Царь зверей не лев

Генерал с кочергой

Когда в племени туркано рождается ребенок, его купают — это первое и последнее купание в жизни. А теперь представьте ту вонь, которую они распространяли по всей округе! Мы от этого страдали ужасно.

Во время отлова под Исиолой мы четыре раза меняли команды охотников, каждая была из какой-нибудь другой области, но "представители" туркано были везде одинаковы. Кикуйя, которые тоже ловили для нас зверей, переселились от них на другой конец лагеря. Хоть они тоже не очень-то увлекались гигиеной, даже им невмоготу было это выдержать. В нашем лагере отвратительно воняло даже тогда, когда туркано в нем отсутствовали.

Маррей по большей части сидел в самолете, так что ему не приходилось так туго. Хуже всего было нам — мне и мальчикам Маррея. Говорят, человек ко всему привыкает. Это неправда. Вонь преследовала меня даже в самые драматические моменты охоты, когда я забывал обо всем на свете.

Однажды я окончательно обозлился.

— Больше этого терпеть нельзя, — сказал я Джонни, — я научу их мыться. Вдруг получится.

— Бвана, если позволите, я пойду с вами.

Джонни приготовил фотоаппарат, который он почти всегда таскал с собой, так как был страстным фотолюбителем. Помню, первая пойманная под Исиолой жирафа едва не стоила ему жизни.

Горячий самец бешено брыкался и видно было, что ему грозит шок. Мы поспешили в кустарниковые джунгли и раздобыли вторую жирафу — самку. Мы запустили ее за ограду, предполагая, что внимание самца со всей галантностью будет обращено на прекрасную партнершу, но куда там к черту! Это был такой цирк! Как только он ее увидел, сразу же дал ей порядочного пинка, причем "эмансипированная" и достаточно боевая дама быстренько ответила ему тем же самым, ну и, конечно же, самец, который чувствовал себя гораздо выше нежного пола, не мог простить ей этого оскорбления, так что дело приняло серьезный оборот.

Представьте себе на минутку, что Джонни с фотоаппаратом влетел за изгородь, но, не успев сделать ни единого снимка, вместе с аппаратом вылетел обратно в буш. Когда он после целого часа обморока наконец открыл глаза, мы все облегченно вздохнули. Естественно, мы успели представить себе самое худшее.

Так что, тогда Джонни сопровождал меня, желая заснять на пленку эксперимент с племенем туркано, но ему опять не пришлось сделать ни одного снимка.

Как только мне удалось собрать туркано всех вместе, я выстроил их перед своей палаткой и провозгласил:

— Все вы пойдете за мной. Все! Никто из вас не смеет здесь остаться!

— И куда же мы идем? — выспрашивали они без всякого ко мне доверия.

— К реке.

На их лицах отразилось чувство облегчения. Они, конечно же, в начале подумали, что я их собрался гнать на работу. Лентяи это были совершенно невероятные.

Итак, мы гуськом отправились к реке. План у меня был следующий: я им раздам по куску мыла, потом сам войду на мелкое место и покажу наглядно, как люди моются. Для верности я взял по куску мыла на каждого, чтобы, не дай бог, не было путаницы и, главное, чтобы никто не мог выкрутиться.

Для начала я им велел построиться. После этого я вынул из корзинки по маленькому кусочку душистого мыла. Но если бы я на том самом месте вылил хоть бочку духов, эту страшную вонь просто невозможно было бы заглушить.

Я вошел в реку. Туземцы стояли на берегу, причем вид у них был такой, будто они держали в руках не розовые кусочки мыла, а по крайней мере ядовитых змей.

— Я вам покажу сейчас, для чего это все нужно...

Надо было поторапливаться — иначе они потеряют интерес и терпение. Пока что я был доволен — все были страшно сосредоточены и смотрели только на меня. Никто не произнес ни слова, вид у всех был, прямо скажем, обалделый.

Я как следует отмылся в речке и собирался приступить ко второму этапу практического обучения. Я предполагал, что мы начнем с умывания лица, продолжим мытьем ушей и закончим отмыванием всех частей тела. То есть, что все у нас пойдет по определенной системе.

— Идите сюда! — крикнул я им.

Никто даже не шелохнулся. Все стояли на берегу и таращили глаза.

— Заходите в воду! Сюда, ко мне!

Все просто окаменели. Только тогда, когда я на них как следует прикрикнул, они начали по одному, потихоньку приближаться к воде. Прошло страшно много времени, пока мне удалось загнать их на самую мелкую воду.

— Ну, давайте, начинайте! Все, что буду делать я, вы будете повторять.

Джонни нацелил фотоаппарат.

Я намылил лицо. Все смотрели на меня, разинув рты. Кто знает, что они переживали в этот момент.

— Ну чего же вы боитесь?! — заорал я, так как у меня уже лопалось терпение. — Ведь это же самое обычное мыло.

Моему терпению и вправду приходил конец. Я умывался невероятно тщательно, я был чист, как никогда в жизни, а на них это действовало примерно как на мертвого припарки. Я попробовал переменить тактику.

— Вы только понюхайте, — сказал я сладким голосом. — Ведь мыльце пахнет просто восхитительно, не правда ли?

На этот раз они меня послушались, но лучше бы уж они этого не делали. Как только они принюхались к мылу, их лица перекосило от отвращения, все до единого жутко раскашлялись, и в нас полетела туча брызг от кашля.

Извините, но эта глава потребует от вас большой выдержки и в последующей своей части.

Свои ощущения я уж лучше не буду описывать. Джонни на безопасном расстоянии блевал в кустах. Негры же с омерзением побросали душистые куски мыла, бегом помчались обратно к лагерю и там плевались и кашляли не только весь вечер, но и всю ночь.

Я заплыл подальше, совершенно забыв про крокодилов.

Таким фиаско закончился мой эксперимент — попытка преодолеть тысячелетнюю традицию и научить племя туркано пользоваться мылом.

Плеваться, — вот что было их любимым занятием. Они очень много курили, среди них наверняка была масса туберкулезников и дистрофиков, но то же самое можно было сказать и о других племенах. Что же касается искусства плеваться, у племени туркано конкурентов просто не могло быть.

Если в Европе вам кто-нибудь плюнет в лицо, то у вас всегда по крайней мере есть несколько возможностей расправиться с обидчиком. В общении же туркано с остальными людьми это было самым обычным делом. Не знаю, может, это у них было признаком хорошего тона, выражением дружеского расположения или просто милой привычкой, но стоило встретиться с кем-нибудь из них, как ваше лицо тут же оказывалось заплеванным — если этого не происходило, то это был невероятно редкий случай. Поэтому мы держались от них как можно дальше, разговаривали с ними только на расстоянии, но избежать плевков тем не менее не удавалось.

Все мы чувствовали себя просто несчастными.

Еще до того, как я провел эксперимент с мытьем, я решил было приучить их справлять нужду в одном и том же месте. Из ящиков мы соорудили две уборные — одну для белых, другую для черных; обе были совершенно одинаковыми, чтобы не вызвать у туземцев никаких подозрений.

Когда уборные были готовы, мы отправились к ним все вместе. Туземцы, которых мы привезли с собой из Найроби, шли впереди, так как их задачей было послужить примером. Уговорить их удалось с большим трудом.

— Ведь этого же не сделаешь по приказу, — упирались они. — Нам сейчас не хочется.

Туркано, однако, явно хотели. От страха, наверное.

Мероприятие удалось — правда, только наполовину. Когда пришла их очередь, им даже в голову не пришло утомлять себя преодолением пути к нашим комфортабельным туалетам, где была даже туалетная бумага. Где уж там! Если бы мы не сменялись на дежурствах и не убирали эти, прямо скажем, пренеприятные "визитные карточки", в палатки было бы просто невозможно войти. Так что это было еще одной причиной "ароматизации" нашего лагеря.

Муго пребывал в полном отчаянии.

— Бвана, гоните вы в шею этих страшных людей.

— Не могу, Муго.

Я бы, конечно, с радостью избавился от них. Кроме прочего, даже чиновники в Исиоле нас предупреждали, что туркано неисправимые воришки. Мы никогда ни в чем не могли быть уверены. Каждую ночь лагерь караулили трое кикуйя, но и это плохо помогало. Каждый раз из лагеря что-нибудь исчезало.

— Бвана, прогоните, пожалуйста, этих дьяволов, — умолял меня Муго и вид у него был точно такой же, как в тот злосчастный вечер, когда обезьяны полакомились нашим торжественным ужином.

Но каковы бы ни были эти люди, я в них нуждался. Без них мы не могли бы поймать ни одной из редкостных сетчатых жираф. Самбуро считали себя "божьими избранниками", любую работу глубоко презирали и нанять их нам не удалось. Это были интересные люди. У них было совершенно особое, даже возвышенное выражение лица, и презирали они всех подряд — и белых, и негров. Однажды мы на джипе ехали через кустарниковые джунгли, как вдруг нас остановили два воина из племени самбуро.

— Отвезите нас в Исиолу, — заявили они нам безапелляционно.

— Но мы ведь туда не едем, — возразили мы. — Мы едем в противоположную сторону.

— Мы едем в Исиолу, — ответили они тоном, не терпящим никаких возражений, и мы, памятуя о конфликте с племенем борано, покорно отвезли их туда.

Самбуро утром выгоняли стадо на пастбище, этим и кончались все их обязанности. Скотину пасли женщины и дети. Надо отдать им должное в том плане, что перед "выходом" из своих лачуг они приводят себя в порядок. Лицо изукрашивается полосами, образующими лучеобразный орнамент, после чего из волос устраивается нечто вроде шлема — их обмазывают жирной глиной и посыпают красной краской. Красный цвет они очень любят. Даже кусок тряпки, которым они обматывают бедра, обязательно должен быть красного цвета. После окончания "туалета" они наполняют сосуд из тыквы бычьей кровью, смешанной с молоком, и берут его с собой на "работу", т. е. на препровождение времени в полном безделье около нашего лагеря. Они очень внимательно следили за всем, что у нас делается, но разговаривать с нами не считали нужным.

Интересной была реакция наших жираф на этих дикарей. Как только самбуро подходили к ним поближе, жирафы моментально сбивались в кучку посреди загона и нацеливались рожками на воинов племени. Они забывали о жвачке, переставали есть и пить и неотрывно за ними наблюдали. В такие моменты они не обращали внимания ни на нас, ни на представителей других племен.

Но настало время вернуться к Муго и его сложной проблеме. Лагерную кухню, где всегда все сверкало чистотой, туркано посещали с особым удовольствием. Муго с утра до ночи носился с совком, убирая многочисленные кучки и поливая плевки дезинфицирующей жидкостью.

— Я перестал любить готовить, — мучился Муго. — Мне все противно. Как можно готовить в такой кухне?

Я не признался ему, что еда нам тоже опротивела, и что мы часто тайком ее выбрасываем! Правда, наше меню было более чем скромным, в большинстве случаев оно состояло из консервированной конины, так что однообразное питание уже начинало оказывать отрицательное воздействие на наш организм. Муго старался изо всех сил спасти положение с помощью самых разных ухищрений при приготовлении конины, но желудки наши тем не менее были в страшном состоянии.

— Бвана, наведите, пожалуйста, хоть какой-нибудь порядок. Вы ведь умеете это делать.

К сожалению, Муго ошибался. Я запретил им подходить к кухне, я угрожал им чем мог, но они все делали по-своему. Они были хитры и прекрасно понимали, что мы в них нуждаемся.

И все же меня ждал большой сюрприз.

В нашем лагере несколько дней свирепствовала дизентерия. Заболели все — только Муго каким-то чудом остался здоров и невредим. Так что вы легко можете себе представить, что творилось в лагере.

— Бвана, — слезы так и сыпались из глаз Муго, — лучше я уйду в джунгли, пусть меня растерзают львы. Я больше не могу.

Я верил ему. В эти дни Муго готовил лишь чай (я приказал соблюдать строжайшую диету) и целыми днями только и делал, что все за всеми подчищал. Его помощник Бенедикт, юноша с амбициями, решительно отказался ему помогать, никакие угрозы со стороны Муго не возымели действия.

На кухне того и гляди могло вспыхнуть восстание.

На четвертый день после начала эпидемии мне представилось необычное зрелище. Около кухни собралась группка туркано. Муго стоял на ящике рядом с открытым очагом и произносил речь. Он хорошо говорил на суахили, а в данный момент глаза его горели таким же пламенем, как и дрова в очаге.

— Если кто сюда подойдет, его ждет наказание! — выкрикнул он с угрозой.

Какое наказание? Я ничего не мог понять, потому что не успел к самому началу. Муго, видимо, уже заканчивал свою проповедь. Любопытство заставило меня подойти поближе, все-таки интересно, что будет дальше.

— Ну что?.. Посмеет тут кто-нибудь еще напачкать?! — взревел Муго.

Туземцы стояли тихонько, как овечки. Потом начали подталкивать друг друга локтями, заусмехались и наконец расхохотались от всей души. И что такого им сказал Муго и чем же он им угрожал?..

— Ну давайте, попробуйте только! — услышал я призыв Муго.

Все продолжали хохотать, но никто не двинулся с места и не решился "вступить в храм" Муго. Некоторые присели, но сделали это вне пределов границ владений Муго. И вдруг, конечно же, нашелся смельчак.

— Давай-давай! — орал Муго. — Валяй поближе!

Юноша отважно приблизился. Муго следил за ним, как ястреб за курицей, в полной боевой готовности. Признаюсь, я просто помирал от любопытства.

— Только попробуй! — грозно вскричал Муго и... молодой человек рискнул.

В ту же секунду Муго выхватил из огня раскаленную кочергу и накинулся с ней на определенную обнаженную часть тела. Если бы у отважного юноши были брюки, он, вне всяких сомнений, удрал бы без них. Ему еле-еле удалось перескочить барьер, ограждавший лагерную кухню.

Только сейчас я заметил, что у Муго в огне калилась не одна кочерга, а несколько — на случай отражения массовой атаки. Да, Муго продумал все как следует.

Туземцы перестали хохотать. Поговорив еще немного, они ушли. Муго остался один на поле боя. Глаза его сверкали гневом, в руках он все еще держал не успевшую остыть кочергу и был при этом похож на генерала, который и без войска сумеет нагнать страху.

Я засмеялся.

— Бвана, это не смешно, — сказал он серьезно.

Вид кочерги, видимо, подействовал и на меня — я сразу примолк.

Метод Муго имел потрясающий успех. Его владения тщательно обходили стороной, вознаграждая себя при этом перед моей палаткой и в других местах. А что мне оставалось делать? У меня не было возможности занять лагерь полицией с раскаленными докрасна кочергами. Так мы и промучились до самого окончания отлова. Но Муго победил, и его имя на века осталось в истории племени туркано.

Наш лагерь в уганде на реке Грик, которая образует границу между землями племен себейя и карамоджа, мы устроили на территории себейя. Если бы мы раскинули его на другом берегу, карамоджа и не подумали бы работать на нас. Эти два племени беспрестанно ссорятся из-за скота. Себейя живут в деревнях и обрабатывают крохотные поля вокруг своих лачуг. Скот они пасут сообща, но любой из них очень хорошо знает своих коров, овец или коз. Карамоджа - народ гордый и неприступный. Они отрицают всяческую цивилизацию и живут жизнью кочевых пастушеских племен — так же, как и их предки столетия назад. Как только мальчики превращаются в мужчин, они становятся воинами, охотниками и защитниками племени, остальные "трудовые повинности" — дело женщин и детей. Усопших сородичей они не хоронят и не печалятся о них; к вечеру их относят шагов за триста в буш в направлении на запад. Мертвецов еще до восхода солнца раздирают на куски и пожирают гиены, шакалы, а иногда и оголодавшие львы. Во время отлова в отдаленных областях Карамоджи мы несколько раз видели в зарослях белеющие на земле кости и черепа бывших соплеменников карамоджа.

У африканцев без конца болели головы и животы — кроме малярии, это были самые распространенные заболевания в нашем лагере. В борьбе с поносами и паразитами я предпринимал профилактические меры. Если кто- либо заболевал серьезно, он получал лекарства и на пару-тройку дней освобождался от работы, причем заработная плата сохранялась полностью. Африканцам это очень нравилось: они в кратчайшие сроки заболевали вновь, и в конце концов заболеваемость возросла настолько, что в одно прекрасное утро весь лагерь оказался "нетрудоспособным". Это была дружная массовая симуляция. Я, естественно, не мог допустить возможности считать меня круглым дураком, которого можно запросто водить за нос. Поэтому пришлось их выстроить в очередь и одного за другим тщательно обследовать. Как только обнаружилось, что все мое "воинство" пребывает в полном здравии, я с самым серьезным видом выказал свою "искреннюю" жалость и прописал всем двойную порцию слабительного с растительным маслом, причем проглотить все это им пришлось в моем присутствии. Через пару минут средство возымело действие, после чего началось всеобщее бедствие. Один за другим все убегали в буш, и через два часа они выглядели по-настоящему больными. После этого я всех собрал снова и объяснил, что меня на такой мякине не проведешь и что если повторится нечто подобное, то первый же симулянт будет сразу же уволен. Больше таких случаев не было; но зато африканцы, время от времени вспоминая о своей невинной шалости, каждый раз устраивали из этого целую потеху.

Пожалуй, самый интересный вечер в жизни я пережил в конце напряженнейшего дня. Мы только что вернулись с отлова и принялись отмываться, как вдруг я заметил, что ко мне со всех ног бегут мои туземцы, которые было пошли обрубать ветки акаций.

В полном ужасе они выкрикивали: "Карамойонг на куйя!", что означало "Карамоджа идет!" Издалека были слышны трубные звуки и барабанный бой. Я поднес к глазам бинокль и замер — на горизонте показалась длинная цепь голых воинов с боевыми щитами и копьями. Воины шли размашистым, но неторопливым шагом в колоннах по трое и приближались довольно быстро. Зденеку я сказал, что самым разумным было бы подготовить машину, немного продуктов и, если вдруг и впрямь что- нибудь начнется, исчезнуть как можно скорее. Рисковать не было никакого смысла. Мне было известно, что несколько дней назад карамоджа убили двух пастухов и угнали скот. Сомкнутые ряды воинов подошли к мосту, соединяющему оба берега, и остановились. Карамоджа, шедшие впереди, положили оружие на землю и перешли на нашу сторону.

Навстречу им вышло несколько невооруженных себейя, в чем не было ничего удивительного — они не любят воевать и храбрецами их не назовешь. Переговоры у моста затянулись; на буш уже пали сумерки. Договоренность, очевидно, была достигнута, так как карамоджа привели быка, себейя привели второго, да еще принесли высушенные тыквы с местным горячительным напитком. Было разложено два костра — над каждым из них поджаривалась туша быка; в подтверждение достигнутого мира началось веселье. Пригласили даже меня. Я сидел среди них, хлопал в ладоши, подпевал и не мог прийти в себя от изумления — карамоджа пустились танцевать, изображая поведение диких животных. Мне даже не потребовалось особой фантазии для того, чтобы увидеть, как слоны шевелят ушами и как страусы ухаживают за своими избранницами; танцоры в совершенстве имитировали походку жираф и дуэли антилоп. Захватывающее зрелище представляли воинственные пляски карамоджа — лишь много позже мне удалось узнать, что у них существует настоящая военная школа. Вечер, начавшийся так напряженно, превратился в „смотр“ прекрасных народных танцев — такого мне в Африке ни до, ни после видеть не довелось.

Все, что у аборигенов остается сверх необходимого, они относят на рынки, расположенные по всей округе и открытые в определенных деревнях в строго определенные дни недели. На любом из этих рынков вы можете приобрести переднее колесо от мотоцикла, колокольчики, ремешки для часов, проволоку, кур, бананы, овощи, фрукты, корову, овцу, табак, одеяло, копье, стул или табуретку — то есть практически все, что придет вам в голову; это может быть горсть булавок или охапка дров, стреляные гильзы, древесный уголь или пули. Все идет на основе безденежного обмена; за корову, например, можно выменять рулон материи в подарок невесте или на одежду для всей семьи. У нас были деньги, в силу чего мы оказались ценными покупателями, которых продавцы старались обдурить "по максимуму". Тот, кто не умеет торговаться, поступит умнее всего, послав на рынок верного слугу, прекрасно осведомленного об обстоятельствах и условиях внутренней торговли. Придя на рынок, я прежде всего объяснял очередному хитрому продавцу, что я не какой-нибудь там зеленый турист, а что живу и работаю в Африке уже много лет, так что за запрашиваемую им цену он может оставить свой товар при себе. После такого вступления абориген резко понижал цену, которую я тут же уменьшал еще наполовину. Потом я чуть-чуть набавлял, владелец товара чуть-чуть уступал, и все кончалось к взаимному удовольствию. Моя жена очень стеснялась этих "торговых операций" и избегала ходить на рынок одна. Дело было в том, что ей жалко было туземцев — они, конечно, сразу же это чувствовали и называли очень высокую цену. Но самое интересное заключалось в том, что если она отправлялась покупать корм для животных или продукты для сотрудников, здесь для нее все было просто — жена хорошо знала их качество и цены, твердо стояла на своем и хоть пять раз спокойно выходила из магазина, в который ее то же количество раз уговаривали вернуться.

Наконец, туземцы сдавались и отдавали ей товар за ту цену, которую она предлагала вначале. Само собой разумеется, что чем дальше от города находится рынок, тем дороже на нем бывают привозные изделия, в то время как местное сырье и местная продукция, наоборот, стоят намного дешевле. Поэтому мы часто ездили в город, чтобы запастись, к примеру, бензином. Да и вообще делать покупки в городе для нас было как-то проще.