Коллекция

МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Неожиданно на Москву налетел то ли циклон, то ли антициклон, натянул над крышами провисшую от обилия влаги серую холстину, намочил и сделал черным и скользким асфальт, а по переулку и дворам развел слякоть и грязь.

Пока ехали по Большой Полянке, было еще ничего, надо только держать дистанцию. А то зазеваешься, вовремя не нажмешь на тормоза — и с грохотом уткнешься носом в бампер передней машины, внезапно замершей у светофора. Скользко!

А свернули в переулок — новая беда: колеса запрыгали по булыжникам, и рессоры не помогли, того и гляди затылком крышу прошибешь. Ох уж эти московские переулки! Обогнешь угол нового многоэтажного дома и словно перенесешься на сто лет назад: мостовая узкая, извилистая, домики двухэтажные, с обвалившейся штукатуркой, вровень с тротуарами — утопленные в землю оконца полуподвалов; поднимешь голову кверху и видишь на фоне свинцово-тусклого неба горбатые буро-красные крыши, сверкающие жестяными заплатами… А строение № 13 и того хуже: миновали маслянисто-черную миргородскую лужу, а там — дом не дом, сарай не сарай, а что-то низенькое, кособокое, с кривоватым окошком… Вот тебе и строение!

— Его давно уже снести должны были. Да почему-то дело затянулось, — сообщил Коноплеву лейтенант Тихонов. — Однако жильцы уже выехали. И осторожно добавил: — По данным ЖЭКа.

— Верь больше этим данным… — недоверчиво хмыкнул Сомов и потрогал в кармане ребристую рукоять пистолета.

Выяснилось, что в строении всего две квартиры. Двери одной из них были распахнуты настежь. Повсюду валялись вороха бумаги, какие-то тряпки, ведерко без дна, красный резиновый мячик с вмятиной на боку и кукла без головы.

Дверь в другую квартиру, на которой мелом была крупно выведена цифра 2, оказалась закрытой. Они переглянулись. Техник-смотритель, которого предусмотрительно прихватили из ЖЭКа, отворил дверь:

— Товарищи понятые! Входите!

Коноплев сразу отметил про себя, что квартира не выглядела покинутой. На плите стоял чайник, на гвозде у раковины висело засаленное полотенце, в темном углу гудел счетчик, отсчитывая киловатты, в уборной журчала вода, безостановочно вытекая из бака…

Коноплеву почудилось: вот сейчас раздадутся шаркающие шаги и навстречу на своих кривоватых ногах выйдет бывший оперный певец Петр Антонович. Николай Иванович даже мысленно представил себе, как тот будет одет: старые сандалии на босу ногу, полосатые штаны от пижамы, на плечах — просторная ночная рубашка довоенного образца с крупными желтыми пуговицами.

Видение это возникло на миг и исчезло. Петр Антонович не появлялся.

Сомов подналег на дверь, ведущую в комнату. Она отворилась, огласив квартиру резким неприятным скрипом. На них пахнуло спертым сладковато-затхлым воздухом. Маленькое окошко пропускало скудный свет, позволявший разглядеть убогий скарб: топчан, небрежно застланный серым солдатским одеялом; на полках книжного шкафчика, превращенного в буфет, — разномастные чашки, стаканы с трещинками и выбоинами; пузырек корвалола, рядом с ним маленькая рюмочка.

Но все это они разглядели потом, когда начали планомерный осмотр комнаты, а сначала их взгляды приковал к себе диван с ярко-зеленой новой обивкой, почему-то стоявший поперек комнаты.

Он казался залетной птицей в ярком оперении, по ошибке попавшей на чужое, бедное и разоренное гнездовье!

— Это он! — воскликнул Сомов. — Из гарнитура «Лейпциг», ГДР! Точно такой же, как у Марины Белой…

— Вы уверены?

— Еще бы! Мне да не знать! Сколько магазинов обегал. Он мне по ночам снится.

— Обратите внимание на обои, — сказал Тихонов. — Свежие, по всей видимости недавно наклеенные. Между тем с чего бы, кажется, браться за ремонт, когда не сегодня-завтра дом снесут и извольте пожаловать в новую квартиру?

— И пол… Недавно циклевали… — проговорил Сомов.

— Что-то я не пойму, — сказал Коноплев технику-смотрителю. — Старик здесь еще живет или уже переехал на новую квартиру?

— Переехал, — почему-то усмехнулся тот. — Да только не в новую квартиру, а в Матросскую Тишину.

— Матросскую Тишину?

— Да. Что-то у него с мозгами того… — он покрутил пальцем у виска.

— И давно это случилось?

— Месяца полтора назад… Я потому знаю, что у Петра Антоновича за квартиру с марта не плачено.

— А вы не знаете случайно, кто его отправил в эту Матросскую Тишину?

Техник-смотритель пожал плечами:

— В этой квартире кроме старика была только одна жилица — Марья Игнатьевна, да она еще зимой померла.

Чем дальше продвигался осмотр комнаты Петра Антоновича, тем мрачнее становился Коноплев. В душе у него крепло убеждение, что Лукошко и его спутница встретили свой последний миг именно здесь, в этой жалкой комнатенке, под этим низким, в ржавых водяных потеках потолком. Они сидели на этом зеленом, неизвестно откуда и как появившемся здесь диване, не подозревая о том страшном, что случатся с ними через секунду.

В пользу этой догадки говорило многое: и уединенность старого, покинутого жильцами, домика, и неожиданная, скорее всего, кем-то подстроенная отправка престарелого актера в больницу, и ремонт, наспех произведенный совсем недавно. Этот ремонт выглядел бы бессмысленным, если бы не имел целью сокрытие следов преступления. Второпях обои были наклеены кое-как, полотна не совпадали по рисунку, края внизу у плинтусов были обрезаны косо и криво… Циклевка тоже была сделана крайне небрежно. Возле зеленого дивана пол тщательно выскоблен, хоть сейчас лаком покрывай, а в других местах — грязный, затоптанный.

— Тихонов! — распорядился подполковник. — Отдерите пару плинтусов, взломайте несколько плиток паркета — и немедля на экспертизу!

— А что делать с диваном? — поинтересовался Сомов. У него к этому предмету был особый интерес.

— Диваном пусть займутся эксперты НТО здесь, на месте… Не тащить же его с собой на Петровку… И вообще, надо позаботиться о том, чтобы все здесь выглядело так же, как до нашего прихода. Нам, судя по всему, еще не раз предстоит совершать сюда экскурсии.

— Взгляните, товарищ подполковник, — Тихонов извлек из-за шкафа потемневшую от времени, почти черную икону «Богоматерь от бедственно страждущих».

— Икону — тоже на экспертизу. На предмет исследования отпечатков.

— А что вы об этом скажете? — Сомов держал в руках огромный кухонный нож с деревянной ручкой и обрезок свинцового кабеля.

— Где это вы обнаружили?

— Нож — в ящике кухонного стола… Кабель — за газовой плитой…

— Посмотрим, что скажут эксперты… — пробормотал Коноплев. Но он уже не сомневался: убийство коллекционера совершено здесь.

Приехав наутро в управление, Николай Иванович обнаружил на столе акты экспертиз. Быстро пробежав их, он поднялся с места, подошел к окну и, уткнувшись широким с залысинами лбом в прохладное стекло, долго смотрел на улицу. Хотя подполковник всего несколько минут назад вошел в свой кабинет, он вдруг почувствовал себя таким усталым, словно за плечами был целый рабочий день. Ему захотелось покинуть служебное помещение, оказаться там, на воле, вдохнуть, хотя бы глоток свежего воздуха. Мутило, кружилась голова, под лопаткой возникла давящая боль…

Коноплев со страхом подумал: неужели сейчас, когда долгое и трудное расследование подходит к концу, он выбудет из игры и уляжется в постель? Вытащил из кармана стеклянную трубочку, сунул под язык крошечную белую таблетку. Вернулся к столу, сел, подождал, пока в голове прекратится неприятный шум. Снова придвинул к себе акты.

В каморке Петра Антоновича всюду — под обоями, на плинтусах и паркете, на обивке дивана при биологических исследованиях были обнаружены мелкие капли человеческой крови. Эта кровь по группам совпадала с кровью Лукошко и Ольги Сергеевны. Было также установлено: зеленые ворсинки, обнаруженные на одежде Семена Григорьевича в тот день, когда его труп выловили из реки, были от той зеленой ткани, которой обтянут стоявший в каморке диван.

Коноплев снял трубку, тихим, бесстрастным голосом сообщил о полученных данных следователю Ерохину. Тот проговорил: «Ого!» — и изъявил желание немедленно побывать в строении № 13.

— Если не возражаете, часика через полтора, — сказал Николай Иванович. — Нужно срочно отдать кое-какие распоряжения.

Это была отговорка. Никаких распоряжений в данную минуту Коноплев не собирался отдавать. Просто он испытывал потребность посидеть у себя в кабинете в одиночестве, в тишине и как следует обмозговать все то, что удалось обнаружить в комнате бывшего певца.

Николай Иванович вылез из «Москвича», предъявил удостоверение сторожу, миновал красную будку и очутился за бетонной оградой. Когда-то, давным-давно, здесь была господская усадьба; в те времена, должно быть, на клумбах ярко пламенели цветы, дорожки были посыпаны желтым песком, просвечивающий сквозь густую листву дом ласкал взгляд свежей окраской. Сейчас здание, где разместилась психоневрологическая больница, выглядело неказисто: штукатурка во многих местах обвалилась, клумбы превратились в хаотичные нагромождения земли, на дорожках стояли черные лужицы.

Следуя указаниям сторожа, Коноплев обогнул дом и вошел в боковой, явно не парадный вход. По черной лестнице поднялся на второй этаж и остановился у высокой двери, обтянутой потрескавшимся, белесым на сгибах дерматином. Написанное от руки объявление, висевшее рядом с дверью, гласило, что колбасные изделия и консервы больным передавать нельзя, а молоко и кефир — можно. «Что же это я — гостинец позабыл прихватить», — подумал Коноплев, испытав угрызения совести.

Он нажал кнопку звонка, и его тотчас же впустили внутрь. В просторной передней было людно. Слева у окна стоял круглый стол, возле него хлопотали посетители. Они ложками перекладывали содержимое принесенных с собой бутылок и банок в казенные железные миски. В углу жалась к стене стайка людей в байковых халатах.

— Где я могу увидеть врача? — спросил Коноплев у сестры.

— Прямо по коридору. Упретесь в белую дверь.

Врач, дородная женщина с добрым лицом, на вопрос о состоянии здоровья бывшего певца Петра Антоновича ответила:

— Диагноз: прогрессирующая шизофрения. Надежд на полное излечение никаких. Вы хотите с ним поговорить? Можно. Только вряд ли это вам что-либо даст.

— Скажите, а можно узнать, по чьей просьбе человек определен в психбольницу?

Женщина кивнула:

— Конечно можно. Все это фиксируется. Надо только заглянуть в больничную карточку. К сожалению, сейчас это невозможно, карточки у главврача. Позвоните мне завтра, я скажу.

Коноплев едва узнал Петра Антоновича в усохшем старичке с пепельно-серым лицом и потухшими глазами.

— Как ваше здоровье, Петр Антонович? — участливо спросил он.

— Пастилы принес? — отвечал ему хорошо поставленным баритоном Петр Антонович.

Узнав, что пастилы гость не принес, старик потерял к нему всякий интерес. И опять Коноплев побранил себя: «Это ж надо — в больницу и с пустыми руками! Стыд-то какой».

— О вас хорошо заботятся? Кто-нибудь навещает? — поинтересовался он.

Собственно говоря, в этом и заключалась цель его приезда сюда — выяснить, кто и при каких обстоятельствах поместил в больницу Петра Антоновича. На этот вопрос старик не ответил. Взгляд его был устремлен поверх плеча Коноплева. Казалось, он кого-то высматривает там, вдали.

— Нет, его, бедненького, никто не навещает. Один как перст, — сказала проходившая мимо сестра жалостливым голосом. — Ничего, старичок тихий, нетребовательный.

Коноплев сделал последнюю попытку вызвать старика на разговор:

— А вы домой не собираетесь ли? Вам комнату дали. В хорошем доме на седьмом этаже…

В ответ Петр Антонович протянул худую руку, цепко схватил Николая Ивановича за лацкан, притянул к себе и шепотом сообщил:

— На семи поясах бог поставил звездное течение. Над семью поясами небесными сам бог, превыше его покров. На первом поясе небесные ангелы, на втором архангелы, на третьем начала, на четвертом власти, на пятом силы, на шестом господства, на седьмом херувимы, серафимы и многочестия.

— Я вам гостинец пришлю. Сегодня же, — сказал Коноплев, поднимаясь.

Слово «гостинец» Петр Антонович, видимо, знал. Оживившись, он выкрикнул:

— Дай пастилу!

Вернувшись в управление, Коноплев первым делом вызвал лейтенанта Тихонова и, вручив ему пять рублей, велел соорудить гостинец для Петра Антоновича и немедленно отвезти в больницу.

— Главное, чтоб пастила была. И побольше. Хоть из-под земли, а достань, — сказал он.

— Наверное, он вам полезные сведения дал… — высказал предположение Тихонов.

— Еще какие полезные, — ответил подполковник. — Он мне сообщил, что бог поставил звездное течение на семи поясах.

— Чего-чего? — не понял Тихонов.

— Задание вам ясно, лейтенант? Выполняйте.

На другой день Коноплев получил по телефону от врача интересовавшие его сведения. Петр Антонович был помещен в больницу 24 марта, в то время Семен Григорьевич Лукошко и Ольга Сергеевна еще были живы и здоровы. Узнав об этом, Николай Иванович облегченно вздохнул. До последнего момента его не оставляла мысль: а вдруг убийство коллекционера — дело рук старика с помраченным рассудком? Теперь эта версия отпадала.

Как выяснилось, Петр Антонович был помещен в больницу по сигналу жильца из соседней квартиры Петракова, сообщившего по телефону о его тяжелом состоянии. По просьбе Николая Ивановича Тихонов в тот же день отыскал Петракова, ныне проживавшего в новом доме в районе Хорошево — Мневники. Тот сообщил, что в последние месяцы здоровье Петра Антоновича действительно заметно ухудшилось. Между собой соседи не раз толковали: мол, неплохо бы подлечить старика в больнице. Но дальше разговоров дело не шло. Лично он, Петраков, в больницу не звонил и никаких заявлений не делал.

Коноплев отыскал следователя в столовой.

— Итак, место преступления обнаружено…

Ерохин тщательно выскреб из стакана следы бледно-лилового киселя, сунул в рот, облизал ложку и сказал:

— И все-таки я не понимаю, чему вы так радуетесь. Ведь кто убил, по-прежнему неизвестно?

— А я не радуюсь, — проговорил Коноплев. — Просто пытаюсь объективно оценить то, что удалось сделать.

— Пусть начальство дает оценку сделанного, а наше дело двигаться вперед и вперед…

— Но нельзя двигаться вперед, не оценив содеянного, — упорствовал Коноплев.

— Ну ладно, оценивайте.

— Итак, что мы имеем? Нам известно место, где совершено преступление. Располагаем и орудиями убийства.

— Кухонный нож и кусок кабеля?

— Да.

— Почему убийца не выбросил орудия преступления в реку вместе с трупами?

— Как я выяснил в ЖЭКе, дом по плану должны были снести еще два месяца назад. Убийца знал об этом. Расчет был на то, что улики в самом скором времени будут уничтожены вместе с домом. Поэтому следы заметали кое-как… Лишь бы не бросались в глаза. Поэтому и нож с кабелем оставили на месте. Тщательно вымыли и оставили.

— Допустим… Еще что?

— Преступление готовилось очень тщательно. Петра Антоновича сплавили в больницу за несколько дней до намечавшегося сноса дома. В этот промежуток и совершено убийство. Преступник явно был в курсе всего, что происходит в доме.

— А что соседи говорят? Навещал его кто?

— Единственный человек, который мог бы нам дать сведения, соседка Мария Игнатьевна, умерла зимой.

— Ты говорил, что певца взяли в больницу по сигналу некоего Петракова. А его проверяли?

— Отпадает… Мастер завода «Серп и молот», уважаемый человек, член парткома. Говорит, в больницу не звонил.

— Так что же, выходит, опять ни одной ниточки?

Ерохин с силой хлопнул ложечкой по пластмассовой поверхности стола. На них стали оглядываться.

— Потише, а то нас сейчас выведут, — усмехнулся Николай Иванович. — Что же касается ниточек, то у нас их целый пучок. Тяни за любую! Не исключено, что скоро к Булыжному вернется сознание…

— Так! Вы что же — все свои надежды на этого Булыжного возлагаете? Он место преступления отыскал, а теперь еще и имена преступников назовет? Так, что ли?

Коноплев ожидал этого выпада. Кто-нибудь должен был задать ему каверзный вопрос — не Ерохин, так Ворожеев, не Ворожеев, так начальник повыше. Он ответил:

— Как вы не понимаете… Наши пути пересеклись с Булыжным не случайно. Так же, как и он, мы вышли на след… И двигаемся вперед… Разгадка близка.

— Как складно да ладно все получается! Вашими бы устами, подполковник, да мед пить… — недоверчиво проговорил Ерохин и с сожалением заглянул в пустой стакан из-под киселя.

«Видно, в детстве, бедняга, не наелся киселя вдосталь», — подумал Коноплев и встал из-за стола.

— Вот что, — сказал Ерохин строго. — Надо немедленно и самым тщательным образом расследовать все, что связано с этим Булыжным. Смотрите — не оборвите свою ниточку! Худо будет!

— Ну, как там Булыжный? — спросил Николай Иванович у Сомова.

— Плох… Боюсь, не выживет.

— Мужик крепкий… Авось вынырнет, — сказал подполковник. Но тут же вспомнил недавний разговор со следователем и нахмурился. — Однако мы не должны сидеть и ждать, что этот Булыжный очнется и за руку приведет нас к убийце. Нужно действовать, и притом энергично. Не исключено, что Булыжный не случайно попал под машину. Ему помогли — так, во всяком случае, считает Ерохин. Как говорится, «он слишком много знал».

— Я допросил постового, который дежурил в тот день на перекрестке… Он высказал предположение, что Булыжный за минуту до несчастного случая подъехал к перекрестку на ярко-оранжевом «Запорожце».

— Предположение? — Коноплев отчетливо представил себе, какую кислую гримасу скроил бы следователь Ерохин, если бы услышал это слово. Он терпеть не может всяких версий и предположений, ему подавай факты. А между тем длинная дорога к факту, подумал Николай Иванович, часто выложена именно предположениями…

— Да, предположение. Он не совсем уверен. Говорит, что обратил внимание на «Запорожца» только потому, что недавно купил пополам с сыном машину этой марки. Они долго спорили насчет цвета. Сын хотел желтый, а отец — цвета «белая ночь». Так что все его внимание было обращено на автомобиль, Булыжный же попал в поле его зрения случайно. Вот поэтому он и говорит предположительно.

— Меры к розыску «Запорожца» приняты?

— В Москве, по данным ГАИ, около 20 тысяч «Запорожцев».

— Но ярко-оранжевый цвет довольно-таки редкий.

— Да… Но тысячи полторы оранжевых наверняка наберется. И как найти тот, что нам нужен? По каким признакам?

Коноплев задумался.

— Владельца оранжевого «Запорожца» надо искать среди знакомых и сослуживцев Булыжного.

Сомов усмехнулся:

— А не уподобимся ли мы тому пьяному, который ищет потерянную монету под фонарем — не потому что там ее потерял, а потому что светло?

Коноплев терпеливо объяснил:.

— Будем исходить из того, что Булыжный прибыл к месту с человеком, который заранее имел на его счет преступные намерения. А коли так, его спутник вряд ли стал бы брать «левака»: ведь тот впоследствии мог бы опознать его. Скорее всего, сидевший за рулем был из той же шайки.

— Вы полагаете, что Булыжный тоже «из их шайки»?

«И этот туда же… Взял себе манеру надо мной насмехаться», — подумал Коноплев. Ответил спокойно:

— Нет, он не из их шайки. Но я думаю, что водитель был ему знаком. Иначе он вряд ли сел бы в эту машину, зная с кем имеет дело. И «Лиру» избрал как место встречи не случайно.

— Почему вы решили, что место встречи определил именно он?

— Да это же ясно. Во-первых, «Лира» — его излюбленное место. И еще — называя место встречи, он мог не опасаться, что там его будет ждать сюрприз.

— И все-таки сюрприз его ждал, — пробормотал Сомов. — На пешеходной дорожке.

— Да… Он забыл призыв ГАИ: соблюдать осторожность на проезжей части. Вы сказали, что ведете розыск по двум направлениям… Второе — это расследование старой драки в «Лире»?

В глазах Сомова засветилось нечто вроде уважения к подполковнику.

— Так точно, — сказал он.

— Удалось что-нибудь узнать?

— Немного, но кое-что есть. Те парни, что неожиданно напали на Булыжного, больше в кафе не появлялись. Но девчонка, из-за которой вспыхнула драка, иногда туда наведывалась. Ее разыскивает Тихонов. Я ему поручил…

— Хорошо, — сказал подполковник. — Знаете, Сомов, вы мне начинаете нравиться.

— Вы мне тоже, товарищ подполковник, — ответил капитан.

Как выяснилось позже, они оба поторопились, взаимно обменявшись комплиментами.

Вот уже третий день лейтенант Тихонов в своем единственном штатском костюме проводил вечера в кафе «Лира». Однако интересовавшая его девчонка не появлялась. В первый вечер Тихонов пил минеральную воду, во второй кофе, в третий — заказал пива. «Если так дело пойдет, — подумал он, — я и до коньяка дойду. Однако подполковник вряд ли признает мои расходы оправданными».

Принимая плату за пиво, официантка в белом, отделанном кружевами фартучке и с кружевной наколкой на голове низко склонилась к молодому лейтенанту и шепнула:

— Вон за тем столиком у окна… Четверо гуляют. Сдается мне, что я ту девчонку, которой вы интересовались, как-то в их компании видела.

Тихонов пересел на другое место. Теперь ему были видны все четверо.

Гуляки совсем юные: девочки смахивали на восьмиклассниц, их кавалеры, кажется, еще не начинали бриться. Тем не менее вели себя шумно и самоуверенно, громко хохотали, вовсю дымили импортными сигаретами, шампанское, как говорится, лилось рекой.

«Небось на папины денежки пируют», — подумал Тихонов и, последовав совету официантки, подошел к честной компании:

— Друзья, а вы не скажете, где ваша юная подруга? Черненькая такая… Со вздернутым носиком… У нее еще такие забавные клипсы-кораблики.

Тихонов описал девушку по приметам, которые оставил в свое время Булыжный в отделении милиции.

— А! Это Люба! — воскликнул один из парней. — А вы что, на нее глаз положили?

— Да, девочка что надо, — в тон ему ответил Тихонов.

— Ничего себе девочка! У нее у самой уже девочка растет! — хихикнула одна из восьмиклассниц.

— А где ее можно увидеть, вы не знаете?

— Да она сегодня в «Интуристе» гуляет. У нее день рождения, — ответил парень.

— А вас что же не пригласила?

— У нее свой компания, у нас своя. Мы с фарцовщиками не водимся! — отвечал парень, но по тому, что на лицах всех четверых появилось одинаковое обиженное выражение, было ясно, что компания с удовольствием бы перенеслась в эту минуту из «Лиры» в «Интурист».

— В «Интуристе»? А где именно?

— В «Седьмом небе», — последовал точный ответ.

Ресторан «Седьмое небо», к удивлению лейтенанта, расположился не на верхотуре, как это можно было бы предположить по его названию, а на первом этаже. Пройдя мимо очень красивой, крытой медными листами сверкающей лестницы, Тихонов вошел в полутемное помещение. Веселье било ключом. Играла музыка, раздавались возбужденные голоса, звенела посуда. Метрдотель усадил лейтенанта за служебный столик, подал меню и отошел. Тихонов тотчас отыскал глазами Любу. Черноволосая девочка со вздернутым носиком и нагловатым выражением красивого узкого лица с важным видом восседала во главе стола. В руке у нее дымилась сигарета. Посреди стола возвышалась огромная плетеная корзина с белыми цветами. В ушах у девицы медленно покачивались клипсы-кораблики.

— Люба, сбацаем? — предложил ее сосед, хлющ, облаченный в малиновый свитер с золотыми пуговицами. Люба выпустила ему в лицо струю сигаретного дыма, встала и величавой походкой принцессы, покачиваясь на непомерно высоких каблуках, направилась к танцевальной площадке…

Они гуляли до закрытия ресторана. На улице, у входа в гостиницу, долго и шумно прощались. Потом Люба в сопровождении своего кавалера двинулась вверх по улице Горького. Не доходя до Центрального телеграфа, пара свернула в переулок. Там их ожидал «Запорожец». Оранжевого цвета.

Тихонов, заранее вызвавший по телефону дежурную машину, уселся рядом с водителем:

— Следуйте за ними!

Доехали до площади Маяковского, повернули направо, на Садовое кольцо. Еще один поворот, на этот раз налево, «Запорожец» проехал под эстакадой, по которой, грохоча и сверкая освещенными окнами, промчался поезд, миновал Комсомольскую площадь, затем Сокольники. На Преображенке «Запорожец», замигав задними фарами, остановился у тротуара. Прошло три минуты…

Вскоре дверца отворилась, из нее вышла Люба и, неуверенно переступая на своих высоченных каблуках, направилась к подъезду девятиэтажного дома. Корзину с цветами она волочила вслед за собой по земле.

Тихонов проводил девушку долгим взглядом, на всякий случай запомнил подъезд.

«Запорожец» развернулся и поехал назад. Милицейский «Москвич» ринулся за ним. Обогнал, прижал к обочине.

Милиционер выскочил из «Москвича», обратился к водителю:

— Вы нарушили правила! Левый поворот запрещен. Там знак. Предъявите документы.

Сидевший за рулем парень, стараясь не дышать в сторону милиционера, залопотал:

— Виноват, старшой… Извини. Могу штраф заплатить. Только дырку не пробивай.

Однако на этот раз «дырка» нарушителю правил движения не угрожала. Следуя инструкциям Тихонова, милиционер ограничился тем, что выписал из паспорта хозяина «Запорожца» данные и отпустил его.

Обладателем оранжевого «Запорожца» оказался Иткин Константин Сергеевич, 1958 года рождения. Докладывая о нем Коноплеву, лейтенант подчеркнул: этот тип работает в том же самом учреждении, что Иван Булыжный и Дмитрий Лукошко.

— Пошлите ему вызов! — выслушав лейтенанта, распорядился Коноплев. — Нет никакого сомнения, что именно Иткин доставил на своем «Запорожце» Булыжного к роковому перекрестку. Он же, скорее всего, и был организатором нападения на него в кафе «Лира». Подружка Иткина при этом исполнила роль подсадной утки… Этому субчику есть что рассказать.