Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

41

На следующий день я дочитал наконец обе книги по истории России и сдал их в носовой салон девушке. И в тот же день судно прибыло в Сталинград. Дальше билет не давал мне права ехать, и я сошел со многими другими на берег. На пристани я немного задержался. Там возле сходней случилась какая-то заминка. Темноволосый Вася вел перед собой уже знакомого мне высокого широколицего парня, у которого из кармана пиджака торчала газета. Тот пытался вывернуться, но Вася крепко держал его за руку и за воротник пиджака.

И вдруг парень все-таки вырвался, оставив пиджак в руках Васи. Расталкивая людей, он бросился по сходням на берег. Вася крикнул, устремляясь вслед за ним:

— Держите его! Держите!

Но люди не сразу сообразили, что происходит и кого нужно задержать. А парень тем временем успел перебежать по сходням с пристани на берег. И там ему дорогу внезапно заступил Иван со стальными зубами. Вначале казалось, что крупный и грузный парень опрокинет с разгона не очень-то плотного на вид Ивана. Но получилось наоборот. Они сшиблись и некоторое время потоптались на месте, сцепившись руками, а потом Иван с неожиданной силой отбросил парня назад, прямо в объятия подоспевшего Василия. К Василию прибежали на помощь его товарищи. Увидя это, Иван крикнул:

— Держите его крепче! Сейчас милиционера пришлю!

Кое-кто из пассажиров остановился возле Василия, пытаясь вникнуть в происходящее. А он завернул парию руки назад и сказал, тяжело переводя дыхание:

— Ну что, достукался, трудящий? Рано тебя выпустили, приятель. — И, обращаясь к любопытствующим, пояснил: — Каюты вздумал чистить. Амнистированный. Бериевское наследие, так сказать. Выпустил на нашу голову всяких уголовников-рецидивистов — попробуй вылови их теперь!

Широколицый парень опять попробовал вывернуться из его рук, но он пригрозил, встряхнув его сзади:

— Хватит рыпаться, а то изуродую, как бог черепаху, и отвечать не буду.

А тот проворчал неожиданно низким голосом, какого я и не предполагал у него в те моменты, когда он пел песню про землю трудящих масс:

— Это тебе, легавому, так не пройдет. Я тебе это еще припомню. Получишь у меня перышко под ребрышко.

Черные глаза Василия вспыхнули новой яростью, и он, кажется, тут же готов был выполнить свою угрозу насчет черепахи, но его товарищи сказали:

— Ладно, Вася, не надо. В милиции разберутся.

В это время к ним подошел милиционер в синей форме, и все они ушли в служебное помещение пристани. Девушки крикнули им вслед:

— Мы вас тут подождем! Не задерживайтесь!

Они остались там, на пристани, возле груды своих рюкзаков, а я ступил на берег. Не знаю, что надо было мне на этом далеком, чужом берегу. Я зашагал по нему вместе с другими людьми, прибывшими на пароходе, сам еще не зная куда, и знойный полуденный ветер обдал мне лицо. Он нес откуда-то с южной стороны желтую пыль, оседавшую на траве, на листве деревьев и на одежде людей.

Широкая каменная лестница, проложенная среди зеленых газонов и сквериков, вела по склону берега вверх. Я поднялся по ней вместе с другими людьми и сверху еще раз окинул взглядом широкую гладь великой русской реки Волги, отразившей в себе сверкающее синее либо. Пелена тонкой пыли не мешала мне видеть идущие по ней в обе стороны суда, баржи, буксиры, лодки. Мой пароход все еще стоял у пристани. Прощай, моя уютная каюта, давшая мне на три дня приют! Прощай, Волга! К другой реке, не менее знаменитой и красивой, рвется мое сердце. Но умчусь я к ней по железной дороге.

Повернувшись лицом к улицам города, я стал всматриваться в ряды домов, пытаясь разглядеть среди них здание вокзала. В это время за моей спиной послышалось частое дыхание бегущего снизу вверх по каменным ступеням человека. Я обернулся, и предо мной оказалась Варвара Зорина. Она была все в тех же тесных штанах и в курточке, расстегнутой на груди, но без рюкзака. Как видно, ей стало неудобно отпускать меня без прощального слова. Ведь не кто иной, как она втянула меня в это путешествие. И вот она оторвалась на минуту от своих подруг, чтобы сказать мне:

— Простите, я потеряла вас из виду… Вы куда теперь, товарищ Турханов? Может быть, с нами? Мы пешком вдоль канала. А потом по Дону в Ростов и дальше. Как вы на это?

Но я понял, что предложила она мне это больше из вежливости. Она явно осталась довольна, когда я ответил:

— Нет, спасибо. Я хотел бы город сперва посмотреть.

Она немедленно одобрила это утвердительным кивком, отчего все черное окружение ее головы, и без того свирепо колыхаемое ветром, встряхнулось и заволновалось еще сильнее. И заговорила она торопливо и убедительно, словно боясь, что я раздумаю от них оторваться:

— Да, город стоит посмотреть. Ведь это здесь произошла величайшая в истории человечества битва, которая решила исход второй мировой войны. Совсем еще недавно он был весь в развалинах. А он же огромный: на шестьдесят километров тянется вдоль берега. Но сейчас уже многое восстановлено. Центр, например. Это если туда идти, к площади Мира. Там все асфальтировано. Новые дома кругом. Дворец культуры. Вокзал. Мы здесь уже побывали два года назад и все это видели. С тех пор новые дома прибавились, новые улицы протянулись и скверики гуще зазеленели. В северной части тракторный завод полностью восстановлен, и даже строительство гидроэлектростанции началось. Но вам лучше всего начать с музея обороны. К нему по этой улице дойдете. А там сами нацелитесь на то, что покажется вам интереснее и важнее.

Я начал с музея. То есть я не собирался с него начинать. Но, спросив у проходившего мимо парня дорогу к вокзалу, я узнал, что пройду мимо музея, и зашел туда на минутку.

Однако провел я в музее часа два, пытаясь вникнуть в то, что творилось в этом городе зимой сорок третьего года. Нелегко было в это вникнуть, имея перед глазами упрятанное под стекло мелкое подобие того, чем был этот город в дни войны. В дни войны он перестал быть городом, превратясь в пустыню, усеянную дырявыми кирпичными развалинами — остатками былых домов. Огненный вал с разрывами железа обрабатывал эту землю из конца в конец на многие километры. И когда все живое с нее сметалось, туда устремлялась, лязгая гусеницами, лавина стали, а вслед за ней двигались те силы, которые уже прошли победным шагом всю Европу. Они двигались, чтобы занять эту сожженную их огнем землю, закрепить ее за собой, установить здесь свои знаменитые печи и газовые камеры для истребления неугодных им народов.

Но тогда вставали на их пути защитники этой земли. Неизвестно, откуда они вдруг являлись на этой выметенной огненными вихрями мертвой полосе речного берега. Может быть, сама земля тут же на месте рожала их для своей защиты? Они вставали словно бы из-под земли — и все это, ревущее, громыхающее, изрыгающее огонь, сокрушалось об их живые груди, рассыпалось в прах и таяло, откатываясь назад.

И опять, уже с удвоенной силой, обрушивался на эту землю огненный вал, не только сметая все живое, но даже спекая в шлак последние еще уцелевшие кирпичи и камни. А за этим валом опять катилась на нее уже удвоенная лавина стали, изрыгающая удвоенной силы огонь, и двигались новые, удвоенные силы врагов. А как же иначе? Если не взяла одна сила, то нужна удвоенная. А взять надо было непременно. Только так были настроены эти силы, привыкшие покорять. Им непременно надо было взять эту отдаленную точку Европы, за которой где-то близко открывалась Азия. Вот и все. Там, на другом конце Азии, уже стояли наготове другие силы, союзные им, тоже объятые желанием вторгнуться. Взять надо было скорей эту крохотную береговую полосу, чтобы поощрить те силы к таким же действиям, чтобы разодрать эту страну надвое, чтобы навсегда утвердиться здесь, на берегу этой великой русской реки, со своими печами для сжигания народов. И потому-то устремлялись они к этой реке с удвоенной яростью.

Но опять вырастали на их пути из глубины этой сожженной земли ее неумирающие сыны. А как же иначе? Ведь это была их земля, их дом. Они хотели жить на этой своей земле. Жить, а не умирать. И потому они вырастали на ней живой преградой — и все идущее на них крушилось, ломалось и откатывалось назад, устилая пространство железным ломом и мертвыми телами.

И снова, уже с утроенной силой, свирепствовал над пустынной землей огненный ураган, и с утроенной силой катилась на нее одетая в стальной панцирь несметная лавина врагов, и снова откатывалась, разбитая и сломленная силой, которая неизменно вырастала на ее пути из глубины этой намертво испепеленной земли.

Сколько раз повторялось это за время зимы, постоянно нарастая в своем ожесточении! Как выдержала все это земля! И кто были они, устоявшие на этой земле после того, как все живое и мертвое на ней превратилось в золу? Люди ли это были? Нет, не люди они были. И если те, кто нес миру огонь и смерть, были порождением ада, то здесь на их пути встали боги.

И здесь решилось все. Полоса огня и смерти уже не распространялась дальше по лицу планеты. Адские печи, сжигавшие миллионы живых людей, не умножились в числе и не разместились на других материках планеты. Здесь был положен этому предел. И кто знает, не здесь ли была также спасена от этих печей моя родная Суоми?

Самое трудное было совершено здесь — поворот в движении войны. И этому нет сравнения в истории. Когда-то сюда с востока шел со своими ордами Чингисхан. И не было силы, способной его остановить. Потом шел сюда Батый, захватывая Россию. И опять-таки нигде не встретилась ему сила, способная остановить его орды. Два с половиной столетия понадобилось России, чтобы ослабить их. И тогда только смогла она отбросить их назад.

А здесь это было совершено за два с половиной месяца, и совершено в размерах, ни с чем в истории не сравнимых, ибо орды эти были одеты в сталь и на своем пути сюда прибавили к своим и без того огромным силам силы всей остальной Европы. И вот здесь они были остановлены. И не только остановлены, но и взяты в кольцо, из которого никто не вырвался. Как могло такое произойти?

Но не мне было пытаться давать определение тому, о чем здесь рассказывалось. Другим людям предстояло поломать над этим головы. И пройдет, надо думать, не один десяток лет, пока будет найдено этому объяснение.

Я перешел в комнату, где было представлено будущее города. Да, ему предстояло быть огромным и красивым. К северу от него строилась гидроэлектростанция. К югу от него уже действовал Волго-Донской канал. Макет канала стоял под стеклом, а рядом висела карта, показывающая реки и моря, которые канал соединял. На стенах красовались портреты самых знаменитых строителей канала. Тут же висели фотографии и чертежи разных механизмов, которые там применялись. А самым главным из механизмов был их знаменитый шагающий экскаватор ЭШ-14-60. Он тоже стоял в углу под стеклом в виде макета.

Но ведь где-то в этих краях работал также и тот экскаватор, которым ведал молодой Петр Иванович. Вот что мне вдруг пришло в голову! Ведь сюда он уехал работать из далекого Ленинграда, кончив электроинститут. А отсюда писал отцу и матери, что получил под свое начало новый шагающий экскаватор ЭШ-17-40. Где он сейчас работал, этот экскаватор? Я спросил об этом у женщины, следившей за порядком в музее. Она ответила:

— Я слыхала, что тот экскаватор в степи сейчас.

— В какой степи?

— Южнее Волго-Дона. Там идут подготовительные работы по орошению. И он тоже там один из магистральных каналов роет, я слыхала.

— А как его найти?

— Найти просто. Спросить.

— Где спросить?

— Ну, хотя бы в Красноармейске. А оттуда и добраться можно на попутной до экскаватора этого, если он вас так интересует.

— А где Красноармейск?

— В южной части. Туда автобусы ходят.

— Спасибо.

Так сложились мои дела. В южной части находился Красноармейск. То есть еще дальше к югу от того места, куда меня занесло. Рядом со мной был вокзал, откуда поезд готовился увезти меня на север к моей женщине. А я опять смотрел на юг. Никто не заставлял меня туда смотреть, никто не собирался увозить меня туда, и совсем не там была моя женщина, но тем не менее я опять повернулся лицом к югу. Так складывались опять у меня дела.

Да, это верно, там, на юге не было моей женщины. Но разве не имел к ней какое-то касательство молодой Петр Иванович? Вот я стоял тут один в далеком русском городе, и на сотни километров кругом не было людей, мне близких. Чужие мне люди заселяли все это пространство. И вдруг один среди них оказался не чужим. Он оказался даже очень близким, потому что имел какое-то касательство к моей женщине. И был он, кроме того, где-то тут, совсем рядом, среди этих огромных просторов, заселенных чужими мне людьми. Попутная машина могла меня к нему подбросить. Я сажусь в Красноармейске на попутную машину, и она доставляет меня прямо к Петру. Я говорю ему: «Здравствуй». И, взяв от него привет всем его родным и близким, везу этот привет отсюда, с этого вокзала, прямо к моей женщине на север. Только и всего.

И вот я приехал автобусом в Красноармейск. Это был поселок, вплотную прилегавший к городу и потому составляющий часть города. От него и начинался канал, идущий к Дону.