Грушенька и сын шейха

Глава 28. Страсть

Аграфена

Сижу в темном зале кинотеатра и смотрю на экранные страсти. С моей стороны был очень опрометчивым выбор французского фильма. Чувствую напряжение, исходящее от моего соседа. И это жутко пугает. Не понимаю, почему я сегодня все не отменила. Нужно уже учиться говорить людям «нет».

Бобрешов явно распалился от откровенных сцен. У меня же они не пробуждают никаких эмоций, кроме возрастающего чувства неловкости.

Рука Степана сползает на мое колено. Успеваю порадоваться, что догадалась надеть джинсы. Сдвигаю ноги в противоположном от своего спутника направлении. Намек понят, рука пропадает.

Кино больше не вижу. Сижу и думаю о жизни. Что вообще мне надо? Степан хороший парень. Идеально мне подходит. Почему девушкам обязательно необходима любовь? И что такое эта любовь. Когда он крадет твое дыхание?

Ага. Крадет дыхание. Пару месяцев. Потом бездыханную выбрасывает на берег необитаемого острова. И ты медленно задыхаешься, как рыба без воды.

А с Бобрешовым была бы целая жизнь. Он похож на меня, с ним спокойно. Без потрясений и бурь. Поворачиваю голову, смотрю на профиль. Нет. Целая жизнь будет пыткой.

Хочу хотя бы один живительный глоток, пусть дальше будет жажда. Главное, глоток сейчас, жажда потом.

Выходим из «Ролана». Думаю, надо бы сказать Бобрешову, что мы должны поставить встречи на паузу. Но трусливо выдаю другое:

— Степ, я не пойду с тобой до метро. Хочу остаться здесь, погулять.

Он наклоняется и невинно целует меня на прощание. И я трусливо не возражаю. Какое-то нелепое чувство вины за недавнюю холодность в кинотеатре.

Иду к ближайшей шаурмичной и покупаю лаваш для уток.

Нападение происходит внезапно. Сильное тело впечатывает меня в холодную бетонную стену. Мягкие губы впиваются в мои, язык раздвигает зубы и властно протискивается в мой рот. Тело узнает Князева раньше, чем это делает разум. Каждая клеточка требовательно ноет, меня бьет мелкая дрожь. Лаваш падает на землю. Мои руки обвивают шею. Пальцы запутываются в волосах на затылке.

Мой первый взрослый поцелуй обжигает и туманит голову. Почему меня раньше так никто не целовал? Потому что я всегда предпочитала хороших мальчиков, а Глеб плохой. От таких как Князев я держалась подальше. И правильно делала. Только подошла ближе и уже погибаю.

Поцелуй прерывается также резко, как начался. Глеб отрывается от моих губ и выдыхает в них вопрос:

— Ты целовалась с ним в кинотеатре?

Готова застонать от разочарования. Но просто отрицательно качаю головой.

Князев тут же отстраняется от меня. Смотрит растерянно потемневшим взглядом. Дышит тяжело и теребит рукой волосы.

— Прости. Я сам не знаю, что творю, — наклоняется и поднимает мой лаваш, — нужно его выбросить, я куплю тебе новый.

— Не надо, я хотела покормить уток.

Нервно вырываю лепешку. Не глядя на Глеба иду к пруду. Руки дрожат, мышцы жутко напряжены. Зла на Князева безмерно за неслучившееся. Хочется развернуться и накинуться на него с кулаками.

Подхожу к воде. Начинаю отщипывать кусочки и бросать уткам. Покачиваясь из стороны в сторону, подплывают ближе. Устраивают бои за лаваш. Смотрю на все это и хочется плакать. Кошусь на Князева, который встал рядом.

— Зачем ты это сделал? — спрашиваю я. Хотя больше хочется узнать, почему остановился.

— Просто слабый, видимо, — ухмыляется Глеб. — Тело диктует воле, а должно быть наоборот.

Поворачиваю голову и с раздражением смотрю на идеальный профиль. Нагло врет и не краснеет. Сейчас ему диктует воля, иначе бы его тело до сих пор было бы прижато к моему телу. Губы терзали бы мои губы, а руки блуждали по всем изгибам. Именно воля сейчас доминирует над его желаниями. И над моими желаниями тоже.

— Почему ты злишься, Груша? — вкрадчиво интересуется Князев.

— Я не злюсь, — отвечаю слишком резко.

— Ты понравилась моей маме, — мягко замечает мужчина.

— Она очень красивая, — говорю уже тише. — Почему она сбежала от твоего отца?

— Он захотел взять четвертую жену, — Глеб наклоняется и поднимает камешек. Запускает блинчики в другую сторону от моих уток, но птицы все-равно пугаются и отплывают подальше.

— Какая разница три или четыре, — не понимаю я, — женой больше женой меньше. Почему две другие женщины ее не смущали, а третья вызвала такую бурную реакцию?

— Первые две жены были кузинами отца. Он женился по требованию семьи, а маму страстно любил. Она восприняла его желание снова жениться, как предательство. Его невесте было шестнадцать лет. Самое смешное, что он так на ней и не женился.

— Переживал из-за вашего побега? — понимающе киваю головой я, кидаю уткам еще один кусочек хлеба.

— Не знаю почему. О срыве помолвки нам рассказал друг семьи, он работал тогда в посольстве России в Саудовской Аравии. Причину отмены он не знал.

— Просто любил твою маму, — убежденно говорю я.

— Думаю да, — кивает головой Глеб, — у отца еще был гарем из наложниц. Дядь Никита рассказал мне по секрету, что после нашего побега отец распустил весь старый состав и набрал новый. Блондинок с голубыми глазами из бывшего соцлагеря.

— Не понимаю мужчин, — экспрессивно заявляю я, — если так любил, зачем хотел жениться? Неужели похоть важнее чувств?

— Долго объяснять. Просто был должен.

— Ты бы тоже так поступил? — смотрю на мужчину прожигающим взглядом.

— Наверное, — пожимает плечом Глеб.

— Ну тогда иди к черту, Князев! — неожиданно взрываюсь я.

Кидаю остатки лаваша в воду и почти бегу к метро. Злюсь еще больше, когда понимаю, что Глеб за мной не идет. Приезжаю домой тотально неудовлетворенная.

Ночью мне снится похоть. Раз за разом я отдаюсь Князеву на сырой земле возле пруда. Самое ужасное, что мне совершенно наплевать на взгляды прохожих, гуляющих по бульвару.