Главная героиня

Глава сорок восьмая. Рори

Джиневра сообщает, что дорога до Le Sirenuse короткая. Минут десять, не больше. Машина мягко катит вперед, и я смотрю на все эти маленькие ворота и навесы, украшенные невообразимым количеством бугенвиллеи, о существовании которой я и не подозревала, не говоря уже о том, чтобы видеть ее вживую. Джиневра складывает руки на коленях, вертит одно из своих фантастических колец – на этот раз с крупными рубиновыми камнями.

– Когда мы доедем, нам придется преодолеть много ступенек, чтобы добраться до входа. – Она пожимает плечами. – Так строят в Позитано. Тебя это не затруднит? – Ее взгляд скользит по моим эспадрильям.

Я киваю. Думаю, более уместным будет спросить, справится ли с подъемом она? Она не слишком молода, ей далеко за пятьдесят, и у нее одышка. Несмотря на то, что папе больше, она выглядит намного старше него. Как будто бы вся ее энергия давным-давно испарилась.

Что ж, теперь, когда я знаю ее историю, совершенный ею поступок, я могу отчасти понять почему.

Хотя нет. Я не могу понять. Во мне столько всего перемешалось, что я не в состоянии даже начать разбираться.

– Рори, мне нужно, чтобы ты кое-что мне разрешила. Сделай мне одолжение.

– Что именно? – спрашиваю я, слыша свой резкий тон, но чувствуя, что не могу сменить его для следующей фразы. – Вам не кажется, что вы и так уже многого от меня требуете?

Джиневра вскидывает голову.

– Это справедливо, но я имела в виду… Я хочу попросить разрешения… я бы хотела взять на себя оплату ухода за твоим отцом. Это дорого, – осторожно произносит она. – Сюзетта работает круглосуточно. Со временем могут понадобиться и другие помощники или даже…

– Возможно, даже лечебное учреждение, – медленно произношу я. Я не хотела об этом задумываться, но отцу, вероятно, вскоре это потребуется.

Джиневра кивает.

– И теперь, когда Макс… Ну, маловероятно, что у Hippoheal найдутся средства, вот я и подумала…

– О, ничего себе, Джиневра. Я не могу… я не знаю, что сказать. Я имею в виду, это безумно великодушно по отношению к…

– Это ерунда. – Джиневра слегка улыбается. – Я хочу это сделать. Для отца Макса. Для твоего отца. Для мужчины, которого я любила. Ничто и никогда не искупит моего поступка. Я знаю это. Мне придется с этим жить. Но я бы хотела, чтобы бремя заботы о нем не легло на тебя одну. Для меня это пустяк. – Она машет рукой. – Я имею в виду деньги. Пожалуйста, позволь мне это сделать.

Что-то сваливается с моих плеч, и я признаюсь себе, что это бремя давило на меня. Просто мне не хотелось это озвучивать, ведь после смерти Макса было на чем сосредоточиться. Однако вопрос, как я собираюсь оплачивать уход за папой, висел как дамоклов меч. Я гордая, но не настолько, чтобы теперь отказаться от помощи Джиневры. Это кажется правильным.

– Ладно. Да. Спасибо… Огромное спасибо. Я не могу…

– То, что я это делаю, не означает, что я жду от тебя прощения. – Она ерзает на сиденье и сжимает обитую кожей дверную ручку, как будто это мяч для снятия стресса. – Я просто хочу это сделать.

– Что ж, хорошо. Тем не менее, спасибо вам.

– Не за что.

Мы немного сидим в тишине.

– Она уже знает? – наконец, спрашиваю я. – Я имею в виду вашу сестру. Вы уже сказали ей, что Макс… что…

– Нет, пока еще нет. Она заслуживает того, чтобы узнать при личной встрече. – Джиневра покрутила еще одно кольцо – с изумрудом. Ее руки украшены разноцветными камнями, которые сами по себе являются произведениями искусства.

– Орсола живет в Le Sirenuse? – интересуюсь я.

– Временно. На ее вилле сейчас ремонт.

– Значит, вы поселили ее в самом шикарном отеле в городе. Я имею в виду, вы, конечно, говорили, что ваша сестра не смотрит новости, но, может быть, она слышала о… Максе здесь? Я думаю, это было довольно серьезное событие… в местном масштабе.

В глазах Джиневры что-то мелькает – насмешка? Но затем исчезает так же быстро, как и появилось.

– Нет, мою сестру не очень волнуют текущие события. Как и людей, которыми она себя окружает.

Я перевариваю это. Мне вдруг становится любопытно – более чем любопытно – познакомиться с женщиной, которую любил мой отец. Он всю жизнь хранил ее фотографию. Если он хотел, чтобы мы с Максом считали эту женщину своей матерью, то наверняка она была достойна его почитания.

Должно быть, Орсола была какой-то особенной, если мой отец влюбился так сильно и мгновенно, что так и не женился после.

Внезапно меня осеняет мысль, и я тянусь за телефоном.

– Я не…

Лицо Джиневры озабоченно морщится.

– Что? Ты нервничаешь перед встречей с ней? Не волнуйся – ты ей понравишься. Она будет очень рада тебя видеть. Вне зависимости от того, что случилось с Максом…

– Нет, дело не в этом. – Я просматриваю свои фотографии и останавливаюсь на той, которую внезапно вспомнила. – Неловко об этом говорить. Я надеюсь, вы не рассердитесь?

– На тебя? Я бы не смогла.

– Ну, когда поезд остановился в Риме, я захотела с вами увидеться. Честно говоря, я была зла на вас. За то, что отправили меня в это сумасшедшее путешествие. За то, что сказали мне, что меня удочерили, но не дали никакой дополнительной информации. А книги были украдены…

– Максом?

– Да. Я хотела получить еще один экземпляр. Я подумала, что вы, возможно, уже дома.

– Утром я села в тот же поезд.

– Да, хорошо. – Я глубоко вздыхаю, затем показываю ей снимок, который сделала, когда была у нее дома. Фотография в рамке, где лицо красивой девушки зловеще перечеркнуто. – Я вломилась в вашу квартиру, – быстро объясняю я, заметив смятение Джиневры. – Простите. Я знала, как войти, с помощью ключа и кода. Вас не было дома, и вы не отвечали на мои сообщения, а я хотела получить ответы. Мне действительно жаль. Я знаю, что это серьезное вторжение в частную жизнь, но…

Джиневра поднимает руку к горлу, не отрывая взгляда от фотографии.

– Все в порядке, дорогая. Я понимаю. Я прекрасно понимаю, почему ты сделала то, что сделала.

– Хорошо, но… – Я набираюсь храбрости. – Но я только что осознала, что до сих пор кое-чего не понимаю.

– Что именно?

– Крестик. Зачем вы перечеркнули лицо своей сестры? Это вы обманули ее, а не наоборот. Так что мне неясно, что такого вам сделала Орсола, что вы испортили фотографию с ней, а потом еще вставили ее в рамку?

Джиневра озадаченно смотрит на меня.

– Ты ошибаешься, Рори. Я закрасила свое лицо.

– Вы… – я снова изучаю фотографию. – Но в этом нет никакого смысла… это… я не понимаю…

– Я не перечеркивала лицо сестры. Я сделала это с собой, хотела вычеркнуть себя из жизни. Наверное, потому что постоянно чувствовала себя виноватой и пристыженной. Я хотела постоянно напоминать себе о том, что натворила. Полагаю, как и Ансель, я поэтому взяла новое имя. Джиневра Эфрати стала Джиневрой Экс. Я хотела, чтобы это фото в моем кабинете стояло лицом ко мне каждый день, ни на минуту не позволяя мне забыть о своих поступках.

– Но вы были прекрасны. – Я указываю на снимок. – Вы были прекрасны!

– Ты ошибаешься. Посмотри. – Джиневра указывает на девушку справа. – Моя сестра всегда была красавицей. Даже мой отец всегда так говорил.

Мы обе смотрим на фотографию, но теперь очевидно, что Джиневра действительно была красавицей.

– Может быть, ваш отец говорил так не потому, что считал ее красивее, а потому, что он пытался убедить в этом Орсолу и считал, что нет необходимости убеждать в этом вас. – Я помню, как папа всегда поддерживал Макса, говорил, что он храбрый, подбадривал.

Мне он этого не говорил, но я и не нуждалась в этом.

– Красивая сестра и некрасивая сестра… – медленно произношу я.

– О, да. Ты вспоминала об этом в наших беседах. Сказка, которую Ансель рассказывал вам в детстве.

– Я думаю, что рассказала вам суть, но, возможно, не все тонкости. – Я путаюсь в словах, они выскальзывают слишком быстро. – В сказке есть принц, и он встречает двух сестер. Одна из них красивая и добрая, а другая уродливая и злая. Принц влюблен в прекрасную сестру и хочет быть с ней. Папа придумывал разные приключения, которые мешали ему, и я в детстве находила это забавным. Но уродливая сестра – это зло, и она управляет красивой. В конце концов и принц, и сестры остаются в одиночестве. Да, я помню концовку. Злая сестра заперла прекрасную сестру в башне и выбросила ключ.

В памяти всплыл мой разговор из поезда с папой. Добрая была очень красивой. Злая все испортила! Он сказал кое-что еще. Что это было…?

Джиневра качает головой.

– Боюсь, я не понимаю, что ты пытаешься сказать, Рори.

– Вы были прекрасной сестрой, – медленно произношу я. – Мой отец был влюблен в вас.

– О! – Джиневра бледнеет и смеется. – Это неправда. Ты сильно ошибаешься.

Я смотрю на фотографию, и все становится до тошноты четким. Я зажимаю рот рукой.

– На днях я спросила папу, похожа ли эта сказка на «Лебединое озеро», и он сказал, что это полная противоположность. Он разволновался. Он все время повторял, что принц всегда знал! Принц всегда знал! Я не понимала, что он имел в виду, но теперь понимаю. В «Лебедином озере»…

– Принца одурачила подмененная девушка, – медленно произносит Джиневра, на ее лице недоумение.

– Да, – тихо отвечаю я. – Но папа говорил мне, что его не проведешь. Он всегда знал, кто есть кто. Он знал, что именно вы открыли ему дверь в «Метрополе». Вы когда-нибудь видели Орсолу и моего отца вместе?

– Видела ли я… – хрипит Джиневра, ее взгляд блуждает. – Видела ли? Это было так давно. Нет. Мы выходили в город в разные дни. Мы ухаживали за отцом…

– Орсола, возможно, тоже познакомилась с папой. И когда она узнала, что он вам небезразличен… Когда она увидела любовь, написанную на вашем лице, она решила отнять его у вас.

– Нет. Это… Нет, она не могла этого сделать.

Внезапно у меня не остается сомнений.

– Но это так.

– Орсола… Нет, я не могу поверить… я не была красавицей! – Но я вижу, как в глазах Джиневры зарождается призрачная надежда, что, возможно, она ошибается.

– Вы были прекрасной. – Я протягиваю руку и сжимаю ее безвольную ладонь. – Прекрасной! Фотография тому доказательство. Даже если вы так не думаете, вы были великолепны. И у папы была именно ваша фотография. Он называл вас Сандрой, но хотел, чтобы мы с Максом верили, что вы наша мать. Он бы не сделал этого, если бы не любил вас.

Я снова рассматриваю фотографию, и внезапно меня осеняет.

– А ваш любимый цвет – фиолетовый! Я знала это. – Мой взор затуманивается и образ молодой красивой девушки в фиолетовом топе расплывается, девушки, перед которой были открыты сотни дверей, но, не подозревая об этом, она закрыла их, одну за другой. – Я должна была догадаться, что это вы. А девушка справа…

Орсола, теперь мне это известно, одета в веселенькое платье в цветочек. Джиневра не из тех, кто любит веселенькие платья в цветочек. Даже вещи, которые она покупала из коллекции Софи Лорен, выглядят солидно и серьезно.

Я сделала поспешный вывод, что красивая девушка на фотографии не Джиневра. Я решила, что это не могла быть она – из-за поездки на поезде, кажущейся зловещим коварством; из-за того, что теперь, после долгих лет страданий, Джиневру нельзя назвать красавицей в общепринятом смысле этого слова. Крестик на ее лице. Зачем, в конце концов, кому-то портить свою фотографию, перечеркивать себя?

Теперь я понимаю. На такое способен только человек с огромной болью и ненавистью к себе.

Джиневра все еще качает головой, ее лицо призрачно-белое.

– Да. – У меня перехватывает дыхание, сердце все еще колотится в груди. – Ваша сестра, должно быть, манипулировала вами. Самым ужасным образом. Вы отказались от собственного ребенка. Бросили мужчину, которого любили. Поверили, что виноваты в смерти отца. Обеспечивали ее всю жизнь, потому что она заставляла вас думать, будто вы у нее в долгу. Вы не крали жизнь своей сестры. Она украла вашу.

– Нет, это невозможно, это просто не…

– Она ведь поддерживала контакт с моим отцом. – Я безумно хочу собрать все это воедино, но в то же время мне до боли грустно от истории, которую мы распутываем.

– Да. Орсола с самого начала говорила мне, что ей словно нож в сердце вонзился, когда она просто представила нас вместе. Что она не перенесет, если мы продолжим общаться. Поэтому я не стала. Сначала он звонил мне. Я каждый раз бросала трубку. Присылал письма, а я рвала их. Я думала, что это из-за ребенка или из-за того, что он хочет попытаться убедить меня помочь ему наладить отношения с моей сестрой. И Орсола говорила, что несмотря на то, что ей больно, она поддерживает контакт. Ансель присылал ей фотографии, и она передавала их мне. Я помогала, иногда отправляла деньги, но всегда через Орсолу. В конце концов письма прекратились, как и телефонные звонки.

Мы потрясенно смотрим друг на друга.

– Папа хотел быть с вами. Он пытался. Звонил, писал, но Орсола, должно быть, рассказывала ему свою версию истории. Он не мог приехать, – догадываюсь я. – У него не было денег, и он пытался получить гражданство. Он не смог бы покинуть США после того, как иммигрировал так недавно. К тому же у него был Макс.

Джиневра качает головой.

– Не знаю. Я не знаю что и думать. Все это время я считала, что он презирает меня или, в лучшем случае, жалеет…

– Это не так. Он точно любил вас. – Теперь я уверена в этом, как ни в чем другом. – Интересно, почему он не навестил вас позже? Почему он не попытался заставить вас увидеть правду. Лично. В какой-то момент он мог бы. Вероятно, Орсола что-то сделала. Как-то помешала ему.

Джиневра прикусывает губу.

– Я разговаривала с Анселем всего дважды после того, как покинула Советский Союз. Я отчетливо помню последний раз. Максу было шесть лет. Ансель удочерил тебя за пару лет до этого. С переводом, который я отправила, возникла проблема. Нам нужно было согласовать действия по телефону, поэтому я не стала ждать Орсолу, а просто позвонила ему. Во время этого телефонного разговора Ансель сказал мне то, чего я никогда не понимала. Он сказал, что у нас с ним есть кое-что общее: мы оба построили свои собственные тюрьмы.

Я задыхаюсь.

Джиневра смотрит на меня затуманенными глазами.

– Не могу поверить… он любил меня. Если ты права… если… он, должно быть, действительно любил меня, правда?

– Наверняка любил. – Я держу ее за руку, чувствую, как она дрожит.

– Он уехал в Америку, – бормочет она, ошеломленно глядя прямо перед собой. – Он всегда хотел поехать в Америку.

– Да. Это что-то значит?

– Орсола, рассказывая мне об их планах, все время повторяла, что Анатолий собирается приехать в Италию, чтобы быть с ней. Это меня в некотором роде смущало. Казалось странным. Потому что…

– Потому что папа всегда хотел поехать в Америку. С тех самых пор, как получил копию Декларации независимости.

Джиневра кивает.

– Америка была в его сердце. Нельзя сказать, что он не поехал бы в Италию из-за… – она запинается на этом слове, – любви. Но мне показалось странным, вот и все, что Орсола была так непреклонна в своих планах. Полагаю, я никогда не подвергала сомнению многое из того, что говорила моя сестра. О! – На ее лице что-то вспыхивает, затем оно искажается гримасой.

– Что? – спрашиваю я.

Машина со скрежетом останавливается.

– Когда я была беременна, я разговаривала с Анатолием по телефону. Это был первый из двух наших звонков. Он только что приехал в Америку и пытался сказать мне, что любит меня, что я должна приехать к нему. Я усмехнулась. Я подумала, что, конечно, он говорил все это только потому, что хочет убедиться, что я собираюсь отдать ему ребенка. И я сказала ему, что ребенок будет у него, чтобы он не беспокоился об этом и никогда больше не связывался со мной. Затем бросила трубку. Боже мой! – Она зажимает рот рукой, широко раскрыв глаза. – Он написал мне все эти письма… Он звонил мне так много раз… – Я смотрю на измученное лицо женщины и уверена, что вижу в нем отражение собственного.

– Папа сказал, что любит вас не только из-за Макса. Должно быть, он сказал это, потому что это было правдой.

Внезапно водитель поворачивается.

– Мы приехали. Le Sirenuse.

Больше всего на свете я сейчас хочу подышать свежим воздухом. Атмосфера в салоне такая плотная, что нам обеим становится душно. Тем не менее я говорю:

– Наверное, сейчас не время видеться с сестрой, вам не кажется?

Джиневра вынимает свою руку из моей. Ее губы плотно сжаты.

– Напротив, Рори. Думаю, сейчас самое подходящее время.