Главная героиня

Глава двадцать вторая. Рори

Нейт пытается проводить меня к моему купе. Настоял на том, чтобы сопровождать меня на катере обратно к поезду, хотя я орала:

– Отвали от меня на хрен. – Каждый раз, когда я говорю «на хрен», это кажется восхитительным, а потом ужасным. В конце концов я кричу: – Пошел ты, пошел ты! – прямо возле бара, где в разгаре пирушка, и это тот самый момент, когда музыка смолкает и все взгляды, как и следовало ожидать, устремляются на нас.

Неловкая ситуация и, честно говоря, я чувствую себя на грани срыва. Я в безумной спешке прохожу мимо итальянской пары, присвоившей наши шезлонги, которая теперь вызывает у меня нервную дрожь. Они роскошно одеты, но в них есть что-то невероятно зловещее. Они всегда рядом, прямо за каждым поворотом! Они ухмыляются, глядя на меня, – что ж, неприязнь взаимна. Затем я оглядываюсь, взбешенная тем, что Нейт все еще тащится за мной, прикрываясь желанием обезопасить меня. Хотя на самом деле он делает это для себя! Насколько опасно может быть в этом поезде, заполненном миллиардерами и толпами персонала? Когда мы, наконец, добираемся до моего купе, я не обращаюсь к Нейту, делаю вид будто его не существует.

– Не мог бы ты, пожалуйста, никого не впускать? – прошу я Марко. – Это касается и его.

Я небрежно указываю на Нейта.

Судя по тому, как неуклюже Марко открывает мою дверь, он явно сбит с толку.

– Могу я вам что-нибудь предложить, синьорина?

– Нет, я в порядке, спасибо.

– Ничего? Горячей воды? Может быть, вы хотите бренди?

– Нет, спасибо.

Я уже почти в купе, но Марко слегка преграждает мне путь. Его брови озабоченно приподнимаются.

– Врача? У нас на борту есть врач.

– Нет. Если бы вы могли никого не впускать, вы оказали бы мне большую услугу.

Затем я оглядываю помещение и, готовясь войти внутрь, испытываю легкую клаустрофобию. Неужели я провела в этом поезде в общей сложности один день? Кажется, что прошло сто лет. А впереди еще две ночи. Две бесконечные, мучительные ночи с людьми, которых, как мне казалось, я знала и любила. Куда же мне еще идти? Сойти с поезда? Вообще-то, это идея. Но при виде манящей постели я вздыхаю и заставляю себя переступить порог. Я закрываю дверь, бросаюсь на кровать и сворачиваюсь калачиком, чувствуя, как безумие, творящееся в моей жизни, сжимает мои легкие.

Я снова мысленно возвращаюсь к тому моменту, когда врач сообщил, что у отца болезнь Альцгеймера. Тогда я была жутко шокирована, хотя некоторое время уже подозревала это. Мне хотелось кричать, ругать Бога, в которого я даже не верила. Но я должна была быть сильной ради папы и Макса, потому что они оба слишком эмоциональны. Я утешала, я подбадривала, я использовала все оптимистические приемы, какие были в моем арсенале. Только после того, как я вернулась в Лос-Анджелес, я почувствовала внутри себя рокот, грозящийся вырваться наружу. Но я просто громко сказала «нет» и поехала прямиком на работу. С головой окунулась в репортажи о различных кризисах. Я убедила себя, что поступаю благородно и решительно.

Теперь я вспоминаю, что сказал мой наставник на медитационном ретрите: «Ты не сможешь восстать из пепла, если сначала не позволишь себе сгореть».

В конце концов я начинаю рыдать. И это самый громкий и глубокий плач, который я когда-либо позволяла себе. Не помню, чтобы когда-либо чувствовала себя так.

Нейт… Каро… Папа… Удочерение… Моя карьера… Все, чем я была, оказалось не так…

Когда слезы иссякают, я хватаюсь за телефон. Я открываю альбом, который еще не удалила, под названием «Нейт» с эмодзи в виде красного сердечка. Я прокручиваю страницу – мои пальцы знают что делать. Примерно через пятнадцать рядов они останавливаются, приближают снимок спящего Нейта, его детские кудряшки рассыпались на фоне загорелых мускулов. Рот приоткрыт, утренний свет рассекает его лицо пополам, большие крепкие руки вытянуты по бокам. Прямо сейчас я почти вижу, как поднимается и опускается его грудь, слышу, как время от времени в тишине утра раздается храп.

Я всегда поражалась спокойствию его сна. Потому что я обычно сворачиваюсь в клубок, прижимая ладони к щекам. Я испытывала одновременно благоговейный трепет и зависть к непринужденности Нейта, его беззащитности.

Иногда я просто смотрела на него, когда просыпалась, и он вздрагивал от моего движения, но затем снова погружался в свой непроницаемый кокон. Наблюдая за ним, я испытывала радость от того, что он мой. Что я принадлежу ему. Что эта часть моей жизни завернута, перевязана бантом и убрана в хранилище. Надежно. С ним я чувствовала себя в безопасности – и это было прекрасно. В детстве я не всегда чувствовала себя защищенной. Я ощущаю себя виноватой даже из-за того, что позволила подобным мыслям промелькнуть в моем мозгу. Возможно, это была не папина вина и не вина Макса, а моя. В истории, которую я придумала о своем детстве, я была девочкой, о которой писал Сэлинджер, на которой держится весь мир. С Нейтом я могла положить голову ему на грудь и выдохнуть. Я помню, как после того, как я сделала это фото, он прижал меня к себе и назвал жутковатой мою привычку разглядывать его спящим.

Я возразила, что это просто такое хобби. Некоторые люди вяжут крючком. Другие наблюдают, как спят их бойфренды.

Он рассмеялся и заявил, что собирается взимать с меня почасовую плату. Но я знала, что он был доволен. Кому не нравится слышать, что им восхищаются, даже когда у него запрокинута голова и изо рта течет струйка слюны?

Ладно. Хватит погружаться в моменты, которых больше нет. Я только что рыдала. Я чувствую внутри лишь странную пустоту. Я кладу телефон экраном вниз на столик и в этот момент слышу стук в дверь.

Отлично! Большое спасибо, Марко! Впрочем, я не совсем удивлена. Вероятно, в руководстве для персонала есть пункт о том, что нельзя прислушиваться к просьбам гостей, если они демонстрируют маниакальное поведение.

Я подкрадываюсь поближе к двери – и интуитивно уже понимаю, кто ждет снаружи. И конечно, когда я распахиваю дверь, это она.

Моя бывшая лучшая подруга.

Мы смотрим друг на друга с подчеркнутой официальностью.

– Рор, – говорит Каро, протягивая руки через порог, будто на самом деле ожидает, что я встречу их своими. – Я так сожалею!

– М-м. О чем именно?

– Что переспала с Нейтом, конечно. Но… я многого тебе не рассказала. Я была в ужасном состоянии. – Она говорит это тихим голосом, и, похоже, искренне. Но почему меня это должно волновать? Она переспала с Нейтом, украла книги, а еще она присваивает деньги компании моего брата.

– Я знаю о твоем ужасном состоянии. И, конечно, знаю то, о чем ты мне до сих пор не рассказала.

– Правда? – Каро колеблется, поигрывая моим свистком, который я оставила на столе.

– Да. Джиневра сообщила мне. Она наняла частных детективов… ты знала об этом?

– Макс говорил мне, – смеется Каро. – Прости. Это абсолютное сумасшествие. Она похожа на сумасшедшую сторонницу теории заговора, которая живет в бункере.

– Я могу заверить тебя, что она живет не в бункере, а в роскошных апартаментах в Риме. – Я почти шокирована своим голосом, источающим презрение. Но я не могу отделаться от этого ни в своем тоне, ни в своем сердце. – Как бы то ни было, просто скажу, что обнаруженное детективами было довольно интересным. – Я встаю, подхожу к крошечному шкафу, куда сунула письмо, написанное Джиневрой. Вернувшись, раскладываю банковские выписки веером. – Узнаешь это?

Каро поправляет волосы на затылке, но, когда ее взгляд падает на выписки, она опускает руки.

– Мои банковские выписки? Но как… как, черт возьми, она смогла… Это… я не понимаю. Она что, вроде как украла их?

– Не знаю. Понятия не имею как, но разве это так уж важно? Потому что ты, очевидно, присваиваешь деньги Hippoheal. Как ты могла, Каро? Как ты могла так поступить с Максом? С папой? Компания делает все это для него, понимаешь? То, что ты забираешь, ты отнимаешь у папы. Это снижает вероятность его вылечить. Я не понимаю, как ты можешь жить с этим.

Она пристально смотрит, переводя взгляд с меня на бумаги и обратно, но не произносит ни слова. Потрясена. Кажется ошеломленной доказательствами своего преступления.

– Как ты могла? – повторяю я. – Теперь я понимаю, почему ты забрала книги, чтобы избавиться от улик. Я… я даже не знаю как тебя назвать.

– Как я могла? – монотонно повторяет она. Ничего не отрицая. – Воровать у Макса. Стащить книги. Точно. Как я могла…

– Ты даже не отрицаешь этого? Воровство у компании? – Мой голос опускается до шепота. Часть меня надеялась – верила – что она станет возражать.

– Отрицаю? – спрашивает она странным тоном. – Зачем? Ты, кажется, все уже для себя решила.

– Думаю, тебе лучше уйти, – наконец выдавливаю я, чувствуя, как все мои сомнения улетучиваются, оставляя после себя спокойствие и уверенность. – Я просто… я слишком зла. Ты должна знать, что я собираюсь рассказать Максу.

Каро бледнеет.

– Пожалуйста… дай мне пару дней. По крайней мере, до конца поездки. Это не то, что ты думаешь. Мне просто нужно несколько дней. Дай мне время, прежде чем поговоришь с Максом. Пожалуйста.

Она выглядит такой жалкой, такой расстроенной, что я мгновение колеблюсь. Я почти сочувствую ей, хочу обнять ее, чтобы все стало хорошо. Затем напоминаю себе, что это человек, который переспал с моим бывшим женихом, который украл книги, а потом лгал об этом в лицо, который обкрадывает моего брата.

– Только до конца поездки. – Я качаю головой. – Я думала, ты честнее. По-хорошему, именно ты должна все рассказать Максу.

– Правильно. Я должна сказать Максу, что ворую у него. – Тон Каро такой странный, такой мягкий, почти лишенный эмоций, что это выводит меня из себя.

– Зачем ты это сделала, Каро? Если тебе нужны были деньги, ты могла бы попросить Макса. Он и раньше одалживал тебе.

– Я могла бы… попросить у него денег. Ну да, конечно. Раз ты так говоришь. – Такое чувство, что она надо мной насмехается.

Я качаю головой. Я в замешательстве от всего этого. Разговор с ней прямо сейчас – это куча бессмысленных слов и ноль ответов.

Каро качает головой. Затем она подходит к двери, берется за ручку и оборачивается:

– Рор?

– Да?

– Я люблю тебя. Прости меня за все. Мне нужно, чтобы ты знала, я на самом деле люблю тебя и твою семью. Правда.

– Не могу сказать, что полностью верю тебе.

Она кивает.

– Я надеюсь, что однажды ты поверишь.

– У тебя странный способ показать это. Свою любовь.

– Да. – Ее плечи приподнимаются. – Я должна была все сделать по-другому. Теперь я это понимаю.

Она бесцельно оглядывается по сторонам, как ребенок, который заблудился в торговом центре, и мое сердце сжимается при воспоминании о маленькой девочке в школе, которая действительно была потеряна. У которой никогда не было семьи, направляющей и поддерживающей ее. Только мы. Только я, папа и Макс. И теперь мы, Ароновы, кажется, уходим из ее жизни, один за другим. Меня охватывает чувство вины. Это же Каро – моя сестра. Но почему я должна чувствовать себя виноватой?

Сейчас я не могу быть на ее стороне.

Мне вдруг становится не по себе, потому что это совсем не похоже на Каро – спать с Нейтом, воровать у Макса, забирать книги, и потом беспрекословно признать свое поражение. Выглядит так, будто ее бы устроило, если бы жизнь переехала ее и оставила умирать на обочине дороги.

Внезапно поезд начинает грохотать. Мы снова в пути. К утру прибудем в Рим.

Мы с Каро долго смотрим друг на друга, затем она выходит, не оглядываясь. Я хочу хлопнуть дверью, продемонстрировать свое возмущение, но вместо этого я выглядываю и смотрю ей вслед, пока она, поникшая, медленно идет по коридору, сотрясаемая тихими рыданиями.

Когда я смотрю на нее, весь гнев, обида и негодование покидают меня – и остается только тоска по моей подруге. Внезапно мне хочется, чтобы она вернулась, подбежала ко мне и обняла чуть крепче, чем нужно. Чтобы мы сели, скрестив ноги, на мою кровать, съели все, что у меня есть в запасе. Хочется обсудить эту сумасшедшую поездку – вот что помогло бы мне во всем разобраться. Я почти кричу ей вслед: «Остановись! Давай поговорим, давай во всем разберемся». Она нужна мне. Мы нужны друг другу.

И я хочу, чтобы она вернула мне книгу. Мне нужно увидеть своими глазами, что там написано, почему она рисковала всем, чтобы это скрыть.

Но она не оглядывается, и я полагаю, это к лучшему. Потому что она предала меня и мою семью самым жестоким образом.

А что говорил папа?

Иногда ты слеп по отношению к людям, которых любишь больше всего на свете, и они могут убедить тебя в невероятных вещах – так что ты даже начнешь верить, что Земля плоская. Однако однажды – это может занять очень много времени, – в конце концов ты поймешь, что Земля в действительности круглая. И тогда придется сделать выбор. Потому что некоторым людям проще продолжать жить вечно на своей фальшивой плоской Земле.

Интересно, о ком или о чем он говорил, какой жизненный опыт помог ему прийти к такому мудрому выводу? Жаль, что я больше не могу его спросить.

Хотя, возможно, он прав. Возможно, Каро полностью одурачила меня. Из-за нее я думала, что Земля плоская. И все, что я чувствую в данный момент, – это мучительную грусть от того, что после сегодняшнего дня мне придется жить на Земле, которая – мне это теперь известно – все-таки круглая.