61

И опять я поздно проснулся. Квадрат солнца, проникший в окно, успел наполовину сползти с голубых обоев на желтые крашеные половицы. Так изленился я за последнее время. От хорошей жизни, наверно, навязалась мне эта лень. Чем были заняты мои дни? Я ел, пил, спал и прогуливался. Так проходила здесь моя жизнь. А что еще мог пожелать человек?

Приведя себя в порядок во дворе и побрившись возле рукомойника, я съел целую сковородку жареной картошки со свининой и выпил стакан чая. Хозяйка, помня мой вчерашний аппетит, нарезала хлеба вдвое больше. Но и на этот раз я оставил от него самую малость, и то приличия ради. Покончив с этим, я сказал хозяйке «спасибо» и спросил ее насчет хозяина. Она ответила:

— Вы знаете, так неудобно получилось. Он вчера целую компанию привел — думали поговорить с вами. Но вы так крепко спали! Пожалели вас будить. А сегодня у нас футбольный матч на первенство района. И он играет там левого крайнего. Боялся опоздать и убежал. Так неудобно получилось. Он очень просил его извинить, но говорит: «До понедельника еще успеем познакомиться».

Такое примерно дала она объяснение относительно хозяина, эта молодая, быстрая в движениях женщина, прихватившая на этот раз русые пряди своих волос цветастой шелковой косынкой. Огорченная его уходом, она забыла сказать это мне по-русски. Но тем не менее я все очень хорошо понял — так похож был на русский ее язык. Не понял я только, почему она упомянула о понедельнике. Не собирался я проводить здесь еще целый день. На дорогу до Ленинграда намеревался я его затратить. И, помня об этом, я спросил хозяйку:

— А где ваш стадион?

Она ответила:

— То не стадион, а просто футбольное поле. Это если у почты свернуть влево, то прямо туда выйдете. А можно и отсюда пройти. Только надо выйти из деревни и потом обойти ее с этой стороны.

— Выйти по этой же дороге?

— Да.

— Спасибо.

После такого объяснения можно было уйти, конечно, однако, я помедлил немного. Что-то еще надо было сказать, пожалуй, для смягчения невежливости. Ведь она не знала, что я готовился уйти совсем. Белоголовый малютка гукнул что-то на своем собственном языке. Он так сладко спал накануне вечером, а теперь топтался голенький в своей кроватке, пытаясь поймать пухлыми ручонками проникшие сквозь веревочную сетку его загородки маленькие солнечные лучики. Я щелкнул перед ним пальцами, привлекая на себя его внимание, и сказал:

— Крепкий растет парень. Как его звать?

Хозяйка ответила:

— Ваней. Как и отца.

— Как и отца? А вас как звать?

— Маша.

Вот как обстояло дело. И, наклонясь к этому новому жителю Земли, я сказал:

— Разгуливаешь тут, Иван Иваныч? И пока вполне просторно тебе в твоей люльке. Так? А ведь придет время — и комнаты тебе будет мало, и всей деревни не хватит. Все дальше захочется тебе шагать, все дальше. Но ничего, шагай, Ваня, шагай! Чем дальше, тем лучше. Тебе можно. И для тебя очень многие с радостью откроют ворота.

Он что-то ответил мне на своем всемирном языке и тут же обо мне забыл, обратясь на этот раз к электрической лампочке, висевшей под потолком, и потянувшись к ней ручонками. Да, мог бы и у меня, конечно, давно уже родиться такой же веселый и жадный до жизни теплый комочек, если бы… Я обернулся к его юной, румянолицей матери, смотревшей на него счастливыми глазами, и, вспомнив, что вчера она зажигала керосиновую лампу, сказал, кивая на потолок:

— Не горят они у вас почему-то.

Она ответила:

— Да. Надеялись, что сегодня загорятся, но придется до понедельника подождать.

Опять она упомянула про понедельник. Но меня это не касалось. Я сказал, отступая понемногу к двери:

— Дом у вас новый, просторный. И все другие дома в деревне тоже новые. Почему это?

Она ответила:

— А как же! Наладили хозяйство и поднялись. Не навек же в землянках оставаться!

— Почему в землянках?

— А куда же было деваться, если ни одного дома не уцелело. Тут же немец прошел.

— А-а, понятно…

Она так и сказала: «Немец». Она могла сказать «фашист», или «гитлеровец», как это принято иногда говорить, чтобы не возлагать вину на весь немецкий народ. Но она, не задумываясь, попросту сказала: «Немец».

Да, Мария Егоровна была права, пожалуй, говоря, что не скоро смоется с этого имени все то зло, что с ним пришло в мир. Конечно, те страшные печи для сжигания народов придумал и соорудил гитлеровец, но говорил этот гитлеровец на немецком языке — не на русском и не на английском. И захватить силой земли других народов пытался в этом веке два раза не русский и не англичанин, а немец. В двадцатом веке пытался он это сделать, когда планета уже была окончательно распределена между народами и сами народы на ней повзрослели. И, конечно, ничего не получилось из его попыток, но десятки миллионов людей он все же загубил.

Я вышел на кухню и там еще раз обернулся к ней, тоже вышедшей, чтобы меня проводить. Ее губы еще сохраняли улыбку, унесенную от детской кроватки. Не зная, что еще сказать ей на прощание, я повторил, оглядывая кухню:

— Да, просторный дом. Три комнаты и кухня, Вы одни в нем живете или с родителями?

Улыбка оставила ее губы, и она ответила:

— У нас нет родителей.

— Как нет?

— Так… Погибли все. Его отец — на финском фронте, мой — на белорусском. Его мать от простуды умерла в войну, а мою немцы расстреляли как жену коммуниста-политрука.

Вот как обстояло дело. Да, надо было трогаться скорей в путь, пока не было этому особенной помехи.

С крыльца она показала мне, как обойти деревню и в каком направлении находилось футбольное поле. Я кивал, пока она мне это объясняла, и говорил «спасибо», но ушел своей дорогой.

И, уйдя своей дорогой, я шагал не по самой дороге, а рядом с ней, прикрываясь листвой кустарников, росших вдоль канавы. Шагал я быстро, то и дело оглядываясь и готовый в любую минуту нырнуть в зеленые волны ржи. Так я дошел до леса, который видел накануне только издали. Но и в лесу я не сбавлял шага, однако свертывал с дороги в хвойную чащу каждый раз, когда меня обгоняла машина или лошадь. От встречных я не пытался прятаться, только проходил мимо как можно быстрее, чтобы не дать повода для вступления в разговор.

Мне в это время надлежало быть на футбольном поле. Но что стал бы я там делать? Смотреть игру молодого белорусского Ивана? А как узнал бы я его среди других игроков? Ведь я даже не запомнил его лица. Что-то улыбчатое, русоволосое мелькало перед моими глазами, да взлетали над седлом, наподобие темных крыльев, полы расстегнутого пиджака. Зачем было мне повторять с ним встречу? Это был первый Иван, не пожелавший узнать, кого он впускает под свою крышу, И может быть, правильно он сделал, что не узнал?

Итак, они опять ошиблись и, вместо того чтобы убить меня, как я того заслуживал, накормили дважды и дали отдохнуть. Ну что ж. Теперь я опять мог шагать к Ленинграду по крайней мере два дня подряд. И я шагал. Часа полтора шел я по этому лесу и потом еще около часа — по пустошам, поросшим мелколесьем.

Солнце, подбираясь к зениту, припекало все сильнее. Но скоро на него наползла туча, и в воздухе повеяло прохладой. Это было хорошо, конечно. Я напился у ручья, пересекавшего дорогу, и после этого готов был идти без отдыха хоть весь день. Однако туча оказалась дождевой. Правда, свои главные запасы воды она пролила в стороне от меня, но и дорогу тоже слегка захватила краем, и захватила так основательно, что я стал высматривать, где бы укрыться.

К тому времени справа от дороги опять потянулись поля и луга, а слева, посреди мелкой еловой просеки, появились долговязые осины и березы. Но их редкая листва не могла укрыть меня от дождя. Приходилось мириться с ним. Хорошо еще, что был он мелкий и уходил вместе с тучей. А вслед за тучей опять открывалась полоса ясного неба, и, стало быть, имелась надежда снова обсохнуть.

Не убавляя шага, я провел расческой по влажным волосам, высматривая в то же время слева от дороги подходящую для укрытия елку. Но подходящей елки все не попадалось, а дождь не переставал. К тому же у тучи был довольно широкий хвост, от которого книзу тянулась подозрительная туманная пелена. И этому хвосту еще предстояло пройти над моей головой.

Перевалив через небольшой холм, я увидел впереди деревню. А на пути к этой деревне дорога дала ответвление влево. Я остановился в раздумье: по какой дороге идти? Прежняя моя дорога выглядела добротнее и была присыпана песком на выбоинах, а новая даже не была отмечена канавами. Зато она уходила прямо на север, а прежняя сильно отклонялась в востоку.

Пока я так раздумывал, туча подтянула свой хвост ближе ко мне и тут же дала понять, что означала туманная пелена, заслонявшая собой голубую полосу неба позади тучи. Она означала дождь. Он хлынул с такой силой, что стоять на месте уже было нельзя, да и шагом идти — тоже. Оставалось одно — припуститься бегом. До крайнего дома деревни было метров двести, и я домчал бы туда в одну минуту, но что-то удержало меня…

Я вспомнил вдруг, что уже спасался таким способом у них от дождя где-то там, ближе к Волге, и не один раз. И каждый раз это приносило мне что-то нежелательное. Что именно — я не помнил, но усвоил твердо, что и дождь у них содержал в себе какое-то коварство. Избегая этого коварства, я метнулся влево и помчался по новой дороге, высматривая на бегу подходящую елку. Подходящим показался мне целый сгусток молодых елок. Я нырнул с дороги в гущу их ветвей и пригнулся под ними. Но они свободно пропускали сверху влагу. Тогда я попробовал укрыться под соседней березкой. Но и она не спасла меня. Такой же пустой оказалась попытка укрыться под молодой сосенкой. В это время я услыхал неподалеку девичьи голоса. Они кричали:

— Сюда, дяденька, сюда! Здесь как под крышей!

Я обернулся и увидел примерно в пятнадцати метрах от дороги высокую густую ель с толстым стволом, а под ней — двух девушек с корзинами. Это меня они звали и мне же махали руками, приглашая к себе. Не раздумывая долго, я кинулся к ним, спотыкаясь о кочки и старые пни. Мог ли я отказаться, если меня звали к себе русские девушки? В один миг я очутился возле них. Они посторонились, и мы все трое разместились вокруг ели, прижимаясь к ее стволу спинами.

Под этой елкой было еще сухо. Ее нижние ветки, отклонясь книзу почти до самой земли, образовали подобие шатра. И все остальные ветки над ними тоже отклонялись от ствола книзу, усиливая покрытие этого шатра. Но девушки уже успели намокнуть до того, как добрались до этого укрытия. Тонкие платья прилипли к их плечам и бедрам, и омытая дождем черника блестела в их корзинах.

Они несколько раз внимательно оглядывали меня, оборачивая ко мне влажные загорелые лица с черными от ягод губами, и шептались о чем-то. Я всматривался сквозь ветки ели в тучу, выжидая, когда она уйдет, чтобы сразу же вслед за этим выбраться на дорогу. Однако туча не торопилась уходить. Ей понравилось держать нас в плену, и она, словно нарочно, шире разлезлась по небу, не ослабляя дождя.

Скоро отдельные капли стали проникать к нам сверху сквозь ветки ели, а по ее стволу потекли струйки. Девушки забеспокоились и заметались, прикрываясь косынками. В это время на дороге показался грузовик. Он выкатился сюда с той дороги, по которой я только что шел к деревне. Та из девушек, что была потоньше, крикнула: «Это наши, наши!». И побежала к дороге, передав корзину с ягодами своей подруге. Ей удалось остановить машину, и, обернувшись к нам, она закричала: «Скорей, скорей!». Вторая девушка сказала: «Скорей, бежим!». И, сунув мне в руки корзину своей подруги, побежала к машине. Побежала она быстро, несмотря на то, что была короче и тяжелее первой.

Пришлось и мне потащиться за ней. Не мог же я оставить у себя их корзину. Когда я подбежал к машине под струями дождя, они уже были в кузове, где кроме них стояли еще три девушки, державшие над своими головами край брезента. Я протянул моим девушкам корзину и раскрыл рот, чтобы сказать: «До свиданья. Спасибо за компанию». Но они не только приняли корзину, но и меня подхватили за плечи, втаскивая в кузов. Пришлось подчиниться им. И едва я оказался в кузове, как машина тронулась. Я ткнулся носом в чью-то горячую, влажную шею и ухватился рукой за чей-то горячий, влажный бок, а над моей головой натянулся брезент, спасая меня от дождя.

И опять я ехал с девушками на грузовике, как это уже было однажды. Только тогда меня везли на юг, а теперь — на север. И тогда светило солнце, а теперь лил дождь, и стояли мы в мокрой, жаркой тесноте, прикрываясь толстым брезентом. Дорога была ухабистая, и нас кидало из стороны в сторону. Но наступил наконец момент, когда одна из девушек выглянула из-под брезента наружу и крикнула:

— Ой, девоньки! А дождя-то уж нету!

И мы сбросили брезент на дно кузова. Действительно, туча передвинулась дальше к югу, открыв над нашими головами небо. Солнце опять вступило в свои права, и, находясь в зените, оно сразу же принялось действовать в полную силу. Легкий пар поднялся над молодым лесом по обе стороны от дороги, а застрявшие в листве и хвое дождевые брызги заискрились и затрепетали, тронутые солнцем, словно предчувствуя свой близкий конец. Некоторые из них умудрились напоследок заиграть голубым, зеленым, оранжевым и даже рубиновым цветом.

Чтобы не мешать девушкам, я отступил от них немного и, держась одной рукой за борт кузова, причесал сбитые брезентом волосы. Девушки тоже привели себя в порядок, заново повязав косынками волосы и оправив платья. Но мокрее всех выглядели мои две девушки, особенно та, что была плотнее и коренастее. Тонкое цветастое платье так облегало ее, что под ним отчетливо обозначились трусики и бюстгальтер. И видно было даже, что одна лямка бюстгальтера у нее лопнула. Заметив, что я смотрю на нее, она протянула мне корзину, предлагая угоститься ягодами. Но я сказал «спасибо» и покачал головой. Тогда она спросила меня:

— А вы к нам по какому делу едете?

Вместо ответа я тоже спросил:

— А почему вы думаете, что я к вам еду, а не в другое место?

Она пояснила:

— А потому, что эта дорога только к нам идет, и никуда больше.

— Как так?

— Да так. Только к нам. А если вам захочется уехать от нас куда-нибудь в другое место, то по этой же дороге обратно поедете.

Вот как дело обернулось. Я спросил, подумав немного:

— А что там дальше будет, после вас?

— Да ничего: леса, болота — и никаких дорог, тропинки разве.

Я промолчал. Ну что ж, если даже так. Пусть не будет дороги. Хватит с меня и тропинки. Даже по ней сумею я добраться до своей последней в жизни березы, определенной мне судьбой.

Но все же мне сделалось не очень весело от слов плотной девушки, и я несколько раз оглянулся на дорогу, которая все удлинялась и удлинялась позади меня. Заметив это, она сказала:

— Да вы не беспокойтесь. От нас почти каждый день машины ходят в район и на станцию. Завтра тоже с утра полуторка пойдет за горючим. Она и подбросит вас куда нужно.

Я сделал вид, что это меня мало беспокоит, и даже рукой махнул для наглядности. И чтобы еще больше убедить ее в этом, стал смотреть по сторонам, как бы любуясь их молодым лесом, где все росло так неровно. Местами тянулась поросль не старше десяти — пятнадцати лет, местами попадался лес вдвое старше, а отдельным осинам, елям и березам, пожалуй, можно было дать лет по сорок — пятьдесят. И все они постепенно теряли застрявшие в их ветвях сверкающие разным цветом капли.

Мы тоже понемногу обсыхали. Девушки разговорились о своих делах. Одни похвастали купленными в райцентре товарами. Другие рассказали, как их в лесу напугал заяц, а потом вспомнили, как они сами в прошлом году медведя напугали. Они тогда так взвизгнули от страха, что он еле ноги унес — только треск по лесу пошел.

Скоро машина вывезла нас на открытые поля, засеянные рожью и пшеницей. Поля были небольшие, и к ним со всех сторон подступал молодой лес. Встретились еще два перелеска, за которыми показалась деревня в окружении картофельных полей.

Деревня была довольно большая. Она раскинулась одинаково широко на все стороны и состояла наполовину из новых бревенчатых домов. Возле самого крупного двухэтажного дома, тоже срубленного из свежих бревен, высились огромные качели, облепленные ребятишками. Платформа качелей, снабженная двумя продольными скамейками, вмещала их человек двадцать. Самые ретивые из мальчишек раскачивали ее, стоя на обоих концах платформы, и она взлетала выше молодых лип, дубков и кленов, росших вокруг. Четыре деревянных бруса соединяли платформу с верхним поперечным бревном, которое слегка поворачивалось по своей оси, прихваченное скобами у концов, положенных на два толстых столба. Столбы, подпертые внизу с двух сторон такими же толстыми упорами, стояли, не дрогнув.

Машина проехала мимо этого сооружения и, минуя еще несколько домов, остановилась перед большим гаражом. Девушки спустились на землю. Я тоже спустился. Что мне оставалось делать? Но для чего я спустился — это уже был другой вопрос. И опять заботу обо мне проявила плотная девушка. Она спросила:

— Вы раньше у нас уже бывали? Где контора — знаете? Вам директор нужен или парторг?

Я раскрыл рот, чтобы ответить. Не знаю, что я там хотел ответить, должно быть что-то очень умное, как это у меня водится. Но я не успел ответить, потому что она тут же добавила:

— Да вот он сам идет.

Загрузка...