37

Теплоход не знал, с каким нетерпением я рвался в Ленинград, и потому не слишком торопился к месту своего назначения — в город Горький. А может быть, он знал и не торопился именно потому. Да, пожалуй, так оно и было. Он знал, кто притаился на его борту, и, наверно, обдумывал, как со мной поступить: утопить в реке Оке или высадить на каком-нибудь глухом берегу, где меня потом съедят дикие звери. Вот почему он медлил отходить от некоторых пристаней. Он высматривал для меня подходящее место. А на высматривание тратились многие лишние минуты, из которых составились часы. По этой причине он выбрался из реки Оки в реку Волгу лишь ко второй половине дня. За это время я успел два раза наведаться в его буфет, вытряхнув там из своего бумажника около двадцати рублей.

Погода в этот день хмурилась уже с утра. А когда теплоход, войдя в реку Волгу, оказался на виду у пристани, начал накрапывать мелкий дождь. Он чуть усилился, пока теплоход пристраивался к пристани. Но это не помешало людям, прибывшим на теплоходе, сойти на берег. Я сошел вместе с ними. Проходя мимо женщины в форменной фуражке, я спросил у нее насчет железнодорожного вокзала и услыхал ответ;

— А вон, перейдете тот большой мост и там спросите вокзал.

Так просто все складывалось. Впереди был мост, а за мостом вокзал. И я шел к этому вокзалу, чтобы сесть на поезд, уходящий в Ленинград. Так просто все складывалось. Наконец-то отпали все те преграды, которые вырастали передо мной каждый раз, едва я проявлял намерение направить свои стопы на северо-запад. Теперь я шагал туда свободно, и уже не предвиделось больше, слава богу, никакой помехи на моем пути. Передо мной был мост, а за мостом вокзал, где стоял поезд, готовый везти меня к моей женщине. Так просто все складывалось у меня на этот раз.

Встречные люди не заговаривали со мной. И у меня тоже не было особенного желания затевать с ними разговоры. О чем стал бы я с ними говорить? Все было ясно для меня теперь относительно России. Я знал ее всю насквозь и не нуждался в том, чтобы мне еще что-то в ней показывали и объясняли. И, кроме того, я не намерен был больше останавливаться и сбиваться с пути. На этом пути меня ждала моя русская женщина, готовая отправиться со мной в мою далекую родную Суоми. Зачем стал бы я томить ее новым долгим ожиданием? И я шагал прямо к ней, несмотря на дождь, который, правда, все заметнее давал себя знать.

Никто не заговорил со мной. Людям некогда было заговаривать. Они торопились по своим делам, и постепенно их все меньше оставалось на улице. Дождь заставлял их торопиться и прятаться под крыши. Он все усиливался. Пришлось и мне кинуть взгляд по сторонам. Как раз в это время я проходил мимо низенького продолговатого здания, на котором было написано: «Кассы». Двери здания были распахнуты, пропуская внутрь прохожих, убегающих от дождя. Я тоже вошел внутрь и стал у стены возле двери.

Это был большой светлый зал, где люди сидели на скамейках вдоль стен, обложенные разными походными узлами, рюкзаками и чемоданами. Некоторые стояли, толпясь группами посреди зала и громко толкуя о всяких дорожных делах. Стояли и шумели больше молодые люди — парни и девушки, одетые в походные штаны и куртки. Они перекликались также с теми из своих товарищей, которые занимали места в очередях перед билетными касса ми в конце зала. Все они собирались куда-то плыть от этой пристани по своей знаменитой реке Волге и в разговоре называли разные города.

Но меня не интересовали их города. И я никуда не собирался плыть по их реке Волге. Мой путь лежал по твердой земле и начинался от вокзала. Дождь, правда, замедлил мой путь к вокзалу, но, кажется, ненадолго. За широкими окнами зала позади тучи, льющей дождь, уже виднелась полоса неба посветлее. Значит, мне оставалось потерпеть еще какие-то минуты, а там я снова мог двинуться к вокзалу.

Я стоял у стены справа от входа. А вправо от меня тянулась вдоль стены широкая скамейка с высокой спинкой, достававшая до очередей у касс. Она тоже была полна людьми и поклажей. Здесь теснились мужчины, женщины и дети всех возрастов. Ближе ко мне сидела группа девушек в штанах. Их туго набитые рюкзаки лежали перед ними на полу, а сами они, сблизив головы, обменивались какими-то своими девичьими секретами.

Стоя рядом со скамьей, занятой девушками, я разглядывал сверху их пышноволосые головы, такие разные по цвету — от белокурых до черных — и по-разному причесанные. Были среди них и коротко подстриженные волосы, и завитые кольцами, и плотно закрепленные заколками, и заплетенные в косы, собранные узлом, и просто схваченные лентой у затылка в один тугой хвост.

И только самые черные, отливающие синим цветом волосы не были ни приглажены, ни стянуты, ни собраны в узел. Они свободно раскинулись на все стороны своими тяжелыми прядями, вздымаясь и ниспадая густыми сплетениями черных каскадов, наподобие морских волн, застигнутых в непроглядной темноте ночи злым вихрем, который налетел на них внезапно и, сломав их размеренность и плавность, вобрал в свой водоворот. Что-то знакомое напоминали мне эти буйные черные волны. Где-то я уже встречал у них в России такие. Удивляться этому, конечно, не приходилось, потому что проехал я по России немало и видел сотни разных причесок. Среди них вполне могли мелькнуть прически, схожие по черноте и дикости с этой.

Но что мне было до всех этих причесок? Пусть они выглядели красиво, составляя вместе живой, пестрый цветник, но очень уж явно проглядывала в них легкость и неосновательность, способная уступить первому же дуновению ветерка. Не интересовали меня их прически. Только одна прическа на свете могла меня интересовать. Она состояла из густых темно-коричневых волос, аккуратно зачесанных назад и собранных на затылке в большой, тяжелый узел. Вот в них действительно была строгая и красивая основательность, не склонная к легким переменам. И, думая об этой прическе, я снова кинул взгляд на окна. Дождь за ними, кажется, понемногу затихал. Скоро можно было трогаться дальше. Я провел расческой по своим еще не успевшим высохнуть волосам и оттолкнулся от стены.

Но прежде чем выйти в открытые двери, я слегка отступил к середине зала, чтобы разглядеть лицо черноволосой девушки. И странное дело: лицо ее тоже показалось мне знакомым. Так много у них лиц в России, что все не могут быть разными. Вот и встречаются похожие лица. И пока я медлил, пытаясь вспомнить, где я встречал похожую на нее девушку, она тоже скользнула по мне взглядом, не переставая, однако, разговаривать со своими подругами, и снова обратила ко мне свои крупные черные глаза, тоже как бы припоминая что-то. Не знаю, что ей понадобилось припомнить. Чтобы не мешать ей в этом занятии, я направился к выходу. Но в это время она сказала мне громко:

— Здравствуйте!

Я остановился. Да, это она мне сказала! И не только сказала, но даже встала с места и двинулась ко мне, протянув руку. Ее подруги тоже встали, глядя на меня с любопытством. Среди них она была самая рослая и дородная. Протянув мне руку, она еще раз повторила:

— Здравствуйте, товарищ Турханов.

И тут я узнал ее. Вот кого, оказывается, сюда занесло из далекого Ленинграда. Это была Варвара Зорина, та самая, у которой так невесело складывалось дело с длинным Никанором Антроповым. Я пожал ей руку и кивнул остальным девушкам, обратившим ко мне загорелые, глазастые, красивые лица. Они ответили мне тем же. Варвара сказала:

— И вы здесь. Далеко едете?

Я ответил:

— Нет, не очень далеко. Домой.

Она понимающе кивнула:

— А-а. Значит, уже посмотрели.

— Что посмотрел?

— Как что? Канал я имею в виду.

— Какой канал?

Она удивленно покинула вверх черно-синие брови:

— А какой же тут еще может быть канал, кроме Волго-Дона?

— Волго-Дона?

— О-о, я вижу, вы о нем даже не знаете. Куда же вы ездили?

— Я тут в колхозе одном был.

— А-а. Так вас только колхозные дела интересуют?

— Нет, почему же? Меня все интересует. Я уже много кой-чего посмотрел. Такая у меня цель: посмотреть Россию, чтобы потом рассказать о ней финнам.

Так я ей ответил, хорошо помня, чем тут можно тронуть их сердце. И, тронутая моими словами, она сказала с сожалением в голосе:

— Как же вы канал упустили? Ведь это же самое крупное наше сооружение последних лет! Или у вас время свободное истекло?

— Нет, не истекло.

— А сколько у вас еще осталось?

— Чего осталось?

— Ну… дней свободных, что ли?

— А-а. Дней? Мало. Десять…

У меня, конечно, их оставалось больше. Но я чуть убавил. Не знаю, зачем я убавил. Просто так. Взял и убавил. Пора было трогаться к вокзалу, чтобы не упустить поезд на Ленинград. В открытые двери видно было, что дождь уже затихал. Но тут она вскричала:

— Как! Десять дней? Да вы что, смеетесь? Деньги есть у вас?

Я не понял, почему ее вдруг заинтересовали мои деньги, но ответил:

— Есть…

А она сказала торопливо:

— Давайте сюда скорее. Вы в каком классе хотите: в первом или втором? Первый — сто двенадцать, второй — восемьдесят четыре. Давайте на всякий случай сто двенадцать. Да быстрее вы со своим бумажником! Ох, как он копается! Там наша очередь уже подходит. Не понимаю, как это можно — побывать на Волге и не увидеть канал! Вы же потом всю жизнь об этом жалеть будете. Вас попросят рассказать, а вы не сможете. Ведь это же стыд сплошной! Да скорее вы, ради бога! Василий уже у кассы.

Что я мог с ней поделать? Она стояла передо мной, большая, напористая, с черной бурей на голове, в темно-красной куртке и черных штанах, плотно обтягивающих ее сильные ляжки. Протянув к моему бумажнику руку, она в нетерпении шевелила перед моим носом пальцами, не давая мне ни минуты на раздумье. И едва я достал деньги, как она выхватила их у меня и устремилась в глубину зала, крича на ходу:

— Вася! Вася! Еще один билет! Можно первого класса, если не хватит вторых.

К ней от средней кассы обернулся высокий темноволосый парень. Его я тоже узнал. Это был тот самый, с которым вел однажды такой странный разговор в парке возле дерева Никанор Антропов. Парень протянул к Варваре руку через головы людей, стоявших за ним в очереди, и, взяв у нее мои деньги, снова нагнулся к окошку кассы. А она вернулась к своим подругам, сказав мне с довольным видом:

— Ну, вот и поедете.

Я спросил:

— Куда поеду?

Ее черные брови опять удивленно вскинулись вверх:

— То есть как это «куда»? На канал. Куда же еще?

— А зачем на канал, объясните, пожалуйста, не откажите в назойливости?

— Как зачем? Посмотреть. Или я вас не так поняла и напрасно вам билет заказала?

— Нет, почему же, я очень рад…

Что я мог ей еще ответить? Не мог я сказать ей, что я не рад и что никуда, кроме Ленинграда, ехать не желаю. Зачем стал бы я ее огорчать? И без того хватало ей огорчений в ее делах с Никанором. Но еще не поздно было выкрутиться. За руку меня никто не держал, а дверь на улицу была открыта. И дождь почти перестал, открывая мне дорогу к вокзалу. Стоило мне кинуться к двери — и я был свободен. Бог с ними, с деньгами, отданными за билет.

Но пока я измерял взглядом расстояние до выхода, темноволосый парень успел купить билеты и подойти к нам. Он поднял с пола самый большой рюкзак и, вскинув его за плечи, сказал:

— Дело в шляпе! Пошли садиться. Все в сборе? Кто тут к нам еще присоединился?

Я раскрыл было рот, чтобы отозваться, но Варвара первая заговорила, кивнув на меня:

— Он не присоединился, а просто ему тоже очень важно побывать на канале. Это знакомый Ники.

Вася вежливо мне кивнул и тут же спохватился, тронув свободной рукой боковой карман своей куртки:

— Простите, я ваш билет вместе с нашими убрал. Вам его сейчас отдать или потом возьмете?

Я раскрыл рот, чтобы ответить, но Варвара сказала, поднимая с пола свой рюкзак:

— Успеется. Там отдашь. А сейчас идемте скорее.

Он спросил меня, все еще держа руку в кармане:

— Вы с нами вместе пойдете?

Я раскрыл рот, чтобы ответить, но она сказала:

— Конечно, вместе! Что за вопрос! Собирайтесь, девочки! Пошли!

Девушки тоже подхватили свои рюкзаки. Их оказалось человек восемь. С ними, кроме Василия, были еще два русоволосых парня, чуть поменьше его ростом. Все они вышли на улицу и направились к Волге. И я направился вслед за ними. Что мне оставалось делать?

Но идя вслед за ними, я дал волю своему кулаку. Череп мой загудел, и перед глазами поплыл туман. Три девушки и один парень обернулись, вглядываясь в меня с недоумением. Не знаю, что им такое послышалось. Они оглядели меня с головы до ног, словно проверяя, не раскололся ли я пополам, оглядели также землю под моими ногами и, не видя на ней отколовшихся от меня кусков, поискали глазами позади меня. Я тоже оглянулся, поискав глазами по их примеру вдоль многолюдной набережной. Это их успокоило, но на нашем пути к пристани они еще не раз косились на меня с недоумением.

Дождь совсем перестал, и мне бы теперь в самый раз было шагать к вокзалу. Но я шагал в обратную сторону. Так повернулись опять мои дела. И дождь был этому причиной. Да, именно дождь испортил все дело. Вот что вдруг пришло мне в голову. Как я мог забыть, что он уже подвел меня однажды, не дав уехать поездом в Ленинград! Он перехватил меня тогда на моем пути к Ленинграду и, повернув кругом, толкнул дальше в глубину России. Как я мог об этом забыть?

И вот в наказание за свою забывчивость я снова попал в лапы коварному русскому дождю. Опять он заманил меня в свои сети, чтобы отбросить от вокзала назад. Так у них тут все устроено, в их непонятной России. Когда вы идете к пристани, вас не пускают к пристани. Когда вы идете к вокзалу, вас не пускают к вокзалу. Вас уводят от вокзала, уводят к пристани, только не к той пристани, откуда вы могли бы уехать в Ленинград, а к другой, откуда вас везут еще дальше от Ленинграда, вниз по их огромной реке Волге, текущей куда-то на самый край света.

И вот вы стоите на верхней палубе их речного парохода, более крупного, чем тот, что вез вас по Оке, стоите, тоскливо провожая глазами уходящий назад правый берег реки Волги с пристанью. А рядом с вами у борта стоит высокая, плечистая девушка с черными вихрями вокруг головы, та самая, что оказалась в сговоре с русским дождем, заманившим вас к ней под крышу. Она стоит рядом с вами, оставив на время своих подруг, и говорит оживленно:

— Вот он, город Горький! Красивое место ему выбрали, правда? Когда-то его называли Нижним Новгородом, в отличие от Новгорода на озере Ильмень — древней столицы земли Новгородской. Но он тоже старинный город. Видите там, среди зелени, красную кремлевскую стену? Ее теперь подновили немножко. А вот знаменитая волжская лестница! Вы побывали на ней? Неужели нет? Какая досада! А памятник Горькому видели? Он жил в этом городе. Здесь музей есть его имени в бывшем домике купца Каширина. Вы не видели? А что же вы видели? Автозавод по крайней мере посмотрели? Тоже нет? Это же крупнейший наш автозавод! На целый километр тянется. А мы туда съездили. Там столько цехов интересных! Плавильный, например, где в искрах все и жидкая сталь глаза слепит. Или кузнечный. Стоят в ряд наковальни, а над ними молоты многотонные висят определенной формы. Положат на такую наковальню с помощью механизмов раскаленную добела стальную болванку весом в полсотни килограммов, а через две-три минуты она уже в ось превратилась со всякими там коленчатыми выступами и отростками. Это кузнец ее так молотом. И кузнец-то иной неказистый с виду. Еле видно его. А молот у него так и танцует! Он им с помощью педали управляет ногой. А то есть еще там цех, полностью автоматизированный. Одна девушка управляет всеми механизмами цеха. При нас один станок у нее заело, и пока она устраняла неисправность, остальные четырнадцать станков продолжали работать, выпуская детали с той же скоростью. Это поразительно! Это на чудо похоже. До сих пор я про такое только у писателей-фантастов читала, в их романах, обращенных к будущему. И в то же время такое чудо скоро станет у нас явлением обыденным. Удивительно быстро развивается техника! Прямо дух захватывает.

Так она говорила, твердо уверенная, что для меня очень важно все это знать. Я кивал головой, глядя издали на город, уходящий от меня все дальше, и прикидывая на глаз расстояние от судна до берега. Оно все ширилось по мере того, как пароход выходил на середину реки. Конечно, если бы я кинулся в воду, то еще успел бы добраться до берега вплавь. Но кто дал бы мне добраться? Варвара первая подняла бы шум и крик. А неподалеку от нее толпились ее девушки и парни. Они тоже едва ли остались бы в бездействии. И еще разные люди толпились у борта справа и слева от меня. Кроме того, на нижней палубе два матроса свертывали швартовые канаты. А их сама служба обязывала вылавливать из воды попавших туда людей.

Что мне оставалось делать? Я стоял и слушал ее рассказ о том, что она видела в этом городе, который раньше назывался Нижним Новгородом, а теперь назывался Горьким. Подошел Василий и отдал мне мой билет. Она его о чем-то спросила. Он ответил. Она опять о чем-то спросила. Пользуясь этим, я отошел от них и отправился искать свою каюту. Женщина в коридоре дала мне ключ и указала дверь.

Войдя в каюту, я еще раз позволил разгуляться своему кулаку. Но какой от этого прок? Ничего это не изменило в моей судьбе, только прибавило две-три шишки к прежним шишкам на моем черепе. Пора было понять, что это неизбежно — попадать здесь в подобного рода капканы, Такая участь ждет у них всякого финна.

Каюта была маленькая, с небольшим окном, выходящим на палубу, за которым виднелась широкая, разлившаяся вода реки Волги с полосой зеленого берега вдали. Тут стояли кушетка, столик и стул. В углу у двери белела раковина с двумя кранами. Я повернул краны. Из одного потекла холодная вода, из другого — теплая. Ничего, жить было можно. На кушетке лежал матрац, аккуратно застеленный двумя простынями и одеялом. Пухлая подушка с белой наволочкой так и звала приложиться к ней щекой. Трудно было не отозваться на этот соблазнительный зов. Я прилег поверх одеяла, свесив ноги вбок. Лежа удобнее было думать. Я всегда много думаю своей умной головой. Потому-то так плавно идет у меня все в жизни.

Вот и теперь, например. Вздумалось мне прокатиться по их знаменитой реке Волге — и они повезли меня по этой реке. А ведь как им не хотелось меня брать! Они изворачивались и так и этак, пугая меня всякими невзгодами. Они даже приостановили дождь, полагая направить меня к вокзалу. Но напрасно они старались. Я не поддался на их уловки. Вытащив из бумажника деньги, я заставил их купить мне билет до какого-то там города, откуда тянулся их новый канал Волго-Дон. Так надо тут у них действовать, если вы хотите поставить на своем.

Загрузка...