Царь зверей не лев

Кладбище в буше

На террасе крошечного кафе в Найроби я распространялся Типпу о своих планах.

— Нам нужно наловить таких зверей, каких мы еще ни разу не ловили. Нечто совершенно новое, редкие виды!

Типп странно уперся взглядом в какую-то точку впереди себя и ничего не отвечал.

— Мы наловим зверей, которых нет ни в одном зоопарке Чехословакии.

Типп вертел в пальцах бокал и молчал.

— Теперь мы будем ловить зверей не только для зоопарка в городе Двур Кралове, — продолжал я. — Мы будем ловить животных для одиннадцати чехословацких зоопарков. И этим наша экспедиция отличается от предыдущих.

Типп молчал.

— Ты меня вообще-то слушаешь?

— Слушаю, — отвечал он в глубокой задумчивости.

— Тогда скажи хоть что-нибудь!

В крошечном кафе было очень уютно, кока-кола — охлажденная, что в Африке считается признаком обслуживания по классу люкс. Все это кому угодно подняло бы настроение, но Типп сидел, повесив нос, и наконец мне все это показалось подозрительным.

— Ты считаешь, что план нехорош?

— Хорош, Джо, — ответил он подавленно. Типп был пилотом одной из сотрудничающих с нами фирм. Мы были знакомы по прошлым экспедициям. Он был всегда весел, полон энергии и энтузиазма. Страстно любил природу и вообще был замечательный парень. А сейчас... Человека как будто подменили.

— Так что, будем работать? — я дружески хлопнул его по спине.

— Будем работать, — сказал он тихо.

Через два дня после этого разговора рано утром мы сели в самолет Типпа. Нам надо было сделать разведку и найти районы, удобные для отлова. Была прекрасная погода, и я заранее радовался полету. Это такое чарующее ощущение... Вы сидите в самолете, под вами плывут необозримые просторы, непроходимые джунгли, поросли колючего кустарника, горы, реки и степи, вы на все это смотрите и оказываетесь в полном плену у этой завораживающей красоты.

— Это так тяжело, Джо! — вздохнул Типп перед вылетом, и вид у него стал точно такой же, как тогда в кафе. Я, правда, знал, что Кения опять предпринимает меры по ограничению торговли, многие частные фирмы уже ликвидированы, некоторые фабрики национализированы, а многие предприниматели уехали в Южную Африку. Может, об этом и думал Типп, восторженно влюбленный в природу, для которого бизнес никогда не был главным в жизни?..

— Тяжелые времена, — снова вздохнул Типп.

В этот момент мы получили разрешение на взлет, но Типп еще успел сказать:

— Ты во всем убедишься сам, Джо!

Именно об этом разговоре я вспомнил, когда посмотрел с самолета вниз и пришел в ужас. Вот, оказывается, о чем говорил и думал Типп...

— Этого не может быть... — повторил я уже несколько раз подряд.

Под нами простиралось огромное кладбище животных, тысячи скелетов лежали в истомленных засухой зарослях. Я чувствовал, как по спине пробежали мурашки.

— Джо, мог ты предположить, что это так ужасно?..

Нет. Даже в кошмаре. Когда я был в этих местах в последний раз, повсюду бродили огромные стада животных, повсюду кипела жизнь. А теперь в национальных парках, ранее буквально переполненных зверьем, все было пусто и мертво.

С Африканского континента непрестанно и неудержимо уходит вода. Причиной катастрофических перемен, которые стали давать о себе знать еще в четвертом веке до нашей эры, было исчезновение растительности в области Сахары. Эти перемены в природе неумолимы, несмотря на то, что современные африканские города и промышленные центры растут. Однако в Африке исчезает не только вода, а вместе с ней и богатая растительность, — вымирает и редчайшая дикая фауна, которая здесь сохранилась в качестве почти единственного свидетельства жизни древнейших времен. А тут еще появился человек-охотник, причем в самых разнообразных формах: сначала первобытный охотник, убивавший ради еды и одежды, потом охотник-колонизатор, не считавшийся ни с чем и только ради собственного удовольствия или же в интересах "защиты" своих полей и стад совершенно легально уничтоживший чуть ли не полностью отдельные виды животных, далее браконьер, убивавший носорогов только из-за одного его рога и слонов из-за бивней, и, наконец, современный охотник, снаряженный самой что ни на есть новейшей техникой.

В качестве примера можно привести такие данные: начиная с 1600 года, было полностью истреблено 36 видов млекопитающих из первоначального количества 4226 видов и 94 вида пернатых — из первоначального количества 8684 вида.

Я, конечно, упоминаю об очень длительном процессе. Но ведь я увидел в тот момент чуть ли не всю Африку, превратившуюся в необозримое кладбище.

— Джо, с 1972 года здесь не было дождей! — сказал мне Типп. — И вот результат. Это же просто ужас! При виде всего этого и мужчине не стыдно заплакать.

Я был в состоянии настоящего шока и никак не мог прийти в себя. Вечером, когда мы сидели на веранде бунгало, где мы поселились вместе с Типпом, разговор шел о чем угодно, но думали мы об одном и том же: о десятках тысяч скелетов.

Не могу забыть, как совершенно обессиленная слониха лежала на опушке выжженных джунглей.

— Джо, нет необходимости ступать так осторожно, — сказал мне тогда Типп.

— Организм ее уже не способен мобилизовать оборонительные рефлексы. С ней все кончено, Джо...

Для охотника, пережившего при отлове слонов немало драматических моментов, грозивших смертельным исходом, это было просто страшно — безбоязненно подойти к могучему животному, которое считается царем африканских зверей.

— Ты только взгляни на эти глаза, — прошептал Типп.

Они были схожи с глазами старого, больного, невероятно усталого человека, который жаждет только одного: смерти. Слониха не могла оторвать взгляда от того места, где... лежал ее мертвый слоненок. Процесс разложения еще не начался, слоненок явно погиб совсем недавно. А через минуту рядом с мертвым слоненком останется его мертвая мама.

Во время своей работы в Африке я не раз имел возможность убедиться в том, что у слоних необычайно развито материнское чувство. Мне известен такой, например, случай — только что родившийся слоненок погиб через несколько минут. Слониха прижала его хоботом к своей груди и четыре дня носила буквально «на руках». Она клала его на землю только тогда, когда ей уже совсем необходимо было поесть. Остальные слонихи терпеливо ее поджидали, внимательно присматривая за мертвым слоненком и охраняя его от врагов.

Я наблюдал также за стадом, которое ускоряло или замедляло ход, приспосабливаясь к шагу одной старенькой слонихи. Она действительно была стара, клыки уже выпали, но рядом с ней бежал слоненок, плод ее поздней любви. Когда слоненок сосал, все стадо деликатно останавливалось и любезно поджидало их. Детеныш спокойно кормился, после чего стадо продолжало свой поход дальше. Когда слоненок уставал, мать подставляла под него хобот, приподнимала его и осторожно подталкивала.

Известна мне и история одной слонихи, которая с двумя слонятами отправилась за водой в стокилометровую даль. Перед тем, как уйти, она докопалась до грунтовой воды, как следует напилась и пошла через полупустыню. Стояла невыносимая жара, так что, пройдя 25 километров, слонята уже не могли идти дальше. Тогда слониха открыла рот, сунула хобот себе в горло, набрала воды из желудка и облила ей слонят. Такой „душ“ она устраивала еще несколько раз; так они благополучно добрались до желанной реки.

Мне пришлось наблюдать и то, как стадо приноравливало ритм хода и еды к силам беременной слонихи, которая уже вот-вот должна была родить и передвигалась с огромным трудом. Когда будущая мать обессиливала, все стадо собиралось вокруг нее в терпеливом ожидании...

Одна из ночей в нашем лагере была очень беспокойной. Мы поймали пять великолепных слонят, как по заказу отвечавших всем условиям транспортировки в Чехословакию. Примерно около полуночи слонята начали жалобно трубить, призывая на помощь своих матерей и "тетушек". И представьте себе, их услышали! Слонихи напали на лагерь, разнесли загородку в щепки и увели с собой своих детенышей.

В Африке мне не однажды приходилось фотографировать в самых трудных и рискованных условиях. Но как-то раз я не смог нажать на спуск... вернее, совершенно забыл о фотоаппарате, который держал в руках. Меня просто заворожила картина, которую я увидел: слоненок спасал свою мать. У слонихи прямо под клыками был оторван хобот, а слоненок отрывал веточки и буквально кормил свою маму, вкладывая их в ее рот.

Отношения в материнском слоновьем стаде поразительны, и животный инстинкт, а может, и настоящее чувство, остается для человека интереснейшей тайной.

Многому, что я знаю, я научился именно в этих местах. Но когда-то тут были тысячи слонов, а сейчас...

— Что будешь делать, Джо? — спросил Типп, и его голос вернул меня к действительности. До моего сознания дошла причина моего пребывания здесь: ведь мы должны наловить зверей для чехословацкого сафари.

— Да, отлов менее выносливых видов исключается. Мы не довезем животных до дома. Так что будем ловить только носорогов и зебр.

— Если ты найдешь их, Джо!

В лесу, где располагался в 1971 году наш "носорожий" лагерь, нам каждый день встречалось по крайней мере сорок носорогов. А сейчас, во время разведки с воздуха, мы не увидели ни одного.

— Даже если ты найдешь их, Джо, — продолжал Типп, — это будет еще не все. Где ты достанешь корм? Я просто убежден, что во время этой жуткой засухи ты не раздобудешь ни в Кении, ни в Уганде, ни в Танзании ни мешка сена!

Хотя бы мешок сена... а ведь путешествие на корабле из Момбасы в Чехословакию длится 35-40 дней. За это время для кормления животных потребуются сотни мешков сена, люцерны, жмыха и различных гранулированных кормов. И, кроме того, в лагере тоже нужно чем-то кормить пойманных животных.

— Тысячи коров и коз, дававших молоко, погибли от голода, Джо. Можешь себе представить, что творится с населением? В Кении пытаются решить эту проблему за счет импорта продуктов питания, но этого недостаточно. Все это очень плохо, Джо! Очень плохо...

— Цены на диких зверей повысились просто фантастически. Слоны, которых в Восточной Африке всегда было более чем достаточно, стали редчайшими животными. Слоненок сейчас стоит тысячу сто английских фунтов, а ведь это умопомрачительная цена!

Типп был прав. Когда в начале экспедиции мы заключали контракты, за зебру Греви нам удалось "выторговать" цену 1100 долларов за одно животное. Когда мы уезжали из Африки, одна такая зебра стоила уже 1800 долларов. Так же как и носороги — они стоили по 6000 долларов, а теперь были по 7000 долларов.

Таким образом, стоимость всех животных, которых мы вывезли в Чехословакию, автоматически — исходя из ситуации на мировом рынке — повысилась на четверть, а то и на треть первоначальной стоимости.

Но тогда, во время той злополучной разведки с воздуха, когда мы с Типпом наконец разговорились, у нас на руках не было еще ни одного животного, а я даже представить себе не мог, какие невероятные трудности нас ждут впереди.

— Что ты будешь делать, Джо?

— Мы не сдадимся. Это просто невозможно, чтобы мы не нашли зверей и удобные площадки для их отлова. Но здесь мы будем ловить только зебр и носорогов.

Позднее я часто вспоминал об этом разговоре. В том, насколько правильным было принятое тогда решение, я убедился очень скоро по возвращении в Чехословакию, т. е. уже после окончания экспедиции.

Голландец Ван ден Бринк закупил в Кении масайских и сетчатых жираф и отправил их на карантин в Польшу. Через несколько дней мне позвонил директор Братиславского зоологического сада и попросил меня немедленно приехать — у них внезапно погибло сразу пять жираф. При вскрытии присутствовала группа сотрудников и я — в качестве эксперта СЭВ.

Результаты вскрытия потрясли всех. Причиной смерти было не заболевание, а полное истощение. Когда мы вскрыли животных, мы тут же проверили, находится ли около жизненно важных органов слой жира, который там обязательно должен быть. Но вместо жира мы обнаружили совсем немного водянистой, студенистой массы. Тогда же я предсказал, что, если из жираф Ван ден Бринка выживут хотя бы две, то и это будет слишком хорошо.

Точно так же шли дела и у одной западногерманской фирмы, которая привезла животных за месяц до нас. В целом погибло 68 процентов зверей, причем половина еще в море.

Поэтому мы в Африке отлавливаем зверей сами, хотя нам и помогают некоторые фирмы. Из стада мы отлавливаем только здоровых животных, а в лагере со всей ответственностью заботимся о них.

Кроме зверей, нового человека в Африке "подкарауливают" самые необычные болезни. Еще в первый свой приезд я заболел малярией, правда, в легкой форме. Так как мне были неизвестны признаки этого заболевания, я решил, что у меня ревматизм — болели все суставы и голова, бросало то в жар, то в холод. Лечился я своеобразно; удерживал тело против течения в реке Ишаша в надежде, что это упражнение поможет снять боль в суставах. Через восемь лет во время экспедиции в Зимбабве у меня сильно поднялась температура. Ужасно разболелись голова, суставы и поясница. От боли невозможно было ни сидеть, ни лежать. Я сразу же принял большую дозу лекарства от малярии, но это не помогло. На четвертый день боли и лихорадка стали невыносимыми, и сын Зденек уже почти у замбийской границы развернул машину и, проехав 1700 километров без остановки, отвез меня в Найроби. Доктор моментально уложил меня в больницу, где через три дня, после усиленного курса противомалярийных инъекций удалось остановить болезнь. Я так ослаб, что даже ходить не мог; у меня ослабло зрение и сильно понизилось давление. Оказалось, что я в тяжелой форме перенес церебральную малярию.

Африка кишит паразитами, которые проникают в любой организм. Чаще всего они поселяются в кишечнике и печени, иногда даже в крови. Спастись от них можно только полной стерильностью. Необходимо избегать застойных вод, в которых обитает множество беспозвоночных, переносчиков опасного билхарциоза (заболевание печени). Помогают и глистогонные средства. До сих пор нам везло — в течение двух-трех месяцев по возвращении в Чехословакию нам удавалось полностью избавиться от всех паразитов.

Отлавливая жираф, мы стремились узнать о них как можно больше подробностей, так как в европейских зоопарках было распространено мнение, что животные эти очень чувствительны к условиям жизни, им нельзя сильно намокать, они не переносят ветра, что зимой их надо содержать в крытом павильоне при температуре 20-22° Цельсия.

За пять лет изучения жираф в природной среде мы выяснили, что это очень выносливые животные. Угандские жирафы в сухой сезон пережидают полуденную жару в тени деревьев, где температура воздуха достигает 42-46 градусов, на солнце при этом бывает больше 60 градусов. Начиная с полуночи и до восхода солнца температура понижается до 11-15 градусов. В Намибии ангольские жирафы в самые холодные месяцы легко переносят морозы до пяти градусов и постоянный, иногда достаточно сильный ветер.

В сезон дождей или во время бури жирафы поворачиваются спиной к ливню и целыми часами ждут, пока он кончится. Я часто видел, как они с трудом, медленно бредут по колено в воде и грязи, стоят под дождем в буше и не торопясь общипывают листочки с акаций, время от времени встряхивая головой.

Жирафы живут в крупных или мелких стадах. Предводительствует всегда крупная, сильная, опытная жирафа, а могучий жираф только сопровождает стадо, в котором не существует строгой иерархии. Мелкие стада складываются из трех-пяти животных, чаще всего их в стаде бывает от семи до двенадцати. Самое большое стадо, которое нам удалось увидеть, насчитывало более 160 голов.

Во время отлова зебр в Карамодже нам удалось поймать очень красивую молодую самку зебры, и мы выпустили ее в загон к остальным. Она очень мало ела и худела на глазах. Мы боялись, что она погибнет, и недели через две отпустили обратно в буш. Однако зебра не покидала территории лагеря, паслась около загонов, всего несколько раз уходила в буш пощипать травки, бегала к реке напиться. Когда наступал вечер, она становилась боком поближе к ограде загона, пристраиваясь таким образом к "своему стаду". Мы ставили рядом с ней ведро с кукурузой и оставляли ее в покое. Дня через три ее было просто не узнать. Она окрепла, приобрела отличную форму и привыкла к людям. В один прекрасный день мы открыли вход в загон, и она сама вошла туда. Мы назвали ее Угандой — это наша самая лучшая зебра, она подарила нам первого в истории нашего зоопарка зебреночка.