечности.

— А теперь... Что ты сделаешь?

— Я попробую вылечить ребенка. Может быть, тебе придется отвезти его в Найроби.

— Джо, — начал было серьезно Маррей. — Каждый день от голода и болезней умирают сотни африканских детей...

— И поэтому ничего не случится, если умрет еще один?..

— Я этого не сказал, Джо.

— Этого ребенка мы должны спасти, Маррей!

Я провел на острове ночь, забыть которую невозможно. Каждые шесть часов я давал мальчику антибиотики широкого действия — в присутствии всего племени. Никто не сомкнул глаз в ту ночь, никто не отошел от постели мальчика. Там были и женщины, которым обычно не позволяется присутствовать при важных делах. Это привилегия мужчин. Но только не здесь, на острове племени покомо.

Температура у ребенка начала быстро снижаться. Первоначальный диагноз — острое воспаление легких — был, по-видимому, правильным. В течение еще четырех дней сыну вождя необходимо было давать лекарства. Интервалы между приемами надо было строго соблюдать, поэтому я велел временно поселиться на острове одному из зоологов Маррея. Но скоро необходимость в этом отпала: покомо научились все делать сами.

Они поняли также и то, что у нас осталось мало времени. Уже на следующий день в полдень через речку переправилась большая группа покомо, направляясь в наш лагерь. Они вернулись.

Никто не изъявлял мне благодарность за излечение сына вождя, и на этот раз все обошлось без слов. Своим безошибочным чутьем они поняли, что это ни к чему, что существует нечто более сильное и действенное, чем слова.

Последовали радостные для нас дни, в лагере царило хорошее настроение. Покомо трудились от зари до самой ночи. За необыкновенно короткий срок мы выстроили лагерь, загоны и заградительные полосы, необходимые при новом способе отлова.

Однажды ко мне пришел Симон и убитым голосом сказал:

— Бвана, идите посмотрите.

Мы отправились в буш. Из заграждений были выломаны колья, а часть снесена совсем. Я вспомнил, как после снятия с нашего лагеря осады воины-борано угрожали Альфонзу:

— Когда ваши загоны заполнятся животными, мы выпустим их. А в вашем лагере будем пасти коров.

Как видно, месть борано не заставила себя ждать.

— Не горюй, — утешал меня вождь покомо, прибывший поэтому случаю с острова. — Мы все построим снова.

С той поры мы по очереди несли караул. К лагерю теперь можно было пройти лишь по одной тропе, да и ту мы на ночь забрасывали ветками. Наш лагерь постепенно превратился в крепость.

Но это не было выходом из положения: все время приходилось опасаться, что борано в любой момент могут разрушить все наши постройки. Через два дня мы рассчитывали начать отлов животных и с радостью готовились к этому. До этого времени необходимо было что-то придумать или помириться с племенем борано.

Цветные фотопленки мы покупали в специальной упаковке для тропиков и старались тщательно предохранять их от воздействия солнечных лучей и жары, от влажности они были уже надежно защищены самой упаковкой. Как-то раз я фотографировал цветы и диких пчел на берегу реки. Неожиданно пленка кончилась, и я крикнул своему помощнику, стоящему на другом берегу, чтобы он бросил мне новую. Африканец, распаковав коробку с десятком пленок, вошел в реку и хотел подать ее мне. Протягивая коробку, он потерял равновесие, и все пленки оказались в воде. Пленки не потонули, каждая была упакована в надутый пакетик из фольги, а сверху завернута в полиэтиленовый пакет. Словно мячики пленки плыли, уносимые течением. Мы выловили их в двухстах метрах от этого места и положили в сумку, чтобы они просохли. Даже после столь длительного плавания, пленки фирмы Agfa-Gewaert-Professional не испортились. А для того, чтобы использовать их, достаточно просто вскрыть упаковку. Я поступал следующим образом: всегда носил с собой полиэтиленовый пакет, надежность которого я проверял в воде. Для гарантии я брал два пакета. Сначала мы заворачивали пленку в их фирменную упаковку, а потом клали в полиэтиленовые пакеты и заклеивали их клейкой лентой. Но даже несмотря на все предосторожности, много пленок у нас испортилось. Из-за неосторожности носильщиков некоторые пакеты разорвались и, когда шел дождь, в них попала вода.

В дождевых тропических лесах жарко и очень сыро, поэтому фотоаппараты и фотоматериалы необходимо тщательно оберегать от плесени и ржавчины. Это доставляет много хлопот, зачастую тщетных, несмотря на все усилия. Линзы аппаратов, к примеру, склеены смолой — канадским бальзамом, который является идеальной средой для плесени, быстро вырастающей в условиях почти стопроцентной влажности. В жизни это выглядит примерно так: вы выстирали рубашку и повесили ее сушить, но и за три дня она не высохла, хотя дождя совсем не было. Чтобы уберечь фотоаппараты и фотоматериалы от тропической сырости, мы приобрели специальные японские чемоданчики из алюминия, крышки которых плотно закрывались. Но этого было недостаточно, и мы заклеивали края чемоданов поролоном. Каждый аппарат, прежде чем положить в чемодан, мы упаковывали в полиэтиленовые пакеты и вкладывали туда шарики из силикагеля, которые впитывали в себя влагу. У нас их было два килограмма. Как только рабочий день подходил к концу, мы разводили костер и, подвесив на безопасном расстоянии над ним сетку, клали на нее ящики с фотопринадлежностями и шариками силикагеля, ящики мы лишь немного приоткрывали. Запасные шарики мы просушивали отдельно. Точно так же нам приходилось сушить одежду, обувь, продукты, иначе все бы заплесневело. Всю ночь у костра сменялись дежурные, следившие за огнем. Правильно было бы сказать, что все время, незанятое отловом, мы сушили аппараты и весь остальной наш скарб. Так как временами дожди шли постоянно, нам приходилось натягивать над костром брезентовый тент. Но несмотря на все наши ухищрения, за несколько дней у нас заплесневел весь запас хлеба, покрылся плесенью фотоаппарат "Мамийя" и два объектива. Хорошо, что мы проявили предусмотрительность, взяв с собой четыре фотоаппарата и более двадцати разных объективов.

В рощах бамбука в Кении мы ловили редких антилоп бонго совершенно другим способом — на соль. В излюбленных местах их обитания мы устроили солончаки. Как только антилопы стали постоянно приходить сюда, мы обнесли солончаки оградой из бамбуковых жердей. Место, огороженное ими, мы постепенно сужали, пока не образовался обычный загон с проходом в него в несколько метров, куда и входили антилопы. Как только животное оказывалось в загоне, вход закрывали.