4

Утром я встал довольно поздно. Несмотря на это, ноги у меня побаливали. Пройденные накануне километры давали себя знать с непривычки. Никитична поджарила мне на сковородке три яйца, добавив к этому свежий хлеб, масло и чай с конфетами. Когда я поел и вышел на крыльцо, она сказала:

— К вам парторг вчера вечером приходил, интересовался, что за человек. Поговорить хотел, да пожалел будить. Уж так-то вы сладко спали. Он сейчас у бригадира в конторе. Просил зайти.

Я ничего на это не ответил, и она спросила:

— А от нас вы куда?

— В Заозерье.

— Большаком поедете или здесь?

И она указала на боковой проулок, откуда в поле уходила едва заметная травянистая дорога. Я спросил:

— А куда эта дорога идет?

Она ответила:

— Да в Заозерье же. Неказистая дорожка, малоезженая. Перемычка вроде между настоящими-то дорогами. Эдакое полупутье, ни то ни се. Но зато по ней восемь километров, а большаком все двенадцать наберутся.

— Восемь? До Заозерья?

— До Заозерья. А дале она и не идет. Я же говорю — недопуток…

— До свидания. Спасибо вам, пожалуйста.

И я зашагал по этой дороге в Заозерье, оставив ее на крыльце в полном удивлении. Выйдя в поле, я оглянулся. Она все еще стояла на том же месте, глядя мне вслед. Так сильно ее что-то удивило. Но потом она ушла в дом. А я продолжал шагать к своей женщине, уже не оглядываясь, довольный тем, что на этот раз меня отделяли от нее всего полтора часа. День опять предвиделся ясный, и это прибавляло мне бодрости, хотя боль в ногах не утихала.

Нагретые утренним солнцем поля уже отдавали теплому воздуху ночную росу, а заодно и все ароматы, выделяемые молодыми хлебами, травами и лепестками цветов. Я шел сквозь эти ароматы и думал о своей женщине. Так уж издавна повелось на свете, что всякое приятное благоухание обязательно сопровождается мыслями о женщине. Вот и я тоже шел и думал о ней, которую мне очень скоро предстояло увидеть. А по обе стороны от меня тянулись возделанные поля, полные хлеба, картофеля и льна.

Но скоро возделанные поля сменились невозделанными. То есть видно было, что они тоже тронуты рукой человека, но растения на них преобладали те, что обыкновенно прорастают на людских полях сами, если им дать волю. Это были сорняки, забившие наглухо ростки картофеля и кормовой свеклы, по рядам которых еще не проходил пропашной плуг. Они же засорили посевы ячменя, овса, и ржи, которые по этой причине еще не успели подняться и выпустить колос. Они опередили в росте хлебные стебли, подавляя их размерами и сочностью своих листьев. Задавив хлеба, они выползали из них высокими, жирными зарослями на межи, откуда далее вливались в пахучую компанию луговых трав, тоже густых и сочных, уже созревших для косы.

Только никто не косил эти травы. Я смотрел направо и налево, выискивая взглядом людей, которым непременно следовало тут быть, чтобы спасти, пока не поздно, эти хлеба и овощи от гибели. Но ни одной души не было видно на всем том пространстве полей, что охватывал мой глаз. Местами пахотные поля имели такой вид, как будто их не трогали плугом уже много лет. Они не только плотно заросли травами, но и кустарники успели поселиться на них вполне основательно, наступая дружной зеленой толпой со стороны ближайшего леса.

Я подумал было, что это совсем заброшенная земля, не имеющая хозяина, но скоро заметил одного человека среди кустарников. Озираясь по сторонам, он выкашивал там ручной косой траву и тут же запихивал ее в сыром виде в мешок. Завидев меня, он пригнулся и юркнул в кустарник. Нет, это не был, пожалуй, хозяин здешней земли. Хозяин едва ли станет воровать сам у себя траву. И осанка у этого человека была совсем не та, какая бывает у хозяина, имеющего под ногами собственную землю. Но мало ли какой вид мог у них принять хозяин. Судя по тем рассказам, что я слыхал в Ленинграде от своих товарищей по работе, хозяин у них порой даже не понимал, что он хозяин.

Раздумывая так насчет хозяина, я продолжал идти все дальше по этой дороге, едва намеченной тележными колесами через травянистые поля, и скоро увидел деревню. Она открылась мне за поворотом этого подобия дороги, позади мелколесья и кустарников. И там же я увидел наконец людей, занятых работой. Но работали они только на своих огородах, прилегавших вплотную к их домикам, довольно стареньким и ветхим с виду.

Огороды были крохотные, но возделаны хорошо. Здесь не давали воли сорнякам. Все они были выполоты, и земля чернела от обилия перегноя. Я шел мимо и видел, с какой любовью перебирали люди руками и окучивали проросшую на огородах овощную зелень. Да, вот это была, конечно, их собственная земля. Тут сомневаться не приходилось. Но чья же тогда земля была вокруг них, простираясь далеко на все стороны от их огородов?

Выискивая глазами, кого бы спросить об этом, я продолжал идти вдоль деревенской улицы. В окнах домов виднелись люди — мужчины и женщины, но больше мужчины. Они просто так сидели внутри своих домов, поглядывая на улицу. Нет, эти люди тоже, конечно, не были хозяевами той земли, по которой я шел. Хозяева не стали бы сидеть по домам в такое время, когда их овощи на полях стонали от засилья сорняков, а созревшие на лугах травы тосковали по сенокосилке. Встретив на улице человека с двумя бутылками водки в руках, я спросил его:

— Скажите, пожалуйста, будьте в задолженности, это не Заозерье?

По его лицу было видно, что из моего вопроса он понял только последнее слово. Выражения вежливости, как видно, не входили в круг вещей, доступных его пониманию. На это последнее слово он и ответил, указав бутылкой вдоль улицы:

— Заозерье там. Четыре километра отсюдова.

Я и сам об этом догадывался, но заодно задал ему еще один вопрос:

— А земля эта чья, простите в снисхождении?

И я показал рукой на поля позади огородов. На этот раз он понял только первые слова из моего вопроса и удивился им:

— Как чья? Наша.

— Чья ваша?

— Наша. Колхозная.

— Я понимаю. Но хозяин кто?

— Да мы же — колхозники. За нами она закреплена навечно.

— И эти люди тоже ее хозяева? — Я указал на тех, кто выглядывал в окна, ничего не делая, и на тех, кто работал на своих огородах.

Он ответил:

— А как же! И эти и еще две деревни, входящие в наш колхоз.

Тут я заметил человека, который незадолго перед тем так несмело косил среди кустарников траву. Он шел задворками, держа косу в опущенной вниз руке и волоча мешок с травой по земле, чтобы его не было видно из-за забора. Я спросил:

— И он тоже хозяин?

— И он.

Тогда я понял, что он шутил, конечно. Почему бы и не пошутить человеку, который уже выпил немного? Но я сделал вид, что не понял его шутки, и спросил:

— Почему же они не работают на своей земле?

Он ответил:

— А просто день такой выдался сегодня: именины у председателя.

Из этих слов я уяснил себе наконец то, что касалось хозяина этой земли, и понял, почему она так запущена. Действительно, где же было одному человеку с ней управиться? Недаром он запил в такое неподходящее время. Но ведь кто-то, наверно, помогал ему в этом безнадежном деле. И, думая об этом, я спросил:

— А почему же он позволяет своим работникам тоже дома сидеть в такой хороший день?

Человек стал вдруг почему-то суровым и тоже задал мне вопрос:

— Вы что, к нам приехали или в Заозерье?

— В Заозерье.

— Уполномоченный какой-нибудь или кто?

— Нет, я просто так, сам по себе.

— Так и идите сами по себе. Вот она, дорога.

И, указав мне еще раз бутылкой направление, он заторопился от меня туда, откуда ему уже кричали в открытое окно: «Ну, что же ты там застрял? Закуска стынет!».

Я прошел всю эту деревню, удивляясь богатому виду ее крохотных огородов и запустению остальной земли. Делать мне в этой деревне было нечего. Но у последнего домика я все-таки остановился — так удивительно выглядело то, что его окружало. А окружала его возделанная под огород земля. Но как возделанная! Здесь даже дворик был превращен в огород, и даже та полоска земли, что отделяла домик от придорожной канавы, и даже склон канавы.

Никаких иных строений, кроме домика, не было на этом дворе, что дало его хозяину несколько лишних грядок. И самый домик имел странный вид. Он был приподнят кверху на четырех кирпичных столбах, а под ним устроен скотный двор, наполовину утопленный в землю. Лестница, заменявшая крыльцо, не опиралась о землю, экономя хозяину место для лишней грядки. Она лепилась боком к стене, вися над землей. Одна ее площадка приходилась напротив двери, ведущей в дом, другая — перед входом на чердак.

Да, это был хозяин! Ни одной пяди земли не пропадало у него без пользы. Только узкая тропинка, ведущая от калитки к дому, оставалась неразрыхленной и незасеянной. На всем остальном тесном пространстве его владений буйно зеленели все виды овощей. Вперемежку с ними высовывались из земли стебли кукурузы и подсолнечника. Горох и бобы, подпертые лучинками, росли в провалах между грядками.

Позади дома виднелся сад. Но и там под яблонями вся земля была занята овощами. Стволы яблонь обвивал хмель. Он же тянулся вверх по стенам дома. На южной стене дома висели на гвоздях продолговатые ящики, в которых росли помидоры. Такие же ящики, полные зелени, тянулись в два этажа по дощатому забору. Забор был плотный, остроконечный, с колючей проволокой наверху и охватывал крохотные владения этого хозяина со всех четырех сторон. Пока я стоял и удивлялся всему этому, из дома вышел сам хозяин и спросил:

— Вы не ко мне, товарищ уполномоченный?

Я покачал головой, но в то же время указал на поля, которые простирались до самого леса за пределами его забора, и спросил в свою очередь:

— Почему вы ту землю так же вот не обработали, извините в сожалении, пожалуйста? Или она не ваша?

Он чего-то не понял в моих словах и подошел ко мне поближе. На вид это был крепкий старик с широким, румяным лицом, на котором седая щетина была так же коротко подстрижена ножницами, как и на голове вокруг загорелой лысины. Когда он вышел из калитки и подошел ко мне поближе с вопросительным видом, я спросил:

— А та чья земля?

Он засмеялся хитрым смешком и ничего не ответил. Его глаза бегали по сторонам, как у того спятившего охотника, что жил в лесах Туммалахти недалеко от русской границы. Посмеявшись немного, он поинтересовался:

— А вы откуда будете, позвольте вас спросить? Судя по выговору, приезжий?

— Да.

— С делегацией или как?

Я помедлил немного. А вдруг этот человек побывал в наших лагерях? Не стоило каждому все объяснять. И я сказал:

— Нет, я сам по себе. Я только хотел узнать, кто это так забросил свою землю?

— А вы бы в конторе спросили.

— Я тут по пути спросил, но понял так, что это председателя земля.

Он опять рассмеялся дробным смехом, закончив его хитрым вопросом:

— А как вы сами расцениваете такое явление?

— Я думаю, это преступление перед землей, на которой живешь.

Он опять хихикнул:

— Перед землей? Только-то? А перед человеком? — Он покосился вправо и влево и продолжал, понизив голос: — Ладно. Не будем о человеке там, где он не в почете. Посмотрим с точки зрения хотя бы государственной. Возьмем такой пример. Была деревня. В ней кроме всякого прочего народа было три крепких мужика. У них общим счетом шестьдесят коров. Да у всех остальных сорок. Всего, стало быть, сто коров на одну деревню. И земля вокруг вся обрабатывалась — не гуляла. Польза от этого государству, а? Как вы думаете?

— Думаю, что польза.

— Правильно. И я так думаю. Ладно. Объединили эту деревню в колхоз, и стало в ней всего двадцать пять коров, да и то ледащеньких. Почему бы это, а?

— Не знаю.

— И я не знаю.

— А где вы были, когда деревня объединялась?

— Хм… Где был? Да в ней же и был.

— Значит, вы должны знать.

— Нет, не знаю. Где уж нам в такие явления проникать.

— Разве вы сами не помогали деревне объединяться?

— Я? Объединяться? Хе-хе! Да вы шутник, я вижу.

— А-а, понимаю! Вы были, наверно, одним из тех крепких мужиков?

— Не будем вспоминать, кем я был. Не в том суть. Я говорю с точки зрения интересов государства. Было в деревне сто коров, а осталось двадцать пять. Убыток это государству или не убыток?

— Убыток, пожалуй…

— То-то и оно.

— Но куда делись остальные коровы? Вот ваши, например?

— Куда делись — это вопрос другой. Мы сейчас о самом факте говорим. Превратили деревню в колхоз — и мигом вчетверо сократилось в ней поголовье. И в двух соседних деревнях такая же ситуация сложилась. Выгодно это государству или нет?

— Как видно, вы очень болеете душой за интересы государства.

— А как же! Интересы государства для нас превыше всего.

— И теперь вы, кажется, нашли самый верный способ быть государству полезным?

Я кивнул на его крохотную усадьбу, обнесенную плотным забором с колючей проволокой наверху. И он ответил сердито:

— Да, нашел. А что еще прикажете делать? Применили тут и другой способ, да что толку-то? Взяли объединили все три деревни в один укрупненный колхоз. И коровушек-буренушек объединили. Три раза по двадцать пять — это сколько? Семьдесят пять? Нет. Это только в арифметике так. А в укрупненном колхозе получается тридцать шесть. Вот оно как! Тридцать шесть коровенок на три деревни вместо трехсот. Да и те выживут ли зимой, потому что травка эвон где — в поле остается. Вот и прикиньте, как оно с точки зрения хотя бы государственной, выгодно ему это, государству то есть? А? То-то и оно. Вот землица гуляет уже который год. Залежные земли создаем государству в центре России. А то ли ему надо, государству-то? Не то, пожалуй, а? Ведь это уметь надо — довести землю до такого состояния. Уметь! Не всякий такое сумеет.

— А почему это у вас так получилось, простите в отклонении?

Он хотел что-то ответить, но в это время вдали на дороге показался молодой рослый парень, идущий к деревне. Увидя его, старик сказал торопливо:

— Вот он идет, один из тех, кто пытался все эти годы плотью обух перешибить… Ну, прощевайте. Идите своей дорогой и помните, что я с вами ни о чем не говорил. Только закурить попросил — и все.

Сказав это, он вернулся на свой двор, утопающий в густой, буйной зелени, а я отправился дальше своей дорогой. Когда парень поравнялся со мной, он спросил сурово, вытирая рукавом рубахи пот с разгоряченного загорелого лица:

— О чем это вы там сейчас так горячо толковали?

Я ответил:

— О разном.

Он сказал:

— Не сомневаюсь, что о разном. На разговоры он у нас мастак на самые разные. На то и злопыхатель.

— Как?

— Злопыхатель. Это который на все злобой пышет. Вы что, иностранец?

— Да…

— А-а! Так вам трудно в этих делах разбираться.

— Нет, я понимаю. И мне показалось, что он иногда правильные вещи говорит.

— Еще бы. Он же не дурак. Но, говоря иногда правильные вещи, он выводы из них делает самые враждебные.

— Может быть. Но когда я спросил его, чья это земля кругом, такая запущенная, он почему-то не объяснил.

Парень сказал угрюмо:

— Земля известно чья. Она принадлежит тем, кто на ней работает.

— Но я таких не видел.

— Пойдете дальше — и увидите.

Я пошел дальше и действительно увидел работающих на этой земле. Их, правда, было немного — около полутора десятка парней и девушек, но трудились они ретиво. Одна их партия пропалывала свекольное поле, а другая — чуть подальше — ворошила и копновала сено, скошенное косилкой.

Я прошел мимо них, стараясь понять все виденное и слышанное на этом коротком переходе, но так и не понял. А когда переход кончился и появились по-настоящему возделанные поля, прилегавшие к большой дороге, вдоль которой расположилась деревня Заозерье, я снова над этим задумался. Почему так по-разному жили у них люди? Я шел из деревни, где получил бесплатный ночлег на чистой постели в отдельной комнате и где меня дважды накормили, не взяв за это ни копейки денег. От своего избытка люди той деревни даже создали какой-то особый фонд, за счет которого принимали случайных прохожих и проезжих гостей. Теперь я приближался к другой деревне, где тоже все радовало глаз: и густые посевы вокруг и добротные дома. Так почему же там, на полпути между этими двумя деревнями, люди нанесли земле такую злую обиду?

Шагая между богатыми, полными земных соков нивами, прилегающими к деревне Заозерье, где меня ждала моя женщина, я все думал и думал о тех странных людях, оставленных мной там, на междупутье. Как могли они быть равнодушными к такому бедствию земли? Как могли не облиться кровью их сердца при виде ее страданий?

И постепенно я понял, что их сделало такими. Они плохо знали, что они хозяева этой земли. Чем еще можно было объяснить их поведение? Они думали, что ее хозяин — председатель. И даже тот, с двумя бутылками водки в руках, повторил, как видно, не свои слова, когда назвал хозяином себя и всех других жителей деревни. Он повторил их, не вникая в их суть и потому не ведая, в какое высокое звание он себя вознес этими словами и какую огромную принял на себя обязанность. Он повторил их, но не заторопился немедленно в поле, которое с тоской дожидалось его хозяйских рук, а понес председателю водку. Значит, на деле и он считал хозяином не себя, а председателя. Значит, и он по-настоящему не знал о своем праве быть хозяином.

Так постепенно уяснил я себе это странное явление. О, я способен был разгадывать и не такие загадки! Они просто не успели еще хорошо узнать. Не успели проникнуться верой в то, что земля — их собственная, как прониклись этой верой все их соседи или те пятнадцать молодых парней и девушек из их же деревни, что работали на общем поле без оглядки на других. И будь у них председателем один из тех пятнадцати, он, может быть, не поленился бы всем остальным это разъяснить.

Но, с другой стороны, как можно было не знать! Жить на земле и не знать, что ты ее хозяин! Боже мой! Сделайте меня хозяином земли там, на полупутье, и я покажу вам, для чего дана человеку богом земля!

Загрузка...