Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

40

На следующий день мне опять не удалось задать Ивану свой вопрос. Едва завидя меня на палубе, он куда-то скрылся. Днем я застал его в салоне-буфете. Он сидел в стороне от других обедающих за отдельным столиком, склонившись над меню. Я подсел к нему и сказал: «Здравствуйте». Он кивнул, не отрываясь, однако, от чтения, хотя меню было совсем коротким. Я подождал немного, обдумывая свой вопрос, а он все читал, готовясь заказать себе обед. Выбрав наконец нужное блюдо, он подвинул карточку ко мне и достал папиросу. Курить в салоне, кажется, не полагалось. Тем не менее он сунул папиросу в рот и полез за спичками. Не найдя их в одном кармане, полез в другой. Потом встал, похлопывая ладонями по всем карманам, и быстро вышел из салона, проворчав с досадой: «Вот черт, спички забыл».

Я мог бы сказать ему, где его спички. Они находились у него в левом кармане пиджака. Оттуда они отозвались, когда он хлопал себя по карманам. Я мог бы даже предложить ему свои спички, но не успел. Он вышел слишком быстро, И пока я обедал, он в салоне больше не появлялся.

Позднее я увидел его снаружи. Он шел неторопливо по круговой палубе, заложив руки за спину и глядя себе под ноги. Заметив меня, он ускорил шаг, убрав из-за спины руки и подняв голову. Но я тоже ускорил шаг, чтобы догнать его и еще раз повторить свой вопрос, на который он пока что не дал ясного ответа. Стараясь не упустить из виду его широкую спину в светло-сером пиджаке, я устремился вслед за ним, обгоняя идущих впереди меня и обходя встречных.

И вдруг он остановился, резко обернувшись ко мне и засунув руки в карманы брюк. Свет ближайшей лампочки плохо доставал до его худого темного лица, и я не увидел на нем губ — так плотно они были сомкнуты. Зато в его глазах свет лампочки отразился, и они сверкнули навстречу мне такими злыми огнями, что я раздумал задавать ему вопрос. Зачем стал бы я задавать ему вопрос и о чем? Никаких вопросов к нему у меня не было. Все было ясно для меня без всяких вопросов. И я молча прошел мимо, отведя от него свой взгляд.

Не удалось мне также задать в этот день вопрос Варваре Зориной. А вопрос касался очень простой вещи: скоро ли мы прибудем к месту и есть ли там железная дорога? Но я даже подойти к ней не сумел в этот день, потому что на палубе она постоянно находилась в окружении своих подруг и друзей и мне уже не улыбалась, даже не замечала меня. А когда пароход останавливался у какой-нибудь пристани, они всей ватагой выходили на берег, не пытаясь пригласить меня. Так относятся здесь к человеку, который вздумает посочувствовать им в беде. Что мне оставалось делать после этого? Я шел в свою каюту дочитывать историю России, чтобы понять хотя бы из истории причину такого их поведения. Но история не давала этому разгадки.

А пароход продолжал скользить вниз по реке, по-прежнему огибая на своем пути невидимые мели. Река становилась все шире. Зеленые леса на ее берегах постепенно редели и скоро совсем пропали. Вместо них потянулись голые травянистые скаты, бурые от солнца. И только редкие селения на этих скатах удерживали при себе зелень деревьев.

Так прошел пятнадцатый день моего отпуска. Что он мне принес? Ничего он мне хорошего не принес. Наоборот. Он отдалил меня еще больше от моей женщины и приблизил к тому страшному Ивану. А я не хотел попадать к нему в лапы. Пускай бы к другому кому-нибудь обратил он злой блеск своих глаз. Но не было перед ним другого. Один я был определен судьбой ему на расправу. И пароход неотвратимо нес меня к нему.

Только присутствие Юсси Мурто могло бы, может быть, оградить меня как-то от этой беды, но далеко был Юсси Мурто. Да и что он мог знать о здешних бедах? Совсем иные мысли обременяли его многодумную голову, и разговоры он вел с Иваном далекие от моей судьбы. Не покидая пределов севера, он говорил что-то с угрюмым видом и затем выслушивал ответ, идущий к нему из русских просторов. И снова он упрямо что-то говорил, и снова шел к нему веселый русский ответ. Туда и сюда носились над землей два голоса. В одном из них таились угрюмость и недоверие, а другой просто так откликался — лишь бы откликнуться, даже как бы давая понять своим беспечным тоном, что ему ни жарко, ни холодно от чьих бы то ни было недоверий. Один говорил: «Да. Все это так. Вы очень красиво и гладко определили устройство мира на сто лет вперед. Но, делая туда шаг, не наступите на человека». А другой откликался: «Ништо. Сам человек туда идет. Как может он наступить сам на себя?». Один говорил: «Да. Пусть так. Но вы заранее установили человеку место в том далеком мире, измерив его своей мерой. Откуда вам знать, что мера ваша верна и что человек втиснется в отведенные вами рамки?». И опять откликался другой: «Не наши рамки и не наша мера. Все установит сам человек, исходя из своего роста и своих достижений. Мы лишь открыли ему дорогу туда». И опять что-то ворчливое произносил угрюмый голос. Но я уже не разобрал в нем слов, погрузившись в сон.