Главная героиня

Глава тридцатая. Джиневра

Москва, 80-е годы

– При… привет, – запинаясь, пробормотала Джиневра, оказавшись лицом к лицу с самым потрясающим мужчиной, которого она когда-либо встречала. Обращаясь к ней сейчас, он произнес свое имя и какие-то еще слова и ждал ее реакции.

– Джиневра. Я имею в виду, это мое имя. Приятно познакомиться, Анатолий. Очень приятно.

Она почувствовала, что гордится собой за то, что сумела выговорить это предложение.

– И мне очень приятно. – Анатолий взял ладонь Джиневры и торжественно пожал ее. – Не хотели бы вы…? – Он махнул рукой вверх, в сторону балкона, на стенах которого были нарисованы деревья жизни.

– О, да. – Джиневра последовала за мужчиной, словно влекомая невидимой силой. Пока она шла по проходу, поднималась по лестнице рядом с входной дверью, ее сердце бешено колотилось в груди. Наконец-то у нее появилась возможность рассмотреть своего спутника, не беспокоясь о том, что он заметит ее оценивающий взгляд. Он был одет так же, как и парни в Риме, – расклешенные синие джинсы и туфли на платформе. У него были густые черные волосы, падающие на лоб, она заметила это, когда он повернулся и улыбнулся.

– Просто проверяю, что вы еще здесь.

– Все еще здесь, – произнесла она, сама шокированная этим фактом.

Она попыталась вернуть себя с небес на землю, пока они поднимались на балкон. «Он знает, что ты туристка. Возможно, ему что-то нужно от тебя. Помощь, чтобы выбраться из Советского Союза, или он предполагает, что у тебя в сумочке есть какой-то дефицит».

Оказавшись наверху, Анатолий подвел Джиневру к двум деревянным стульям в свободном углу. Он сразу же сел и наклонился вперед, опершись локтями о колени, как человек, которому комфортно везде, потому что ему от природы комфортно с самим собой.

– Я не кусаюсь. – Он улыбнулся и указал на стул.

Она тоже улыбнулась.

– Я знаю.

– Вы не знаете, – он покачал головой, на этот раз посерьезнев. – Никогда не можешь знать наверняка. В этой стране не стоит доверять никому. Любой может быть сотрудником КГБ или осведомителем, готовым донести на вас. – Он щелкнул пальцами. – Раз – и вы на Лубянке. И о вас больше никто и никогда не услышит.

– О! – Джиневра, уже собиравшаяся сесть, замерла.

Он, должно быть, понял, что напугал ее, потому что сказал:

– Не я. Я не агент КГБ и не информатор.

– Откуда мне знать, что вы говорите правду?

Он рассмеялся, и от его красивого смеха, несмотря на прохладу синагоги, у нее потеплело на душе.

– Ну, во-первых, я Анатолий Аронов. Чистокровный еврей. Евреев в КГБ не пускают.

– Разве человек из КГБ не сказал бы то же самое? – Именно в тот момент, когда она это говорила, она расслабилась и уже поддразнивала его. Она была потрясена своей непринужденностью, удивительным отсутствием неловкости.

– Вполне справедливо. – Анатолий откинулся назад, скрестив руки на груди. – Правда в том, что я мог бы быть stukachom. Информатором. КГБ мастерски умеет их вербовать. Даже евреи могут быть информаторами.

– Евреи против евреев? – спросила Джиневра, разинув рот. Это было немыслимо. Люди должны помогать друг другу, особенно своим братьям.

Анатолий пожал плечами.

– Когда они угрожают вам и вашей семье, часто нет другого выбора. Но это подрывает доверие в нашем обществе. Вот почему величайшее советское развлечение – шептать «т-с-с-с» всякий раз, когда кто-то начинает критиковать правительство или говорить о религии. Потому что твой сосед, твой дядя, даже твой брат могут оказаться предателями. Так что я предоставляю вам самой решить, можете ли вы мне доверять. Мы можем слушать кого угодно, слышать что угодно, но, в конце концов, у нас есть только наш разум. Внутренняя мудрость подсказывает нам, говорит человек правду. Или лжет.

Джиневра смущенно улыбнулась. Внутренняя мудрость – что он вообще имеет в виду? Джиневру пугали ее собственные мысли. Она испытывала глубокую любовь, особенно к своей сестре и отцу. И ко множеству незнакомых людей, таких как унылый лавочник, у которого всегда был такой вид, будто день выдался слишком тяжелым, или маленькая девочка, бегающая кругами по площади. Но мудрость… Джиневра сомневалась.

– Я не stukach, – наконец сказал Анатолий. – Мне не следовало дразнить вас. Вы родились не в этом аду. Вы не поймете, как мы, заключенные, с юмором относимся к своим тюремщикам.

– Неужели все настолько ужасно? – удивилась Джиневра.

Улыбка исчезла с его лица.

– Именно. Действительно ужасно.

– Но почему?

– Вы правда хотели бы знать?

– Очень хотела бы.

И вот Анатолий рассказал ей о трагической гибели своего отца, когда ему было семь лет, о том, как его били в детстве за то, что он еврей, о том, что у него никогда не было достаточно еды или одежды, чтобы согреться. Он начал рассказывать ей о том, как служил в армии, но потом остановился.

– О, в этой жизни нет ничего необычного. Я пою вам грустную песню. Но я не жертва.

Но Джиневру уже зацепил и этот человек, и его печальная история, заставлявшая девушку грустить, но в то же время невероятно завораживавшая.

Затем Анатолий рассказал Джиневре о внезапной смерти своей матери несколько месяцев назад.

– У нее был инсульт. Тяжелый инсульт. Она умерла до того, как я вернулся в Житомир, я не успел попрощаться с ней. Она умерла в одиночестве. Я единственный ребенок в семье, и я должен был быть рядом. Она умерла в одиночестве, – повторил он. – Я никому этого не говорил. Не знаю, зачем я вам это рассказываю.

Джиневра накрыла его ладонь своей и даже не поняла, что сделала, пока не уткнулась в это взглядом. Она ждала, что он отнимет руку, но этого не произошло. И девушка не решилась убрать свою. Это было самое счастливое прикосновение, которое когда-либо ощущала ее рука.

– А как насчет вас? – наконец спросил он, подняв глаза с улыбкой, по которой Джиневра поняла, что он просто не обратил на это внимание. – Есть какие-нибудь грустные истории, похожие на мою?

– С вашими не сравнить, – тихо произнесла Джиневра. Но потом коротко рассказала о том, что ее мать умерла при родах, а отец и сестра винили ее, хотя и не говорили об этом вслух.

– Я думаю, что громче всего звучат те вещи, о которых не говорят вслух, – проговорил Анатолий, и Джиневра кивнула.

Джиневра начала откровенно рассказывать ему об Орсоле, о том, какая та красивая и желанная, но потом не захотела портить беседу, представляя ему сестру, которая показалась бы бесконечно более привлекательной, чем она. Вместо этого Джиневра поведала, что она любит писать и мечтает стать писательницей, что читает запоем. И Анатолий поделился, что он тоже читает, хотя западные книги достать практически невозможно. Его глаза загорелись, когда он рассказал, что несколько лет назад в парке Сокольники проходила двухсотлетняя выставка «200 лет США», и, прождав четыре часа под проливным дождем, он получил копию «Декларации независимости». Он не спал до поздней ночи, переводя, впитывая информацию. Грандиозность открытия поразила его, как гром с ясного неба. Оказалось, что в капиталистической стране «все люди созданы равными и наделены неотъемлемыми правами на жизнь, свободу и стремление к счастью».

– Вы можете представить, Джиневра? Право людей на свободу закреплено. У вас в Италии такие же принципы?

– Да, полагаю, что да. – Она задумалась, пораженная тем, что свобода, которую она считала чем-то само собой разумеющимся, была для Анатолия самой главной мечтой.

Но она чуть не сказала, что не уверена, согласна ли она с тем, что равноправие, провозглашенное в Декларации независимости, действительно является истиной.

Потому что у Джиневры имелась сестра-близнец, и у них были разные перспективы в этом мире. Было бы несправедливо говорить, что они созданы равными.

Анатолий выпрямился.

– Я напрасно вам это сказал.

– Что именно? – В голове Джиневры роилось столько мыслей. За час общения с Анатолием можно было узнать больше, чем за годы размеренной, рутинной жизни в Риме.

– Когда я спросил, есть ли у вас такие же грустные истории, как у меня. Ни у кого нет монополии на боль. И меньше всего у меня.

– Я не восприняла это так. Кстати, у вас очень хороший английский.

Он улыбнулся.

– Я выучил его в начальной школе, и теперь беру уроки, потому что мечтаю переехать в Америку. А вас привлекает Америка?

– Привлекает, конечно, – медленно произнесла Джиневра, нисколько не кривя душой, но понимая, что не слишком задумывалась об этом. – Вы имеете в виду, хотела бы я жить там?

– Да. – Он пристально смотрел на нее, будто его очень волновал ответ на вопрос, будто он даже прикидывал, какое будущее могло бы быть там у них двоих.

О, ей это показалось! Это абсурдно!

– Полагаю, я могла бы представить себе жизнь в Америке так же, как и в любом другом месте, – наконец ответила Джиневра. – Рим – это дом, наверное, но не потому, что я его выбрала. Замечательный город! Но свой дом выбирают не по этому принципу. Возможно, я бы не воспринимала это как должное. Ценила больше. Контраст всегда заставляет взглянуть на вещи по-другому.

Анатолий кивнул со слабой улыбкой на губах, и Джиневра почувствовала, как ее сердце воспарило, потому что она поняла, что он одобрил ее ответ.

– Контраст действительно помогает. – Он понизил голос. – Когда я уеду отсюда, я никогда не буду воспринимать свободу как нечто само собой разумеющееся.

Джиневра задумалась и осознала, что не чувствует себя серьезно привязанной к Риму. Несмотря на то, что ее отец и Орсола живут там, возможно, она даже не выбрала бы его своим домом. Однако Америка? Могла ли она на самом деле это представить? Ее будущее казалось туманным – это правда. Так было всегда: сплошной туман, сквозь который она не могла заглянуть и увидеть, что будет дальше.

Внезапно по ступенькам на балкон поднялся мужчина лет сорока пяти, и у Джиневры волосы на затылке встали дыбом. Мужчина подошел к перилам.

– Он из КГБ? – прошептала она.

– Нет.

– Откуда вы знаете?

– Сотрудники КГБ не заходят внутрь, но они находятся на другой стороне улицы и всегда следят за происходящим.

– Тогда он может быть stukachom. Информатором. – Она гордилась тем, что запомнила это слово.

– Может быть, – признал Анатолий. – Знаете, опасно отрываться от своей группы. Вы смелая женщина.

– Я притворилась, что заболела. Я подарила своему гиду из Интуриста две пары колготок.

– Ах, – улыбнулся он. – Так зачем же вы здесь?

– В Москве? – неуверенно спросила она.

– Я догадываюсь, зачем вы приехали в Москву, – ответил он. – Это приключение. Увидеть советские достопримечательности. Я имел в виду, почему вы пришли в синагогу.

– Мой отец – профессор еврейской истории. Мы хотели прийти сюда, чтобы сказать вам и другим евреям, что вы не одиноки. Что мы поможем вам всем, чем сможем. И у меня в сумке есть вещи, которые я хотела бы вам подарить.

– О-о, – Анатолий покраснел и выглядел растроганным.

– Но… – Что-то еще застряло у нее в горле. Она не могла поверить в свою смелость, когда произнесла это. – Но я думаю, что на самом деле пришла в синагогу, чтобы встретиться с вами.

Неделя прошла в радости, которой Джиневра никогда не испытывала ни до, ни после. Они с Орсолой поочередно через день ходили на групповые экскурсии, возглавляемые Ольгой. В те дни, когда Джиневра оставалась в отеле, даже Доменико заметил, что в ней что-то изменилось, и с нежностью сказал ей:

– Это серое место идет тебе на пользу, piccolina.

Джиневра отправилась в синагогу и снова встретилась с Анатолием. Она пообещала ему, что сделает все возможное, чтобы получить приглашение в Израиль от фальшивых родственников и помочь ему подать заявление на выезд из Советского Союза. На этот раз Джиневра записала его адрес в свою записную книжку, которую прятала в сумке с нижним бельем, когда спала. Закончив записывать, она почти машинально добавила внизу страницы свою закрученную подпись.

– Вы так необычно подписываете свое имя. Ваша подпись – это почти произведение искусства.

– В самом деле? Я никогда не думала об этом с такой точки зрения. Но моя сестра пыталась это повторить – и у нее ничего не получилось. Когда ты близнец, у тебя должно быть то, что принадлежит только тебе. Мой отец всегда говорил, что в нашей семье именно у меня есть творческие гены.

Анатолий улыбнулся, и Джиневра тоже. Они проговорили несколько часов. В этот раз он рассказал ей о своей карьере скрипача и о том, как он мечтал играть в Большом театре. Они даже прогулялись, зашли в кафе на Кутузовском проспекте, которое, по словам Анатолия, было слишком дорогим для обычных москвичей, поэтому внутри было пусто. Джиневра настояла, что она угощает – она была рада это сделать. Официант принес им меню с бесконечным списком блюд, но каждый раз, когда они пытались сделать заказ, официант отрицательно качал головой. Наконец Анатолий просто спросил, что у них есть. Оказалось, что эклеры. И они болтали и ели эклеры. Анатолий стонал от удовольствия, и Джиневра в угоду ему расхваливала пирожное, хотя на самом деле считала римскую выпечку куда вкуснее.

Затем Анатолий спросил, чем она будет заниматься через два дня, то есть первого мая. Джиневра поняла по тому, как он это произнес, словно у него во рту что-то кислое и болезненное, что он терпеть не мог этот день и то, что он означал. Джиневра ответила, что их группа собирается посмотреть демонстрацию на Красной площади и что она проведет этот день в городе, а Орсола – в отеле с отцом.

Ответ Анатолия поразил ее – он сказал, что уже познакомился с ее сестрой в синагоге.

Джиневра мгновенно почувствовала холод во всем теле, ей стало не по себе, особенно когда Анатолий добавил:

– Да, вы близнецы, но вы разные. Очень разные.

Конечно, всю свою жизнь Джиневра знала, что они разные.

Но затем Анатолий вернулся к разговору о Первом мая, и она задвинула в укромный уголок сознания, что он встречался с ее сестрой. Похоже, это его нисколько не тронуло. Grazie a Dio[71]. Анатолий сообщил, что ему придется участвовать в демонстрации. Джиневра пообещала, что обязательно поищет его. И он сказал:

– Как насчет того, чтобы встретиться со мной после?

– Это безопасно? – спросила она. – Я имею в виду КГБ…

– Это будет самое безопасное место для встреч. На самом деле, все будут в восторге от парада. Никто не заметит одного еврея и одного туриста.

– Тоже еврея, – напомнила она ему.

Он кивнул.

– Я знаю, кто ты, Джиневра. И я могу гарантировать тебе, что никто не обратит на нас никакого внимания.

Итак, Джиневра с остальными туристами побывала на Красной площади во время демонстрации и затем легко улизнула, поскольку внимание Ольги было приковано к трибуне, где стояли коммунистические лидеры. Они встретились с Анатолием, как условились, у Исторического музея.

– Как прошла демонстрация? – спросила она, с благоговением глядя на него снизу-вверх – невероятно красивого в своем элегантном черном костюме.

– О, прекрасно. – Он пожал плечами. – Что-то вроде марша в свободном стиле.

– Что это вообще было? Я не поняла ни слова из того, что там говорилось.

– А-а, – улыбнулся он. – Мы проехали мимо трибуны, вы же видели ее, над Мавзолеем Ленина? – Она кивнула. – Ну, и вы видели Горбачева?

– Нечетко. Там стояло так много людей.

– Да, и мы все скандировали, что прогрессивные силы всего мира объединяются против злых капиталистов! – Она улыбнулась его очевидному сарказму. – А потом вы же услышали это? Ура! – Он изобразил возглас, исполненный патетики.

– Я слышала. Наша группа подхватила этот возглас.

Он закатил глаза.

– Они даже не понимают, кому отдают честь, да? Иногда мне кажется, что я снимаюсь в кино, понимаете? А мы все просто актеры, произносящие свои реплики. Так чувствует себя вся страна.

Она задумалась.

– Я понимаю, что вы имеете в виду. – Затем Джиневра с удивлением услышала, что продолжает: – Я тоже иногда так себя чувствую. – Она не стала вдаваться в подробности, но перед мысленным взором предстала вся картина ее жизни – забота об отце, их пыльная квартира, где не звучит смех. – Писательство – единственное время, когда я чувствую себя по-настоящему собой, но мой отец этого не одобряет. Считает, что я никогда не заработаю на этом деньги.

– Я бы с удовольствием прочитал ваши работы, – заявил Анатолий. – Держу пари, вы так же хороши, как Достоевский.

Она смущенно улыбнулась.

– Я бы так не сказала. – В ней поселилось приятное чувство, оно напоминало ручей, бьющийся о камни под ласковым солнцем.

– А знаете, – сказал Анатолий, – я впервые увидел Горбачева живьем.

– Это было… захватывающе?

– Захватывающе? Нет. Вряд ли на него вообще стоит смотреть. – Анатолий рассмеялся, как будто это был абсурдный вопрос. – Хотя он, конечно, дает меньше поводов для анекдотов, чем Брежнев.

– Я бы хотела послушать.

– Ну, например. – Он улыбнулся. Люди проталкивались мимо, и Джиневра подвинулась поближе, чтобы пропустить их. При этом она слегка коснулась груди собеседника.

Ее словно ударило током.

– Вот такой, например, – сказал он, пока Джиневра пыталась собраться с мыслями. – Сообщение ТАСС: «Вчера в Большом зале Кремля Л. И. Брежнев принял английского посла за немецкого и имел с ним продолжительную беседу».

Джиневра хихикнула.

– Забавно.

Анатолий вдруг посерьезнел.

– Я действительно рад, что вы пришли со мной встретиться.

– А я рада, что сделала это.

Впервые в жизни мысли Джиневры устремились в будущее, погружаясь в фантазии о том, какой могла бы быть ее жизнь. Они с Анатолием в Америке. Он был полон решимости жить там, на земле свободы, на земле Декларации независимости, которую он так почитал. Она, конечно, поедет с ним. Ей будет трудно расстаться с отцом и сестрой, но ради любви – она никогда не могла даже представить себе, что сможет ее обрести, – она бы совершила этот поступок.

Но однажды вечером, через полторы недели после приезда семьи Эфрати в Москву, мечтам Джиневры пришел конец.

Близнецы заканчивали завтракать в роскошной гостиничной столовой с огромным расписным стеклянным куполом. Играл арфист, а к услугам посетителей был шведский стол. Омлет и оладьи оказались неплохи, но сок на вкус напоминал просто воду с сахаром. И все же Джиневра наслаждалась им, как лучшим вином, как и облаком, на котором она парила. Доменико поел с ними, а затем поднялся наверх, чтобы отдохнуть. Сегодня была очередь Орсолы совершить экскурсию, и она выглядела очаровательно – в кремовых брюках и желтой шелковой блузке, с веселым шарфиком на шее.

– Ты выглядишь счастливой, – сказала Орсола сестре, и это было забавно, потому что Джиневра думала о ней то же самое.

– Да, – ответила Джиневра. А потом она засомневалась, стоит ли рассказать ей об Анатолии. Она колебалась, потому что они сознательно жили каждая своей жизнью. Джиневра всегда думала, что Орсола немного стыдится ее, ее внешности, ее застенчивости, но, возможно, это было лишь в ее голове, потому что Орсола никогда не давала ей повода так считать. Она никогда не сказала ни одного плохого слова в ее адрес, за исключением того неудачного разговора с их отцом, который Джиневра подслушала много лет назад.

– Я встретила кое-кого в синагоге, – призналась Джиневра, взяв стакан с разбавленным соком и отпивая из него, чтобы унять бешено колотящееся сердце. – Мужчину.

– О! – Орсола захлопала в ладоши. – Правда? Забавно! – Она помолчала. – Потому что я тоже!

Что-то холодное пробежало по телу Джиневры, и волоски на ее руках встали дыбом.

– Как его зовут? О, Джиневра, я поражена! Ты никогда не обсуждала со мной отношения с мужчинами.

– Отношения тут ни при чем, – заявила Джиневра, хотя все было совсем наоборот, но внезапно она пожалела, что доверилась сестре. – Он мне не нравится. Я просто познакомилась кое с кем, чтобы помочь, как мы и планировали. Вот и все.

– А-а. Ясно, но как его зовут?

Тошнотворное чувство охватило все ее существо.

– Анатолий. – Она затаила дыхание. Она уже знала от Анатолия, что их с Орсолой пути пересеклись.

Но, возможно, Орсола даже не вспомнит о встрече с ним.

– Ой! О, это так забавно! Я тоже с ним познакомилась. Анатолий – высокий, темноволосый, с великолепными голубыми глазами, верно?

Джиневра кивнула, и в груди у нее поселился тошнотворный страх.

– Он скрипач.

– Да! Вообще-то, я хотела тебе сказать, но… – На мгновение она выглядела почти виноватой, как будто ей было жаль Джиневру. Грудь словно сдавило камнем. – Я тоже с ним встретилась. Что ж, более того… он ничего не говорил?

Джиневра покачала головой, или, по крайней мере, почувствовала, как ее шея дернулась. У нее не было ощущения, что это она руководит происходящим, что она хоть как-то контролирует ситуацию, свое тело. Она чувствовала себя оторванной от самой себя, почти парящей в воздухе.

– О, – Орсола кивнула и порозовела. – Ну, на самом деле, мы встречались тайно. – Ее глаза сияли. Ее сестра никогда не выглядела такой чистой и счастливой, когда была влюблена, а Джиневра видела ее в этом состоянии много раз.

– Встречались тайно? – пролепетала она.

Орсола кивнула.

– Он пригласил меня кататься на коньках и потом поесть. – Она рассмеялась. – Я отдала Ольге столько тюбиков губной помады, что скоро у нас не останется ни одного.

– Когда? – Джиневра услышала свой хриплый голос и попыталась придать ему беззаботный оттенок. – Когда вы с ним познакомились?

– Неделю назад, наверное? Когда мы приехали сюда, я в первый же день вышла погулять. Я не сказала тебе, потому что не хотела, чтобы ты, как папа, твердила мне, что это опасно и что я не должна здесь увлекаться парнями. Но он так непохож на Джино… на Пьетро… Подожди минутку. – Она изучала лицо Джиневры. – Тебе ведь не нравится Анатолий, правда?

Внезапно Джиневра почувствовала, что превратилась в марионетку, которой манипулируют с помощью ниточек, заставляя поворачивать голову то вправо, то влево, демонстрируя отрицание. Нет, ей не нравился мужчина, который, по-видимому, был без ума от ее сестры. Что, что тут еще можно было ответить?

– О, хорошо. – Орсола широко улыбнулась. – Вчера он играл мне на скрипке. Это безумие, но я чувствую, что впервые в жизни по-настоящему влюбляюсь! Почему мужчина из Москвы? Я не знаю. Но мы уже сейчас говорим о том, как его вытащить. Возможно, он приедет в Италию. Al cuore non si comanda.

Сердцу не прикажешь.

Прекрасные яркие глаза Орсолы сверкали и будто стреляли сердечками, которые словно кинжалы, вонзались в Джиневру. Да, подумала она, это сказано очень верно. Она бы добавила и логическое заключение: «И, конечно, сердце всегда желает Орсолу».