Царь зверей не лев

Мертвый лагерь

Маррей не полетел в новый лагерь на самолете. доверил его Джону, а сам трясся вместе со мной в джипе. Я, конечно, был рад, но мне это сразу же показалось подозрительным. Ведь он мог добраться до места быстро и комфортабельно, а не мучиться на таком длинном перегоне, тем не менее он отказался от всех преимуществ. Мне показалось, что здесь что-то не так.

— Я не знал, что ты предпочитаешь езду на машине.

— Обожаю дикие джунгли. Я люблю приключения, Джо!

Маррей многозначительно улыбнулся, обнажив черную щербину от выбитого зуба — память о ночной охоте.

— Ты очень привлекателен.

— Ты тоже, — вернул он мне комплимент, имея в виду изготовленные Муго и болтающиеся на нас "хипповые" наряды, т.е. костюмы из заплат. Как только кончится отлов, надо будет раздобыть какую-нибудь приличную одежду. Если показаться в таком виде в Найроби, нами обязательно заинтересуется полиция.

— Нам надо остановиться, — заметил Маррей.

— Почему вдруг?

— Мне пора кормить.

Я поручил заботам Маррея детеныша антилопы, которого я получил в подарок от племени покомо. Из глазной пипетки мы устроили соску и выкармливали его детским питанием, которое раздобывал Маррей. Неизвестно, сколько километров ему пришлось налетать, но действовал он по-настоящему оперативно.

Кстати, вы знаете, как прошло прощание с племенем покомо? За день до нашего отъезда я приготовил подарки, проявив при этом большое тщание. Люди племени покомо были какими-то особенными, интересными, и я их очень полюбил.

Мне хотелось попрощаться с ними перед самым отъездом в Исиолу. На рассвете я разложил подарки перед своей палаткой, а Муго пошел приглашать людей покомо. Я ожидал их с тоскливым чувством и никак не мог придумать, что им сказать на прощанье.

Муго, всегда бывший в курсе всех дел в лагере, на этот раз оказался "вне игры".

— Бвана, представьте себе, их нет. Они ушли.

— Но вечером и даже ночью они были здесь.

Где-то около полуночи я внезапно проснулся, причем у меня было ощущение, что в палатке я не один. Я быстро зажег фонарь, но вокруг никого не было. Тут я заслышал удаляющиеся шаги и тихий разговор. Я вышел из палатки и различил в темноте двух людей покомо. Уснуть больше не удалось, меня охватила "дорожная лихорадка".

— Когда же они могли уйти? — мучился Муго, гордившийся тем, что он был глазами и ушами лагеря. — Могли бы хоть попрощаться, как у людей положено.

Я вернулся в палатку, собираясь упаковать последние вещи, и... в углу, за перегородкой, обнаружил детеныша антилопы, спокойно посапывающего в великолепной резной клетке. Молчаливое племя покомо не произнесло на прощание ни единого слова, но при этом выразило так много! Крошечная антилопа была для меня не просто "сувениром" от племени покомо. Это был символ вновь и вновь зарождающейся жизни в джунглях, символ неповторимого чуда природы, которое меня захватило полностью и стало смыслом всей моей жизни.

Маррей, видимо, понял мою растроганность и чувства, так же как и все, что в тот момент я так сильно переживал, потому что внезапно он исчез — совершенно безмолвно — и вернулся с пакетами детского питания. Мы вынуждены были отложить отъезд на несколько часов, несмотря на то, что время нам было невероятно дорого. Но ведь цену человеческих отношений невозможно отразить ни в цифрах, ни в каком-либо ином материальном выражении.

Мне, однако, хочется вернуться к нашему путешествию в направлении нового лагеря поблизости от Исиолы.

— Думаешь, детеныш выживет? — мой вопрос был полон тревоги. Мне страшно хотелось довезти его до Чехословакии.

— А как же, — заверил меня Маррей. — Ведь сам подумай, с такой кормилицей... Я сдам его тебе с рук на руки только в Найроби, после последнего гудка парохода. Но до тех пор...

Маррей значительно помолчал, а потом продолжил:

— До тех пор ты меня должен освободить от некоторых обязанностей, ты должен относиться ко мне снисходительно, деликатно... и вообще, кое на что ты должен закрыть глаза.

Мне все это, конечно же, показалось подозрительным.

— С чего это вдруг? — спросил я обеспокоенно.

— Кормилица должна быть ограждена от всех неприятностей, иначе ее нервозность отразится на детке, ясно?

Я бы, правда, не сказал, что мне все было ясно. Прояснилось все только после приезда в Исиолу.

Чем ближе мы подъезжали к новому лагерю, тем речистее становился Маррей, причем говорить он стал заметно быстрее.

— Джо, ведь это очень хорошо, что мы такие друзья.

— Отлично, — отвечал я задумчиво. — Расскажи-ка мне о новом лагере.

— Обещай мне, что мы всегда останемся друзьями, — гнул свое Маррей; я тоже.

— Так как же выглядит лагерь?

— Джо, мы всегда отлично понимали друг друга, а?

Я рассеянно кивнул, так как голова у меня была забита мыслями о новых местах отлова. Маррею и его зоологам было поручено построить новый лагерь под Исиолой. "Главным архитектором" был назначен Большой Майк, который когда- то изучал архитектуру, подрабатывая при этом отделкой экспонатов для музея в Найроби и разрабатывал им даже проекты выставок. Потом его поглотила зоология плюс Маррей, так что институт он кончать не стал.

Лагерь построили меньше, чем за три недели, в Гейм-департменте в Исиоле оформили все необходимые формальности, таким образом можно было спокойно начинать отлов. В лагерь под Мбала-Мбалой вернулся только Маррей, все его зоологи остались под Исиолой.

— Как только выедем вон на ту горушку, увидишь новый лагерь.

Наконец-то Маррей выразился по существу, и наконец-то мы доехали! Бездействие за рулем — это просто кошмар. Вести машину 450 километров по бушу, правда, не безделица, но в диком лесу все представления о чем-либо становятся с ног на голову.

На горушке мы остановились. В тот же момент на нас напало невероятное количество мух, комаров и прочей пакости — мы, конечно, уже привыкли ко всему.

— Отлично смотрится, не правда ли? — отметил Маррей и проглотил таблетку от малярии.

— Похоже, что да.

Первый беглый осмотр меня и вправду удовлетворил. Я быстро завел машину, мне хотелось побыстрее попасть в новый лагерь.

Лагерь был построен очень хорошо, и место мне очень понравилось. Маррей и его ребята действительно все продумали. Этот лагерь мне понравился даже больше, чем старый, под Мбала-Мбалой. Здесь все было построено гораздо целесообразнее, так что видно было, что мальчики Маррея постарались на славу.

— Ну, ребята, здорово это у вас получилось.

— Здорово, — грустно согласился Маррей.

И тут до меня дошло, что вокруг стоит удивительная тишина. Нас никто не вышел встретить, в лагере как будто все вымерло.

— Где же твои зоологи?

— Да спрятались все.

Маррей со злостью посмотрел на пустой лагерь и заорал:

— Гады! Все равно я вас найду!

После этого он повернулся ко мне и загадочно проговорил:

— Видишь, Джо, герои каковы. Но я здесь! Если как следует подумать, то это я — герой.

— Да? — спросил я тихо. И вокруг было очень тихо — как перед жуткой грозой.

— Да, я ведь не бросил тебя в тяжелую минуту. А теперь еще и выпью чашу горечи до дна.

— Отлично... А звери?

— Мы видели стада чудесных сетчатых жираф. Целые сотни!

Маррей был отличным специалистом по отсчету животных и в этой области постоянно сотрудничал с министерством охоты.

— Так значит, здесь полно сетчатых жираф?

— Было, — поправил меня Маррей. — Пока мы строили лагерь, они ушли в другое место.

Можете представить себе мое состояние? На отлов оставалась буквально пара дней. Если мы не управимся вовремя, чинуши в Найроби не дадут нам лицензии на вывоз. Джунгли так и закачались у меня перед глазами.

— Идиоты!.. — заорал я в отчаянии.

— Ори, ругайся, Джо! — по-матерински, ласковым голосом утешал меня Маррей, радуясь, что все уже объяснилось. И то, что он отважился мне все это сказать, действительно было геройством с его стороны. Так вот почему он проехал со мной 450 километров! Он хотел подготовить меня к тому, чтобы это известие я пережил живым и здоровым.

Маррей начал кормить детеныша антилопы, таращившего на меня кроткие, преданные глаза.

Я не уеду из Кении без сетчатых жираф. Мы обязаны их наловить! Во что бы то ни стало...

— Джо, ты что-то придумал? — несмело спросил Маррей и на всякий случай отступил на пару шагов. Зря, конечно. Я уже успокоился, если можно так выразиться, — просто я перестал бесноваться и лихорадочно размышлял, что теперь делать дальше.

Необходима новая разведка.

Даже если мы обнаружим сетчатых жираф, может не оказаться удобных площадок для отлова, и даже если... Вокруг всего этого было полно огромных по своему значению мелочей, а время летело неумолимо вперед.

— Мы найдем сетчатых жираф, Маррей!

— Найдем, — беспомощным эхом откликнулся он, но вдруг ожил.

— Эй вы, трусы! — бешено заорал он (это относилось к его зоологам). — Вылезайте! Пора исправлять то, что вы напортили!

Самокритичное настроение покинуло Маррея, а это было хорошим признаком. Может, еще не все потеряно, может, еще удастся добиться своего. Перепуганные зоологи подходили медленно, вид у всех был страшно виноватый. У меня не было сил на них сердиться. В конце концов, я ведь знал, на что иду и что придется работать с неопытными охотниками.

В первый и последний раз.

— Джо, мы ждем твоих указаний, — настаивал Маррей, вновь до краев переполненный энергией.

— Идем на поиск. Ты на самолете, мы — на машинах.

Мы рассеялись во все стороны. Началось соревнование со временем. Было ясно, что на поиск у нас осталось всего несколько часов. Если не начать перемещения лагеря этой же ночью, будет поздно.

В радиусе восьмидесяти километров мы не нашли ни одной жирафы. Насколько же судьба может быть несправедлива? С самого начала в этой экспедиции были сплошные проблемы, большие и неожиданные — такого я не переживал ни в одном из своих путешествий по Африке. Сейчас я молил хоть о капельке счастья.

Смотрю на часы. Назначенное время прошло. Разворачиваю джип и возвращаюсь в лагерь, где никогда не будет животных — в мертвый лагерь...

Когда я вернулся, все остальные были уже в сборе. Маррей стоял в середине правильной окружности, которую образовали его мальчики, и произносил страстную речь. Как только он меня заметил, круг расступился, и Маррей показал мне какую-то точку на карте.

— Это здесь, Джо! — сказал он важно. — Вокруг застывшие потоки лавы, но я нашел две площадки для отлова.

— А самое главное ты... нашел?

— Сетчатых жираф? — махнул рукой Маррей. — Да их там и не сосчитать!

Это было примерно в ста километрах от лагеря, поблизости от реки Уасо. Маррей нашел идеальное место.

— А чего мы ждем?! — вскричал я восторженно.

— Твоего согласия, — ответил Маррей совершенно серьезно.

Если бы вы могли себе представить, с каким энтузиазмом мы принялись крушить лагерь!..

В одиннадцать утра наш "передовой пост" подошел к реке Уасо. Неподалеку племя туркано пасло стада коров. Заметив нас, пастухи подошли поближе, уселись на землю около нашего будущего лагеря и с любопытством начали наблюдать за происходящим. Они были оборванные, грязные, тем не менее смотрелись они смельчаками. Это самое главное — ведь из людей племени туркано мы будем набирать охотников.

Как только вспомню, что они нам устроили!.. Это было нечто невообразимое. Пока же мы были полны оптимизма, несмотря на такое плохое начало.

А случилось вот что...

Примерно через час после нашего прихода ко мне прибежал посиневший Муго и начал рассказывать:

— Бвана, я пошел набрать воды из реки. Я торопился, я хотел приготовить обед вовремя, ведь вы приказали, что воду надо кипятить двадцать минут.

— Конечно. Что дальше?

— Так вот, пока я набирал, пришли два туземца и положили около меня мертвеца.

Муго застучал зубами и продолжал:

— Пока они тут у нас рассиживались, лев сожрал их пастуха.

У реки всегда бывает наибольшее скопление диких зверей, поэтому туземцы и принесли мертвеца на берег. Получается что-то вроде скоростных похорон — через минуту от трупа ничего не остается.

Я опасался, как бы этот случай не повлиял на энтузиазм, с которым все принялись за работу.

Мальчики Маррея превратились в соляные столбы. На Маррея я старался не смотреть.

— Подумаешь, какой-то там паршивый лев! — услышал я вдруг его голос. — Работаем дальше!

Голос был чуточку странный, но соляные столбы ожили...

Однажды нам с женой и аборигенами удалось вдоволь посмеяться друг над другом в один из вечеров, когда я им излагал содержание одного английского романа. Приобрел я его в Энтеббе — ведь надо было чем-то коротать длинные вечера. Туземцы, увидев, что я плюс ко всему еще и читаю, начали приставать с расспросами, о чем там написано. Итак, я начал рассказывать: сын богатого лорда влюбился в прелестную бедную девушку и хотел на ней жениться. Но отец, конечно, выбрал ему в жены дочь богатого дворянина. Все говорили: "Хороший отец, умный отец, богатая жена —это то, что надо!" Сын, однако, стоял на своем и даже слышать не хотел о богатой невесте. Туземцы были изумлены — ведь это же настоящий дурак, и ума-то у него ни на грош, и вообще, чтобы кто-нибудь такую глупость мог написать в книге... Бвана, ты над нами просто подшучиваешь! Я старался объяснить им, что такое любовь, как самоотверженно любил этот юноша свою избранницу, что лишь ради нее он покинул родительский дом. Они же твердили, что он пьяный осел и идиот. Ни один из них не мог поверить, что из-за женщины кто-то может пожертвовать имуществом и богатством. Я принялся объяснять им, что такое влюбленный — это такой человек, который только и делает, что думает о своей любимой, еда ему становится отвратительна, сон бежит от него прочь, он счастлив лишь тогда, когда видит ее, а без нее жизнь теряет смысл и ценность... Негры хихикали и были убеждены, что я их попросту разыгрываю. На второй или третий день ко мне подошел Отьен и сказал: "Бвана, со мной творится что-то вроде того, что ты нам рассказывал. Я тоскую, не могу заснуть, все время об этом думаю и очень несчастен!" Я его начал успокаивать как маленького и, естественно, захотел узнать, какая же красавица так завладела его сердцем. Про себя я прикидывал, что она будет из тех, что подороже, в силу чего Отьен потребует повышения своей заработной платы или просто спросит наличными. Поэтому, прежде чем выслушать его до конца, я сразу предупредил, что лишних денег у нас нет. Но он меня все перебивал и твердил, что дело вовсе не в этом, а в том, что он тоскует, не спит по ночам и... Наконец, я догадался спросить, почему это с ним происходит. И услышал ответ: "Знаешь, бвана, я понял тебя. Твой молодой лорд страдал так же ужасно, как я... я тоже страшно тоскую по табаку".

Африканцы — народ очень веселый и смешным им кажется все что угодно. Меня, допустим, лягнула жирафа, я извиваюсь и ору от боли, а все вокруг помирают со смеху; у нас отваливается колесо, а все веселятся до упаду; убегает из нашего плена редкостный экземпляр — это вызывает оживленнейшее веселье, как только животное исчезает вдали... Животное ударом копыта свалит охотника на землю, во время очистки дерева от ветвей кто-нибудь свалится с ветки или просто так кого-нибудь удастся попугать... для смеха причина найдется в любой момент.

Нашим сотрудникам каждое утро было совсем неохота подниматься, а вечером им ни за что не хотелось ложиться спать. Они допоздна засиживались около костра, развлекались что есть духу и хохотали до упаду. Я все никак не мог понять, что же это их так могло смешить каждый вечер. Наконец, мне удалось получше изучить их язык, и тут до меня дошло, что они разыгрывают самые настоящие театральные представления. И что вы думаете? Это они представляли нас. Абсолютно все, по их понятиям, забавные события прошедшего дня, изображались в лицах при свете костра. Изображение было, прямо скажем, невероятно точным, а веселье — нам, европейцам, просто недоступное.

Самое необычное рождество в моей жизни мне пришлось отпраздновать в Африке, в лагере Набисва. Остался я в полном одиночестве. Аборигены все до единого ушли в деревню есть, пить и танцевать. Мне же не оставалось ничего другого, как потратить пять шиллингов на курицу и бутылку красного вина. Торопиться было некуда, я лениво поджаривал курицу на костре, потягивал вино и грустил. Вино было из самых дорогих, но казалось мне совсем невкусным.