Холли

24 июля 2021 года

1

Холли прибывает в Медоубрук-Эстейтс за сорок пять минут до времени, на которое она договорилась с адвокатом Эмерсоном. Как говаривал дядя Генри, Холли всегда приходит заранее. Он говорил, что она будет заранее даже на своих собственных похоронах. На свои похороны она, скорее всего, придет как раз вовремя — тут выбора особого нет, — но на похоронах матери по Зуму она появилась за пятнадцать минут до начала, что более или менее подтверждает слова дяди Генри.

Она не направляется прямо к дому, а останавливается на углу Хэнкок-стрит, следя за фургоном, припаркованным на подъездной дорожке дома покойной матери. Фургон ярко-красный, за исключением названия компании на борту: П.С. ЧИСТКА, написанного желтым цветом. Будучи владельцем и главным сыщиком (менее благородные термины — филёр, шпик, соглядатай и сыскарь) частной детективной компании, Холли видела подобные фургоны несколько раз. П.С. расшифровывается как "После смерти".

На этот раз им предстоит всего лишь пропылесосить и протереть дезинфицирующим средством каждый метр поверхности (нельзя забывать выключатели света, ручки смыва, даже петли дверей). После насильственной смерти и после того, как криминалистические подразделения выполнят свою работу, приходит бригада П.С., чтобы убрать кровь и рвоту, вывезти сломанную мебель и, конечно же, дезинфицировать. Последнее особенно важно в случае метамфетаминовых лабораторий. Кажется, Холли даже знает одного или двух членов этой бригады, но она не хочет их видеть и разговаривать с ними. Она опускает окно, закуривает и ждет.

В десять сорок выходят два сотрудника П.С. с массивными кейсами, перекинутыми через плечо. Они носят перчатки, комбинезоны и маски. Обычные N95, не газовые маски, иногда необходимые после насильственной смерти. Хозяйка этого дома умерла от так называемых естественных причин, причем в больнице, поэтому это просто обработка от ковида, легкая и быстрая. Они кивают друг другу. Один из них приклеивает конверт — красный, как фургон — на входную дверь. Они садятся в свой фургон и уезжают. Холли рефлекторно наклоняет голову, когда они проезжают мимо.

Она кладет окурок в дорожную пепельницу (свежеочищенную тем утром, но уже содержащую три мертвых солдата) и направляется к Лили-Корт, 42, дому, который ее мать купила шесть лет назад. Она снимает конверт с двери и открывает его. Вложенные листы бумаги (всего два; после самоубийства или убийства их было бы гораздо больше) подробно описывают оказанные услуги. Последняя строка гласит — УДАЛЕНО ПРЕДМЕТОВ: 0. Холли верит в это, и Дэвид Эмерсон, должно быть, тоже. П.С. существует уже много лет, у них гарантия, их репутация в этой не очень приятной, но совершенно необходимой сфере безупречна... и кроме того, что можно украсть из дома ее матери? Десятки фарфоровых фигурок вроде Пиллсбери Дафбоя[58] и злобного Пиноккио, который в детстве наводил на Холли ужасы?

«Для миллионера она жила очень скромно», — думает Холли. Это пробуждает чувства, которые не являются частью ее обычного эмоционального спектра. Обида? Да, но в основном это гнев и разочарование.

Она думает: «Заходит как-то в бар дочь лгуньи и заказывает май-тай[59]».

Конечно, май-тай. В тех редких случаях, когда она заказывает напиток, Холли выбирает именно его, потому что он напоминает ей о пальмах, бирюзовой воде и песчаных пляжах. Иногда ночью в постели (не часто, но иногда) она представляет себе бронзового спасателя в обтягивающих плавках, восседающего на вышке. Он смотрит на нее, улыбается, и то, что следует, следует.

У Холли есть ключ, но у нее нет желания зайти и увидеть этого китайского Пиноккио в альпийской шляпе и с ехидной улыбкой, которая говорит: "Я знаю всё о твоих фантазиях, Холли. Я знаю, как ты впиваешься ногтями в спину спасателя, когда ты..."

— Когда я кончаю, ну и что, кому какое дело, — бормочет она, сидя на ступеньке в ожидании адвоката.

В ее голове ее мать отвечает — грустно, как всегда, когда ее неодаренная и негламурная дочь не соответствует ожиданиям: "О, Холли".

Пора открыть дверь, но не в дом, а в свой разум. Подумать о том, что произошло и почему это произошло. Она полагает, что уже знает. В конце концов, она же детектив.

2

Элизабет Уортон, мать Оливии Трелони и Джанель "Джейни" Паттерсон, умерла. Холли познакомилась с Биллом Ходжесом на похоронах старушки. Он пришел с Джейни и был добр. Он относился к Холли, как к обычному человеку. Она не была обычным человеком, не является им и сейчас, но теперь она ближе к обычному, чем раньше. Благодаря Биллу.

После тех похорон погибла сама Джейни. Брейди Хартсфилд взорвал ее. И Холли — сорока-с-чем-то-летняя одинокая женщина, не имеющая друзей, живущая с матерью — помогла поймать Брейди... хотя, как оказалось, Брейди не был готов с ними заканчивать. Ни с Биллом, ни с Холли, ни с Джеромом и Барбарой Робинсон.

Именно Билл убедил ее, что она может быть сама собой. Он никогда не говорил это вслух. Ему не приходилось этого делать. Всё было в том, как он к ней относился. Он давал ей обязанности, а она их просто выполняла. Шарлотте это не понравилось. Ей не нравился он. Холли едва замечала. Предостережения и неодобрение матери стали фоновым шумом. Работая с Биллом, она чувствовала себя живой, умной и полезной. Жизнь начала окрашиваться красками. После Брейди объявился еще один плохой парень, Моррис Беллами[60] звали его. Моррис искал зарытые сокровища и был готов на всё, чтобы их достать.

Затем...

— Билл заболел, — шепчет Холли, закуривая новую сигарету. — Поджелудочная.

Даже спустя пять лет ей до сих пор больно об этом вспоминать.

Было еще одно завещание, и выяснилось, что Билл оставил ей компанию. "Найдем и сохраним". Тогда она только зарождалась. Пыталась встать на ноги.

"И я изо всех сил пытаюсь устоять на своих ногах", — думает Холли. — "Потому что Билл был бы разочарован, если бы я упала. Разочарован во мне".

Примерно тогда — она не помнит точно, но, должно быть, вскоре после смерти Билла — Шарлотта позвонила ей в слезах и рассказала, что подлый Дэниел Хейли сбежал на Карибы с миллионами, которые Джейни оставила ей и Генри. А также с большей частью доверительного фонда Холли, который она вложила по настоянию матери.

Состоялось семейное собрание, на котором Шарлотта всё время говорила слова вроде "я не смогу себе этого простить, я никогда не смогу себя простить". И Генри говорил ей, что все в порядке, у них обоих еще достаточно денег на жизнь. У Холли тоже достаточно, сказал он, хотя ей, возможно, стоит рассмотреть вариант отказаться от своей квартиры и какое-то время пожить на Лили-Корт с матерью. Заселиться в гостевую комнату, где ее мать более или менее воссоздала комнату детства Холли. Как музейный экспонат, думает Холли.

Сказал ли дядя Генри "Легко добыто — легко и прожито" на той встрече? Сидя на ступеньке и куря сигарету, Холли точно не помнит, но она думает, что сказал. Что он мог сказать, ведь деньги на самом деле никуда не делись. Ни его, ни Шарлотты, ни Холли.

«И, конечно же, тебе придется закрыть бизнес», — сказала Шарлотта. Это Холли помнит. О, да. Потому что в этом и была цель всего этого, не так ли? Положить конец безумному плану ее хрупкой дочери вести частное детективное агентство, идее, внушенной ей человеком, который чуть не погубил ее.

— Чтобы вернуть меня под свою опеку, — шепчет Холли и давит сигарету с такой силой, что искры взлетают вверх и обжигают ее руку.

3

Она подумывает о том, чтобы закурить еще одну сигарету, когда Элейн из соседнего дома и Даниэль из дома напротив подходят к ней, чтобы выразить свои глубочайшие соболезнования. Они оба присутствовали на онлайн-похоронах. Никто из них не носит масок, и они обмениваются ухмылками (взглядами "О, Холли"), когда Холли быстро натягивает свою. Элейн спрашивает, собирается ли она выставить дом на продажу. Холли отвечает, что, вероятно, да. Даниэль спрашивает, не собирается ли она устроить распродажу личных вещей. Холли отвечает, что, вероятно, нет. У нее начинается головная боль.

В этот момент подъезжает Эмерсон на своем деловом «Шевроле». Позади него паркуется «Хонда Цивик», внутри две женщины. Эмерсон тоже приехал пораньше, всего на пять минут, но слава Богу. Даниэль и Элейн уходят в дом Даниэль, болтая, обмениваясь сплетнями и бациллами, колонизирующими их дыхательные системы.

Женщины, выходящие из Хонды, примерно ровесницы Холли. Эмерсон немного постарше, на его зачесанных назад волосах по бокам видны яркие, эффектные белые пряди. Он высок и истощен, с темными кругами под глазами, которые, по мнению Холли, указывают на бессонницу или дефицит железа. При себе у него деловой портфель. Она рада, что на всех троих надеты маски N95 без излишеств, а вместо руки он предлагает локоть. Она слегка ударяет своим. Каждая из женщин поднимает руку в знак приветствия.

— Рад знакомству вживую, Холли. Могу я называть вас Холли?

— Да, конечно.

— А я — Дэвид. Это Рода Лэндри, а красавица рядом с ней — Андреа Старк. Они работают на меня. Рода — мой нотариус. Вы уже были внутри?

— Нет. Я ждала вас. – «Не хотелось в одиночку сталкиваться с Пиноккио и Пиллсбери Дафбоем», — думает она. Это шутка, но в каждой шутке есть доля правды.

— Очень любезно с вашей стороны, — говорит он, хотя почему это было любезно, Холли не знает. — Не окажете нам честь?

Она достает ключ, тот самый, который ей вручила мать с большой церемонией, говоря, «ради всего святого, береги его, не теряй, как ту книгу из библиотеки, которую ты оставила в автобусе». Та библиотечная книга, "День, когда не умрут свиньи", нашлась на следующий день в бюро находок автобусной компании, но Шарлотта всё равно вспоминала об этом три года спустя. И позже. В шестнадцать, восемнадцать, двадцать один год, в пятьдесять, Боже, храни Королеву, ей постоянно напоминали: «Помнишь, как ты потеряла ту книгу в автобусе?» Всегда с ехидным смешком, говорящим: "О, Холли". Смешанный запах бьет ей в нос, как только открывается дверь. На мгновение она колеблется — ничто так сильно не вызывает воспоминания, как положительные, так и отрицательные, как определенные ароматы, — но затем расправляет плечи и входит в дом.

— Какое милое местечко, — говорит Рода Лэндри. — Обожаю Кейп-Код.

— Уютно, — добавляет Андреа Старк. Почему она здесь, Холли не знает.

— У меня есть кое-какие вещи, которые вы должны просмотреть, и несколько документов для подписи, — говорит Эмерсон. — Самое важное — это подтверждение того, что вас уведомили о завещании. Одна копия отправляется в IRS[61], а другая — в суд по завещаниям и наследству. Кухня подойдет вам? Там мы с Шарлоттой вели большую часть наших дел.

Пока они идут на кухню, Эмерсон возится с защелками своего портфеля, а две женщины осматриваются и проводят инвентаризацию, как это обычно делают женщины в чужом доме. Холли тоже осматривается, и везде, где останавливаются ее глаза, она слышит голос своей матери. Голос матери, всегда начинающий с фразы "сколько раз я тебе говорила".

Раковина: «Сколько раз я тебе говорила не ставить стакан для сока в посудомоечную машину, пока ты его не ополоснешь?»

Холодильник: «Сколько раз я тебе говорила, чтобы дверь была плотно закрыта?»

Шкафы: «Сколько раз я тебе говорила не убирать больше трех тарелок за раз, если не хочешь, чтобы они разбились?»

Плита: «Сколько раз я тебе говорила дважды проверить, что все выключено, прежде чем выйти из кухни?»

Они садятся за стол. Эмерсон передает ей документы, которые ей нужно подписать, один за другим. Подтверждение того, что ее уведомили о завещании. Подтверждение того, что ей была предоставлена копия последней воли и завещания Шарлотты Энн Гибни. Подтверждение того, что она была проинформирована о различных инвестиционных активах ее матери, которые включают в себя очень ценный портфель акций, в том числе акции Теслы и Эпл. Холли подписывает трудовой договор, разрешающий Дэвиду Эмерсону представлять ее интересы в суде по делам о наследстве. Рода Лэндри нотариально заверяет каждый документ большим старым штемпельным устройством, а Андреа Старк свидетельствует их (вот для чего она здесь).

Когда ритуал подписания завершен, женщины бормочут Холли соболезнования и уходят. Эмерсон говорит Холли, что он с удовольствием пригласил бы ее на обед, если бы не его предстоящая встреча. Холли говорит ему, что не обижается. Ей не хочется обедать с Эмерсоном; она лишь хочет увидеть его спину. Ее головная боль усиливается, и ей хочется сигарету. Она даже жаждет ее.

— Теперь, когда у вас было время всё обдумать, вы всё еще склоняетесь к продаже дома?

— Да. — И не просто склоняется.

— С мебелью или без? Вы думали об этом?

— С.

— И всё же... — Из своего портфеля он достает небольшую стопку красных жетонов. На них написано СОХРАНИТЬ. — Если после осмотра дома вы посчитаете какие-нибудь вещи нужными для вас, прикрепите к ним эти бирки. Просто оторвите заднюю часть, видите?

— Да.

— Например, фарфоровые статуэтки вашей матери в передней вам могут понадобиться как сувениры... — Он видит ее лицо. — А может, и нет, но могут быть и другие вещи. Скорее всего, будут. Исходя из моего опыта подобных дел, наследники часто жалеют, что не сохранили кое-какие вещи.

«Ты веришь в это», — думает Холли. – «Ты веришь в это всей душой, потому что ты тот, кто держится за вещи, а те, кто держится за вещи, никогда не поймут тех, кто за них не держится. Это племена, которые просто не смогут понять друг друга. Что-то вроде прививочников и антипрививочников, сторонников Трампа и его противников».

— Я понимаю.

Он улыбается, возможно, полагая, что убедил ее.

— Последнее — это вот это.

Он достает из портфеля тонкую папку. В ней находятся фотографии. Он раскладывает их перед ней, как полицейский, выкладывающий галерею подозреваемых для свидетеля. Она смотрит на них с изумлением. Это не преступники, а ювелирные изделия, лежащие на лоскутках темной ткани. Серьги, кольца, ожерелья, браслеты, броши, двойная нить жемчуга.

— Ваша мать настояла, чтобы я взял их на хранение, прежде чем она попала в больницу, — говорит Эмерсон. — Немного необычно, но такова была ее воля. Теперь они ваши или будут, как только завещание Шарлотты будет подтверждено. Он вручает ей лист бумаги. — Вот инвентарь.

Она мельком взглядывает на него. Шарлотта подписала, Эмерсон подписал, и Андреа Старк — чья должность, видимо, профессиональный свидетель — тоже подписала. Холли снова смотрит на фотографии и касается двух из них.

— Это свадебное кольцо моей матери, а это ее помолвочное кольцо, которое она почти никогда не носила, но я не узнаю остальных драгоценностей.

— Кажется, она была настоящей коллекционершей, — говорит Эмерсон. Он звучит немного неприятно, но не так уж сильно. Смерть раскрывает тайны. Конечно, он это знает. Он, как говорится, собаку съел в этом деле.

— Но... — Холли смотрит на него. Она думала — надеялась на это, — что она готова к этой встрече, даже к осмотру дома своей покойной матери и гостевой комнаты, превратившейся в музей, но к этому? Нет. — Это драгоценности или бижутерия?

— Чтобы определить стоимость, вам придется провести его оценку, — говорит Эмерсон. Он медлит, а затем добавляет что-то менее юридическое. — Но на взгляд Андреа, это не бижутерия.

Холли не отвечает. «Всё это выходит за пределы обмана», — думает она. – «Может быть, за пределы прощения».

— Я продолжу держать эти вещи в сейфе фирмы, пока завещание не будет утверждено, но этот лист вам следует сохранить. У меня есть копия. — Он имеет в виду инвентарь. Там, должно быть, как минимум три дюжины позиций, и если это настоящие драгоценности, то общая стоимость, наверное... Боже, много. Сто тысяч долларов? Двести тысяч? Пятьсот тысяч?

Под терпеливым наставничеством Билла Ходжеса она приучила свой разум следовать определенным фактам и не вздрагивать, когда они приводят к определенным выводам. Факт номер один: у Шарлотты, судя по всему, были драгоценности на огромную сумму. Факт номер два: Холли никогда не видела свою мать в этих блёсках; даже не знала, что они существуют. Вывод: в какой-то момент после того, как ее мать получила наследство, и, вероятно, после того, как деньги якобы были потеряны, Шарлотта стала тайной собирательницей, как запертый в пещере гоблин из фэнтези-истории.

Холли провожает его до двери. Он смотрит на фарфоровые статуэтки и улыбается.

— Моя жена обожает такие вещи, — говорит он. — Думаю, у нее есть все гномики и феи мира.

— Возьмите несколько для нее, — говорит Холли. «Возьмите их всех».

Эмерсон выглядит встревоженным.

— О, я не могу. Нет. Спасибо, но нет.

— Возьмите хотя бы этого. — Она берет ненавистного Пиноккио и с улыбкой шлепает его по ладони. — Я уверена, что ваша работа оплачена...

— Конечно...

— Но возьмите это от меня. За вашу доброту.

— Если вы настаиваете...

— Да, я настаиваю, — говорит Холли. Увидеть, как забирают этого гадкого маленького длинноносого ублюдка будет лучшим, что с ней случилось с момента, как она приехала в дом 42 на Лили-Корт.

Закрыв дверь и наблюдая в окно, как Эмерсон идет к своей машине, Холли думает: «Ложь. Столько лжи».

Холли возвращается на кухню и собирает копии юридических документов. Чувствуя себя словно во сне — заходит как-то в бар новая миллионерша и т.д. и т.п., — она идет ко второму ящику слева от раковины, где всё еще лежат пакетики, алюминиевая фольга, пищевая пленка, скрутки для пакетов (ее мать никогда их не выбрасывала) и прочая разная мелочь. Она роется там, пока не находит большой пластиковый зажим, и прикрепляет его к бумагам. Затем она берет чашку — на боковой стороне напечатано "ДОМ ТАМ, ГДЕ СЕРДЦЕ" — и возвращается к столу. Ее мать никогда не позволяла курить в доме; Холли делала это в ванной с открытым окном. Теперь она закуривает сигарету, испытывая как остаточное чувство вины, так и озорное удовольствие от непослушания.

Однажды она сидела за столом, очень похожим на этот, в доме своих родителей на Бонд-стрит в Цинциннати, заполняя заявления в колледж: одно в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, другое в Нью-Йоркский университет, третье в Дьюк. Это был выбор ее мечты, стоивший каждого пенни регистрационного сбора. Места вдали от школы «Уолнат-Хиллз», где ее никогда не звали бы Джибба-Джибба. Вдали от матери, отца и дяди Генри тоже.

Ее, конечно, никуда не приняли. Ее оценки были посредственными, а результаты SAT[62] — ужасными, возможно, потому что в тот день, когда она их сдавала, у нее была мигрень вверху и менструальные боли внизу, обусловленные, очевидно, стрессом. Единственное, что ей предложили, было от штата, что неудивительно. Поступить в такой университет было все равно, что выбить питчера в бейсбольной игре. И даже от штата не было предложения о стипендиальной помощи.

«Мы с твоим отцом не можем позволить себе отправить тебя, и ты будешь выплачивать кредит до сорока лет», — сказала Шарлотта. Тогда это, наверное, было правдой. – «И даже если ты вылетишь за неуспеваемость, всё равно будешь должна денег». Подтекст заключался в том, что, конечно же, Холли исключат; университет будет слишком тяжелым испытанием для такого хрупкого ребенка. Разве Шарлотта однажды не нашла Холли, свернувшейся в ванной и отказывающейся идти в школу? И полюбуйтесь, что случилось после того, как она сдала SAT? Пришла домой, устроила истерику, и половину ночи ее рвало!

В итоге Холли оказалась в компании "Mitchell Fine Homes and Estates" и по вечерам посещала занятия в местном колледже. В основном это были курсы по информатике, хотя она добралась и до курсов по английскому. Все шло довольно неплохо — она часто была несчастна, но смирилась с этим, как с родимым пятном или вывернутой стопой, — пока Фрэнк Митчелл-младший, сын босса, не начал беспокоить ее.

— Ага, беспокоил, мать его! — крикнула Холли пустой кухне. — Он меня преследовал! Для секса!

Когда она рассказала матери о том, что происходит в офисе, Шарлотта посоветовала ей отшутиться и отмахнуться. Мужчины есть мужчины, сказала она, они идут по жизни, следуя своим желаниям, и никогда не меняются. Иметь с ними дело не очень приятно, но это часть жизни, нужно принимать и радость, и горе, то, что не может быть излечено, нужно перетерпеть, и так далее, и тому подобное.

«Папа не такой», — сказала Холли, на что ее мать небрежно отмахнулась рукой, как бы говоря: "Конечно, он не такой, и не осмелился бы, и я бы хотела посмотреть, как он попытается". Многое можно передать простым жестом руки, Шарлотте это удалось.

Но Холли не рассказала ей, что она почти сдалась, почти дала пучеглазому сыну шишки то, что он хотел. «Тебя здесь никто не любит», — сказал Митчелл-младший. – «Ты замкнутая и некачественно делаешь свою работу. Без меня ты была бы на улице. Так что насчет вернуть должок, а? Думаю, как только ты попробуешь, тебе понравится».

Они вошли в его кабинет, и Митчелл-младший начал расстегивать ей блузку. Первая пуговица... вторая... третья... а затем она изо всей силы залепила ему пощечину, вложив в нее всё, что у нее было, сбив его очки и вызвав кровь из его губ. Он назвал ее бесполезной сучкой и сказал, что вызовет полицию и ее арестуют за нападение. Собрав в себе смелость, о которой она даже не подозревала, и заговорив холодным и уверенным голосом, совсем не похожим на ее обычный (который был настолько тихим, что людям часто приходилось переспрашивать ее), она сказала ему, что если придет полиция, она скажет им, что он пытался изнасиловать ее. И что-то в его лице — что-то вроде инстинктивной гримасы — сказало ей, что полиция может поверить ее версии событий, потому что Фрэнк-младший уже попадал в неприятности раньше. Неприятности такого рода. В любом случае, на этом все и закончилось. По крайней мере, для него. Но только не для Холли, которая через неделю пришла пораньше и разгромила его кабинет, а затем свернулась калачиком в своей маленькой дрянной каморке, положив голову на стол. Она бы заползла под стол, но там не было места.

После этого последовал месяц в "лечебном центре" (на это ее родители нашли деньги), затем три года наблюдения. Наблюдение закончилось, когда умер ее отец, но она продолжала принимать различные лекарства, которые позволяли ей функционировать, но видеть мир, словно сквозь целлофановую обертку.

Что нельзя вылечить, нужно перетерпеть: Евангелие от Шарлотты Гибни.

4

Холли тушит сигарету под краном, ополаскивает чашку, ставит ее на сушилку и поднимается наверх. Первая дверь справа — гостевая комната. Только не совсем. Во-первых, обои не те, но они всё равно жутко похожи на комнату, в которой она жила подростком в Цинциннати. Шарлотта, возможно, верила, что ее психически и эмоционально нестабильная дочь осознает, что ей не суждено жить среди людей, не понимающих ее проблем. Когда Холли входит, она снова думает: "Музейный экспонат. Здесь должна быть табличка, гласящая 'ЖИТИЕ ГРУСТНОЙ ДЕВУШКИ'".

Холли до сих пор не сомневается в любви матери. Но любовь не всегда означает опору. Иногда любовь выбивает опору.

Над кроватью висит плакат Мадонны. Принс на одной стене, Ральф Маччио в роли Мальчика-каратэ — на другой. Если бы она взглянула на полки под аккуратной аудиосистемой, она нашла бы Брюса Спрингстина, Ван Халена, "Уам!", Тину Тёрнер и, конечно, "Пёрпл Уан". Всё на кассетах. На кровати лежит клетчатое покрывало, которое она всегда ненавидела. Когда-то среди этих вещей жила девочка, которая смотрела в окно на Бонд-стрит, слушала музыку и писала стихи на голубой портативной пишущей машинке «Оливетти». За машинкой последовал персональный компьютер «Коммодор» с крошечным экраном.

Холли смотрит вниз и видит, что держит в руках красные бирки с надписью "СОХРАНИТЬ". Она даже не помнит, как взяла их в руки.

— Я рада, что приехала сюда, — говорит она. — Как чудесно быть дома.

Она подходит к корзине для мусора из «Звездных войн» и бросает туда бирки. Затем садится на кровать, сложив руки между бедрами. Так много воспоминаний здесь. Вопрос прост: столкнуться с ними или забыть?

Столкнуться, конечно, и не потому, что она теперь другой человек, лучший человек, смелый человек, прошедший через такие ужасы, в которые большинство людей не поверят. Столкнуться, потому что другого выбора нет.

5

После своего нервного срыва, после так называемого "лечебного центра", Холли откликнулась на объявление от небольшого издательства, которое искало индексатора для серии из трех томов о местной истории, написанных профессором Университета Ксавьера. Когда началось собеседование, она нервничала — точнее, она была напугана до смерти, — но редактор, Джим Хаггерти, очевидно, сам плавал в вопросах индексации, что Холли смогла рассказать ему, как она собирается работать, не запинаясь и не запутываясь в собственных словах, как это часто случалось с ней на уроках в старших классах школы. Она сказала, что сначала создаст конкорданс[63], затем создаст компьютерный файл, затем распределит по категориям и алфавиту. После этого работа возвращается к автору, который проверяет ее, редактирует и возвращает для внесения окончательных изменений.

— Боюсь, у нас пока нет компьютера, — сказал Хаггерти, — только несколько Ай-би-эм Селектрик[64]. Хотя, полагаю, нам придется купить один — за ними будущее, и всё такое.

— У меня есть, — сказала Холли. Она выпрямилась, настолько взволнованная возможностями, что забыла, что это собеседование на работу, забыла про Фрэнка-младшего, забыла о том, что четыре года в старших классах была известна как "Джибба-Джибба".

— И вы бы использовали его для индексации? — Хаггерти выглядел озадаченным.

— Да. Возьмем слово «Эри», к примеру. Это категория, но оно может относиться к озеру, округу или племени коренных американцев Эри. Которое должно быть сопоставлено с племенем Кэт, и, конечно же, с ирокезами. Даже больше! Мне придется еще раз просмотреть материал, чтобы разобраться с этим, но вы видите, как это работает, правда? Или подождите, возьмем слово «Плимут»[65], это очень интересно...

Хаггерти остановил ее на этом месте и сказал, что берет ее на работу на испытательный срок. «Он распознал ботана-индексатора», — думает Холли, сидя на кровати.

За этой работой по индексированию, во время которой Холли зарабатывала и параллельно профессионально росла, последовали другие. Она переехала из дома на Бонд-стрит. Купила свою первую машину. Обновила свой компьютер и стала посещать новые курсы. Она также принимала таблетки. Когда она работала, она чувствовала себя яркой и осознанной. Когда не работала, ощущение жизни в целлофановом пакете возвращалось. Она сходила на несколько свиданий, но это были неуклюжие, неловкие отношения. Обязательный поцелуй на ночь слишком часто напоминал ей о Фрэнке-младшем.

Когда работа по индексированию иссякла (издатель книг по истории обанкротился), Холли работала в местных больницах, слабо связанных между собой, в качестве медицинского транскрипциониста. К этому добавилась подача исков в окружной суд Цинциннати. Были и обязательные визиты домой, которых стало еще больше после смерти отца. Она слушала, как мать жалуется на всё: начиная от своих финансов и соседей и заканчивая демократами, которые всё портили. Иногда во время этих визитов Холли вспоминала фразу из "Крестного отца": "Как только я подумал, что выбрался, они втянули меня обратно". На Рождество они с мамой и дядей Генри сидели на диване и смотрели фильм "Это замечательная жизнь"[66]. Холли надевала шапку Санта-Клауса.

6

Пора уходить.

Холли встает и собирается выйти из комнаты, как слышит настойчивый голос матери ("Верни туда, откуда взяла — сколько раз я тебе повторяла?"), поэтому возвращается, чтобы разгладить клетчатое покрывало. Для кого? Для женщины, которая на том свете? И смех, и грех, так что Холли смеется.

«Я все еще слышу ее. Это будет продолжаться вечно?»

Ответ: да. По сей день она не слизывает крем с венчиков (так можно заразиться столбняком), моет руки после контакта с бумажными деньгами (ничто так не заразно, как долларовая купюра), не ест апельсины на ночь и никогда не садится на общественный унитаз без крайней необходимости, и то всегда с дрожью ужаса.

Никогда не разговаривай с незнакомыми мужчинами, еще один совет. Совет, которому Холли следовала до встречи с Биллом Ходжесом и Джеромом Робинсоном, когда всё изменилось.

Она направляется к лестнице, потом вспоминает совет, который дала Джерому насчет Веры Стайнман, и идет по коридору в комнату матери. Там ей ничего не нужно — ни фотографий в рамках на стене, ни хлама парфюмерии на комоде, ни одежды или обуви в шкафу, — но есть вещи, от которых ей следует избавиться. Они лежат в верхнем ящике тумбочки у кровати Шарлотты.

По пути она отвлекается на фотографии в рамках, висящие на стене и образующие своеобразную галерею. Нет ни одной фотографии покойного (и не особо оплакиваемого) мужа Шарлотты и всего одна фотография дяди Генри. Всё остальное — фотографии матери и дочери. Две из них в особенности привлекли внимание Холли. На одной ей примерно четыре года, она в джемпере. На другой ей девять или десять лет, на ней надета юбка, которая тогда была в моде: запахивающаяся, с кричащей золотой булавкой для закрепления. В своей спальне она не могла вспомнить, почему ненавидела покрывало, но теперь, глядя на эти фотографии, поняла. И джемпер, и юбка — в клетку, у нее были блузки в клетку и, может, даже свитер. Шарлотта так обожала клетчатый узор, что, одевая Холли, восклицала: "Моя шотландская леди!"

На обеих фотографиях — почти на всех — Шарлотта обхватывает Холли за плечи. Такой жест, своеобразное боковое объятие, может означать защиту или любовь, но, глядя на фотографии, где возраст дочери Шарлотты варьируется от двух до шестнадцати лет и где этот жест постоянно повторяется, Холли думает, что он выражает нечто другое: право собственности.

Она подходит к тумбочке и открывает верхний ящик. В основном она хочется избавиться от транквилизаторов и любых рецептурных обезболивающих, но она возьмет всё остальное, даже мультивитамины для женщин. Смывать их в унитаз нельзя, но по пути к автомагистрали есть аптека "Уолгринс", и она уверена, что они с радостью избавятся от них.

Она носит брюки-карго с объемными карманами, что крайне удачно; ей не придется спускаться вниз, чтобы взять из ящика буфета мешочек объемом с галлон[67]. Она начинает распихивать бутылки по карманам, не глядя на этикетки, а затем застывает. Под аптечкой матери лежит стопка блокнотов, которые она хорошо помнит. На обложке верхнего блокнота изображен единорог. Холли вынимает их и наугад перелистывает один. Это ее стихи. Ужасные, хромающие вещи, но каждый написан от души.

Несмотря на то, что она в доме совершенно одна, Холли чувствует, как ее щеки начинают пылать. Эти стихи были написаны много лет назад, творения бездарного подростка, но ее мать не только хранила их, но и держала под рукой, возможно, читая плохие стихи дочери перед тем, как погасить свет. И зачем ей это было нужно?

— Потому что она любила меня, — говорит Холли, и слезы начинают литься, как по заказу. — Потому что она скучала.

Если бы только это. Если бы не плач и причитания о подлом Дэниеле Хейли. Она сидела за кухонным столом в этом доме на Лили-Корт, пока Шарлотта и Генри втолковывали ей, как их обманули. Было много показных эмоций. Канцелярские принадлежности и электронные таблицы. Шарлотта наверняка сказала Генри, что говорить и как себя вести, чтобы убедить Холли в своей лжи, и Генри справился с задачей. Он всегда плясал под дудку Шарлотты.

Холли думает, что если бы Билл присутствовал на том семейном совещании, он бы почти сразу раскусил обман (не обман, а мошенничество, думает она, давайте называть вещи своими именами). Но Билла там не было. Холли сама должна была разобраться, но тогда она была новичком в игре, и, несмотря на головокружительную сумму, о которой они говорили — семизначную сумму, — ей на самом деле было все равно. Она была поглощена своей новой страстью к расследованиям. Одурманена, можно сказать. Не говоря уже о том, что была ослеплена горем.

«Если бы я расследовала свою собственную семью, а не охотилась за потерявшимися собаками и гонялась за беглыми преступниками, всё могло бы быть иначе».

И так далее.

И что же теперь делать с блокнотами, этими постыдными реликвиями ее юности? Может, оставить их, может, сжечь. Она примет решение после того, как дело Бонни Рэй Даль либо завершится, либо просто сойдет на нет, как это бывает с некоторыми делами. А пока...

Холли кладет блокноты обратно туда, откуда она их взяла, и захлопывает ящик. Выходя из комнаты, она снова смотрит на фотографии на стене. Она и ее мать на каждой, никаких признаков часто отсутствующего отца, большинство с рукой матери на ее плечах. Что это — любовь, защита или захват офицером, производящим арест? Может быть, все три варианта.

7

Холли спускается по лестнице с карманами, набитыми бутылочками с таблетками, и на середине пути вниз у нее рождается идея. Она спешит обратно в свою комнату и срывает с кровати клетчатое покрывало. Затем сворачивает его в клубок и несёт вниз.

В гостиной стоит декоративный камин с поленом, которое никогда не горит, потому что это на самом деле вовсе не полено. Предполагалось, что камин будет работать на газе, но он уже много лет не работает. Холли расстилает покрывало на камине, затем идет на кухню за полиэтиленовым пакетом размером с мусорное ведро из-под раковины. Она вытряхивает его, идя в вестибюль. Складывает все керамические фигурки в пакет и несет их в гостиную.

Деньги всё еще на месте. Холли должна отдать матери должное. Даже ее доверительный фонд — та часть, которую Холли вложила в так называемую инвестиционную возможность, — все еще там. Холли уверена, что её мать покупала драгоценности из своей доли наследства, но это не меняет факта: её мать выдумала всю эту историю лишь для того, чтобы агентство "Найдем и сохраним" потерпело неудачу. Чтобы умерло в колыбельном возрасте. Тогда Шарлотта могла бы сказать: "О, Холли. Приходи и живи со мной. Останься на некоторое время. Останься навсегда".

И оставила ли она письмо? Объяснение? Обоснование своих поступков? Нет. Если бы она оставила такое письмо Эмерсону, он передал бы его ей. Все это причиняет боль, но, возможно, ранит больше всего то, что её мать не чувствовала необходимости объяснять или оправдываться. Потому что у неё не было сомнений в правильности сделанного. Так же, как она не сомневалась в своей правоте, отказываясь от вакцинации.

Холли начинает швырять фигурки в камин. Некоторые не разбиваются, но большинство — да. Все те, что попали в полено (которое не полено), разбились.

Холли не получает от этого ожидаемого удовольствия. Гораздо приятнее было курить на кухне, где курение всегда было запрещено. В конце концов, она высыпает оставшиеся фигурки из мусорного пакета на покрывало, подбирает несколько осколков, вылетевших из камина, и заворачивает покрывало. Она слышит, как внутри звенят осколки, и это доставляет ей определенное мрачное удовольствие. Она относит покрывало к мусорному контейнеру сбоку от дома и запихивает его в один из баков.

— Вот, — говорит она, стряхивая пыль с рук. — Вот так.

Она возвращается в дом, но не собирается обходить все комнаты. Она увидела то, что должна была увидеть, и сделала то, что должна была сделать. Она и её мать не в расчете, и никогда не будут в расчете, но избавление от фигурок и покрывала было, по крайней мере, шагом к тому, чтобы освободиться от того удушающего захвата. От дома 42 на Лили-Корт ей нужны лишь бумаги на кухонном столе. Она берет их, затем вдыхает воздух. Сигаретный дым тонкий, но есть.

Хорошо.

Хватит воспоминаний; у нее есть важное дело — найти пропавшую девушку.

— Новоиспеченная миллионерша прыгает в свой автомобиль и едет в Упсала-Виллидж, — говорит Холли.

И смеется.