Коллекция

ЛАВКА ДРЕВНОСТЕЙ

Коноплев отложил газету, потер лоб, отгоняя усталость. Красочное описание «лавки древностей», которое он только что прочел, относилось к старому антикварному магазину, который располагался в одном из арбатских переулков. Старый магазин был тесный и темный, там все, казалось, располагало к жульничеству и махинациям. А новый, на Димитровской, — просторный, чистый, светлый… Говорят, там все на виду. Если даже и так, сумеет ли Коноплев, человек далекий от коллекций и от коллекционеров, хотя бы как-то приобщиться к неведомому и таинственному миру любителей старины?

Для посещения комиссионного магазина на Димитровской Коноплев взял себе в помощь лейтенанта Тихонова, местного участкового. Парень явно сметлив, иногда его голубые глаза выражают нечто большее, чем можно извлечь из его хотя и дельных, но до чрезвычайности скупых ответов. Авось пригодится…

В магазине было пусто и тихо.

— Тут всегда так… немноголюдно? — поинтересовался Коноплев.

— По-разному бывает, товарищ подполковник… и так и этак…

— Ясно. Давай пройдемся. Да не печатай шаг, шагай свободно…

— Облака ненастоящие… Дописанные облака.

Коноплев обернулся. Два человека, низенький, скромно одетый, в старомодной шляпе-котелке и потешно высокий, в допотопном пыльнике-дождевике, стояли перед огромной картиной, занимавшей все место от окна и до окна нового магазина, и тихо, но оживленно разговаривали.

На картине, возле которой стояли двое, был изображен большой крестьянский двор. Дом с развалившимся крыльцом, повозка, распряженные волы и экзотический индюк на первом плане. Над всем этим плыли пухлые, полуденные облака.

— Облака не настоящие, — повторил низенький в котелке.

— Не южное облако, — согласился с ним высокий.

— Вот если бы не волы были, а кони, — развивал мысль его собеседник, — я бы облакам поверил.

— При конях они бы убеждали, — согласился высокий.

И тут они замолчали, заметив Коноплева. Они посмотрели на него изучающе и холодно, как будто бы и он был частью пейзажа на картине и предстояло определить, подлинный он или нет.

— А почему при конях облака бы убеждали? — не выдержал Коноплев.

— А потому, товарищ, — ответил низенький, откинув котелок на затылок резким движением головы, — что облака написаны на севере, где волов, извиняюсь, нет.

Коноплев сам родился и вырос в северной деревне и поэтому отнесся к соображению обладателя котелка с большой серьезностью, подошел к картине и погрузился в изучение облаков.

— Тоже интересуетесь живописью? — с какой-то нарочитой вежливостью осведомился высокий.

— Немного, — ответил Коноплев и дружески улыбнулся: — А облака-то действительно северные, с волами-то не того…

— Вот я и говорю, хитроумен человек и извилисты пути его, — загадочно высказался низенький. И еще таинственнее добавил: — Эти волы паслись на Арбате.

— Он имеет в виду старый магазин на Арбате, где творились, всякие темные делишки, — объяснил Коноплев непонятную реплику недоумевающему лейтенанту Тихонову, и они направились в отдел фарфора. Здесь им тоже довелось стать свидетелями любопытного разговора.

— Попов, милая, не любил рисовать богоподобных, предпочитая женщин земных и уже не юных… Почему? Да потому, что женился на вдове богатой, но, увы, почтенных лет и, дабы не обижать благоверную, ни на одном сервизе не запечатлел ни одного молодого лица… А у вас написано «Попов». Фальшак!

Странным здесь было все — и разговор, и обилие старинных, будто бы заимствованных из разных музеев вещей: изваяний, картин, сервизов, люстр, фаянсовых тарелок, часов. Часов было особенно много, и все показывали разное время. Большая часть их бездействовала, казалось, кто-то остановил их насильно, победив в борьбе с мощным механизмом, с тяжкой, тускло поблескивавшей медью. Те часы, что шли, вызывали уважение, точно воины, которые отбились и выжили тогда, когда их соседи уже были мертвы.

Коноплев, как человек военный, который не терпит неразберихи во времени, машинально посмотрел на свои ручные часы. Было 17 часов 34 минуты. И как раз в это мгновение порог магазина переступил высокий, слегка сутуловатый человек с узким умным лицом. Внимание Коноплева он привлек тем, что вошел, как входят в аэропорт — торопливо и целеустремленно. И, войдя, посмотрел не на картины, не на фарфор, не на люстры, а на часы, как будто хотел удостовериться, что поспел вовремя и его самолет не улетел.

Словно убедившись в этом, он покинул магазин так же стремительно, как и вошел. Коноплев подумал: «Вот чудила!» — и склонился над витриной, рассматривая чашки, блюдца, тарелки какой-то необыкновенной фактуры, поражавшей сочетанием тяжести и нежности, с уже угасшим, будто бы выцветшим золотом, тусклым, приглушенным. И снова услышал обрывок разговора:

— Типичный Батенин, черное с золотым, — сказала продавщица.

— В том-то и дело, что черное, — отвечал ей мужчина. — А у Батенина было исчерна-синее, кажется, что черное, но это синева. Двести лет назад воспринимали цвета иначе, и потом — время сгущает краски, вот и кажется черное…

— Уверяю вас, Павел Степанович, это Батенин.

Павел Степанович был совсем молодой человек, почти юноша. Сейчас он рассматривал сосредоточенно не фарфор, а Коноплева.

— Тоже интересуетесь Батениным, коллега? — спросил он усмехаясь. — Поповым?.. Сахаровым? Дурасовым? — молодой человек сыпал неизвестными именами, усмехаясь все более явственно и недобро.

— Да-нет же, просто хотелось посмотреть.

— Посмотреть или послушать? — уже без усмешки уточнил юноша.

«Вот еще один чудак! — подумал Коноплев. — А может быть, не чудак, а прохиндей?»

— А вам есть что скрывать?

Юноша рассмеялся:

— Ну, это у каждого найдется!

Коноплеву вдруг захотелось опять увидеть тех двух странных людей, которые все сопоставляли облака с волами, — низенького в котелке и потешно высокого, чтобы послушать их разговор, имеющий отношение не только к живописи, но и к самой жизни. Но двух этих не оказалось, их место заняла другая, не менее интересная пара. Немолодой, одетый не по-столичному, а как-то провинциально, даже по-деревенски в старый тулупчик и высокие истоптанные сапожки гражданин и вроде не подходящий для него собеседник — в легком нарядном распахнутом пальто, с оранжевой бархатной бабочкой под массивным подбородком.

— Не он, — уверял тулупчик бабочку, — он людей не умел писать, он был вроде Левитана — мастер пейзажа.

— А листва его! — мучился в сомнениях бабочка. — Мокрая листва и сияет.

— Гм, — задумался тулупчик. — Действительно, листва…

— Он! — закричал бабочка. — Уверяю вас, он!

Коноплев, любопытствуя, подошел поближе к картине, перед которой они топтались, увидел надпись «Осенний парк», неизвестный художник.

— А облака не его! — снова взбодрился тулупчик.

«Дались им эти облака!» — усмехнулся Коноплев. И поймал себя на том, что с интересом рассматривает два освещенных заходящим солнцем облака над осенним парком.

— Я вам покажу одно полотно, — пообещал бабочка, — собственноручно подписанное им, на котором точно такие же облака. В Русском музее.

— Поехали, — немедленно согласился тулупчик, — сегодня же вечером! На «Стреле»!

Странная пара подошла вплотную к картине и начала, голова к голове, рассматривать ее внимательно и пристрастно. Потом, чуть не сбив Коноплева с ног, они резко отошли в сторону.

— Ну вот, — с досадой зевнул тулупчик, — теперь уже не две, а четыре фигуры. И две явно лишние.

«Лишними» здесь, без всякого сомнения, были они — Коноплев и Тихонов.

И тогда они снова вернулись к часам. Казалось, это самое спокойное место в беспокойном магазине. Только два старичка кружили вокруг напольных часов, оба невысокие, ростом с маятник. Они молча рассматривали громоздкие, похожие на памятники, часы, трогали деревянные футляры, став на цыпочки, дышали на стекло циферблатов.

— Вот эта пара как заколдованная, — сказал наконец один из уютных старичков о часах, стоящих в центре, — вот уже шесть месяцев, как выставили, и никто не покупает.

— Думаю, если их помыть… — откликнулся второй, — и помыть с умом.

— Помыть? — удивился Тихонов. — Разве часы… моют?!

— Это такой термин… Речь идет об обновлении часов, — пояснил Коноплев.

— Я не знал, — проговорил Тихонов.

Коноплев вздохнул:

— Мы с вами, к сожалению, многого не знаем и не понимаем…

— Отойдите, пожалуйста!

Коноплев обернулся и увидел широкоплечего мужчину лет тридцати пяти, который почти в упор рассматривал его в старинный, отделанный перламутром театральный бинокль. Николай Иванович сделал шаг назад.

Широкоплечий, поминутно меняя бинокли, которые раскладывала перед ним продавщица, доставая с полки, смотрел через них в витрину и дальше куда-то. Неясно было: то ли он проверял качество биноклей, то ли выглядывал что-то интересовавшее его на улице.

— Попробуйте этот! — продавщица протянула гражданину маленький, изящный, тоже отделанный перламутром биноклик.

Тот и его наставил на улицу.

— Восемнадцатый век, — говорила девица, — немецкая оптика, французский перламутр, редкое сочетание.

Коноплев хотел было подойти поближе, но не успел сделать и шага, как широкоплечий, перевернув бинокль, уставился на него сквозь большие отдаляющие стекла.

Это была изысканно нанесенная обида. В стиле антикварного магазина. Под стать выставленным тут старинно-аристократическим вещам.

В тот век, подумал Коноплев, когда делались эти часы и бинокли, полагалось, наверное, за такую выходку вызывать обидчика на дуэль. А что можно сделать с ним сейчас? Проверить документы? Нет, не годится.

А широкоплечий, уже потеряв всякий интерес к Коноплеву, положил бинокль на прилавок, бросил девице «благодарю» и зашагал к выходу. Николай Иванович подошел к прилавку, взял маленький бинокль в руки и тоже посмотрел через витрину на улицу. Но ничего не увидел, кроме потока спешащих, по своим делам людей.

— Что вас интересует? — с холодком спросила его продавщица.

Коноплеву захотелось по-человечески объяснить ей: «Все эти люди, все, кто к вам ходит, изучают облака и циферблаты, рассматривают что-то неведомое в бинокли, — они-то меня и интересуют». Но сказать это было нельзя. И он ответил:

— Что-нибудь подешевле…

Девица неожиданно подобрела:

— Тогда бинокли не трогайте, они дорогие. Подешевле… — она подумала и критически осмотрела Коноплева: — Мужчине или женщине?

— Жене товарища на день рождения, — Коноплев кивнул, на Тихонова.

— Тогда посмотрите вот этот веер, — девушка протянула участковому нечто невесомое, прелестно-дряхлое, перистое. Тихонов взял это обеими руками, осторожно, как принимают живое существо.

— Да вы не боитесь, — кокетливо рассмеялась девушка, — разверните вот так. Обмахнитесь. Давайте покажу.

Мягким, сильным движением она легко и грациозно раскрыла веер. Он оказался громадным, как крыло тропической птицы, черное старое крыло, закрывшее от Тихонова лицо девушки. Неуловимым движением пальцев она полузакрыла его, шевельнула, и Тихонову показалось, что крыло это живое. Он посмотрел на руку девушки как на чудо.

— Старинные вещи, — улыбнулась она, закрыв веер, — имеют тайный язык, понятный лишь тем, кто общается с ними все время. Вот, например, этот веер, с его помощью можно передать множество разных мыслей.

Коноплев слушал ее рассеянно. Какая-то не ясная ему самому мысль, относящаяся то ли к вееру, то ли к часам, то ли ко всем этим вещам, к тайному их языку, начинала его тревожить, пока еще неопределенно, но настойчиво.

В управление вернулись вместе.

— Да, брат… темные мы с тобой, — с усмешкой сказал лейтенанту Коноплев. — Не можем даже подлинные облака от поддельных отличить… Впрочем, не картины должны нас интересовать, а люди. Наведывайся в магазин почаще, смотри, слушай, примечай… Может, и нападешь на что-нибудь интересное… А пока расскажи-ка мне немного о себе. Кто таков, откуда родом?

Тихонов, выпрямившись, сидел перед Коноплевым. Фуражку держал в руках, не решаясь положить ее на заваленный бумагами стол. На лбу четко выделялся красноватый след от околыша. Он немного волновался. В его биографий не было ничего интересного.

Родился на Оке, в селе, носившем название Горы. Хотя гор там, конечно, никаких не было, а были холмы, затруднявшие земледелие, но зато придававшие селу редкую живописность.

Сильнейшим детским впечатлением Сани были поездки вместе с классом в районный и областной центры для посещения музеев. От этих посещений осталось чувство какой-то большой тишины, отъединенности от повседневной жизни и ощущение немного загадочного праздника. Загадочного, потому что никто не смеялся, не веселился, не резвился, ходили на цыпочках, тихо, стараясь и дышать неслышно, и все-таки, когда выходили на улицу, а потом в мерзлом автобусе тряслись, возвращаясь в село, было такое ощущение, будто бы весь день и пели, и играли, и разговаривали, и веселились как после новогодней елки или первого катания на лыжах. И в то же время где-то в глубине души жила эта тишина.

Такое же чувство испытал он и сегодня при посещении антикварного магазина.

— Это хорошо, что ты любишь искусство, что тебе нравятся красивые вещи… Не спорь, нравятся, я видел, как у тебя глаза разгорелись там, в антикварном. Но поскольку ты, как я понимаю, собираешься связать свою жизнь не с миром искусства, а с милицией, — что, замечу, далеко не одно и то же, — то глаза твои должны не только видеть, но и запоминать, а сам ты — не только воспринимать внешние впечатления, но и анализировать их, делая при этом необходимые выводы. О чем я?.. Сейчас поясню. Постарайся взглянуть на то, что происходит в антикварном магазине, глазами детектива, то есть внимательно и вдумчиво. Очень может быть, что там ничего особенного, противозаконного не происходит… И это будет лучше всего. Магазин существует для того, чтобы торговать, не для чего-нибудь другого. Но если что-либо необычное, странное привлечет внимание, милости прошу ко мне… Буду рад выслушать.

С этими словами Коноплев отпустил лейтенанта, несколько удивленного и даже разочарованного общим характером данного ему задания…

А между тем именно с этого разговора началась работа Александра Тихонова в уголовном розыске.

В один из первых своих выходных дней, который пал на субботу, Тихонов снова отправился в комиссионный магазин. Был он, как говорили у них в райотделе, «в разномастном штатском»: скромный коричневый пиджачок, серые брюки, старый плащ с подстежкой. По случаю субботы в магазине было полно людей. И он тотчас же влился в эту пеструю, в большинстве своем не посвященную в тайны антиквариата толпу. Ходил и смотрел в свое удовольствие, размякнув, расслабившись, с тем детским чувством любопытства, которое сохранилось в душе от первых поездок в областной музей. При прошлом посещении магазина этого чувства у него не было: мешало и сковывало присутствие Коноплева, не столько его звание подполковника, сколько известная Тихонову слава этого московского сыщика.

Он улыбнулся девушке-продавщице, которая его узнала.

— Я для вас оставила что-то, — негромко и даже, как показалось, дружественно сказала она.

Тихонов спросил:

— А неприятностей не будет? Наверное, не полагается это самое… откладывать?

— Что вы! Из-за вещи, которую я вам отложила, не будет неприятностей.

Она достала из-под прилавка похожий на детскую игрушку кошелек, твердый, тускло отсвечивающий перламутром. Расстегнула металлическую застежку.

— Красиво, старинно и недорого.

Тихонов вовсе не собирался ничего покупать и теперь растерялся.

— Мне для женщины, — выигрывая время, сказал он. И некстати.

— А вы разве не видите, что он женский?

— А веер уже купили?

— Тут только вот эти часы не покупают, — ответила девушка.

Тихонов посмотрел по направлению ее взгляда. Пара напольных часов стояла на своем месте, в углу. Те, что слева, показывали двенадцать, те, что справа, — восемь. Он вздрогнул.

— Что это с ними?

— С кем? — не поняла продавщица.

— С часами этими?.. То одно время показывают, то другое. Они что, идут?

— Да нет, стоят. Так вы берете кошелек?

…Когда позднее Тихонов старался установить самое начало того странного и тревожного состояния, которое предшествовало его открытию, он обращался мыслью к тем минутам, когда девушка стояла перед ним, нетерпеливо застегивая и расстегивая старинную перламутровую безделушку, а он неотрывно глядел на часы, испытывая почти детское удивление перед этими как бы сами собой передвигающимися стрелками. В прошлый раз правые показывали полдвенадцатого, а сейчас — восемь…

— Не страшно, — успокоила его девушка.

— Что не страшно?

— Что кошелек не берете, — уточнила девушка. — Если будет что-нибудь интересное и недорогое — для женщины — оставлю. Время терпит?

— Время все терпит, — ответил Тихонов и в задумчивости покинул магазин.

…И вот он снова — в который уже раз! — переступает порог магазина. Останавливается, оглядывается… И вдруг его охватывает ощущение, будто не хватает чего-то знакомого, привычно устойчивого. Неужели? Нет тех двух напольных часов, которые так долго не покупали! Тех, чьи стрелки почему-то постоянно передвигались, показывая разное время.

Он подошел к прилавку, возле которого какой-то узколицый мужчина выбирал бинокль. Приложил к глазам, посмотрел в сторону стеклянной витрины, проронил: «Нет; не для моих глаз» — и быстро пошел к выходу.

— Здравствуйте, — сказал он знакомой продавщице. — А что, те часы… все-таки купили?

— Уж не присмотрели ли вы их для себя? — рассмеялась девушка. — Опоздали. А вот это для вас… — она достала и положила перед Тихоновым красивую цепочку. — Вы не смотрите, что простой металл. Взгляните на работу. Как красиво, с какой любовью сделано. И недорого. То есть недорого для нашего магазина. Двадцать рублей.

Деваться некуда, Тихонов купил цепочку, ухлопав на нее все оставшиеся до получки деньги.

— Соскучился по вашему магазину, — объяснил он свой новый визит. — Будто бы и ненужные вещи в нем, ненужные в смысле обыкновенных потребностей, — несколько неуклюже уточнил он. — А вот соскучился.

— Не вы первый, — сказала девушка. — Кто к нам несколько раз зашел, тому уже без этого трудно жить.

— Так вы, должно быть, всех коллекционеров и даже самых знаменитых в лицо знаете?

— А вот и нет. Самые видные коллекционеры, как это ни странно, сюда не ходят.

Тихонов молчал, обдумывая ее слова.

«Почему самые видные коллекционеры сюда не ходят?» Тихонов совсем уже собрался задать этот вопрос продавщице, но взгляд его упал на небольшие напольные часы, занявшие место тех, проданных, и остолбенел. Как он сразу не обратил внимания! Эти часы, появившиеся в магазине совсем недавно, показывали то же время, что и прежние: левые — 12, правые — 8. «Что за наваждение!» Он даже рот раскрыл от удивления.

Вечером того же дня Тихонов пошел в больницу к Денисову, капитану, который в течение последних десяти лет был участковым в этом микрорайоне. Он выздоравливал после воспаления легких.

— Я насчет магазина с вами потолковать, — сказал Тихонов.

— Ты о «Галантерее»? Опять обокрали? — Не дав собеседнику открыть рот, Денисов заговорил: — Самое паршивое место, при новейшей электронике три раза выносили все подчистую. Думаю, дело в близости к Москве-реке, нет ли какого подземного хода от берега?

Подземные ходы были больным местом капитана и служили предметом дружеских шуток в райотделе милиции.

Сохраняя серьезное выражение, Тихонов вежливо перебил словоохотливого капитана:

— Да нет, я об антикварном…

— Опять разбили витрину? Это ж какие деньги!

— С витриной все в порядке, цела, а вот что за люди там бывают? Странные какие-то… В десятый раз заглядываю и все не могу разобраться… То ли в магазине действительно темные дела творятся, то ли мне чудится, так сказать, игра воображения.

И Тихонов начал рассказывать о человеке, который, то и дело меняя бинокли, что-то зорко высматривал на улице.

— Ну, допустим, высматривал. Что из этого? — сказал Денисов. — А ты не допускаешь мысли, что человека посреди всей этой старины вдруг потянуло к сегодняшней жизни? Ходил он по магазину, ходил от картин к часам, от часов к фарфору. Надоела ему вся эта мертвечина. Вот и потянуло его к нашим сегодняшним будням, захотелось их увидеть, так сказать, в укрупненном виде. Ты, Тихонов, замечаешь, как меняется город, улица, микрорайон? Наверное, нет? Также мы не замечаем ведь и как меняется наше собственное лицо. Потому что видим его ежедневно. А оно меняется, лицо твое, становится мудрее, добрее, весь опыт жизни отпечатывается. А мы не видим. Так что, парень, кончай по антикварному слонов слонять. Слышал такое выражение? Оно старинное, так сказать, антикварное, наподобие всех этих чашек, часов. Ты сейчас исполняющий обязанности участкового инспектора, у тебя других забот полон рот. А ты, извиняюсь, ерундой занимаешься. Давно ли ты осматривал, например, подвалы и чердаки? У меня они, между прочим, были в полном порядке.

— Ну, я пойду, — сказал Тихонов.

— Да ты погоди… торговлю рядом с комиссионным магазином наблюдал?

— Какую торговлю? — Тихонов вновь опустился на табурет.

— С рук, из-под полы.

— Нет, не видал.

— А в подъезды соседние заглядывал?

— А зачем?

— Молодо-зелено, — Денисов потрогал, помассировал левое плечо, — я там частенько любителей искусства вылавливал. Загляни… может, встретишь своего знакомого… Ну того, с биноклем.

В ближайшую субботу (это было 5 июня) Тихонов отправился осматривать подъезды в домах, окружавших антикварный магазин. Ему не терпелось обнаружить участников подпольной торговли старинными вещами, о которой говорил ему Денисов. Но, увы, подъезды были пусты. В одном спугнул троих выпивох, в другом балующихся сигаретами пацанят… И никаких торговцев! Он был разочарован. Неужели Денисов обманул его?

Он вновь оказался у дверей антикварного. Рядом прощалась юная пара, по внешнему виду студенты.

— Ну, значит, так, завтра в то же время на том же месте, — сказал парень, медля выпустить из своих широких ладоней руку своей подруги.

В знак согласия она тряхнула длинными волосами. Длинные волосы, по-видимому, снова входили в моду.

— Чао!

Тихонов со вздохом посмотрел вслед юной и гибкой девице. Остро ощутил свое одиночество.

— Здравствуйте! — молодая продавщица встретила его почти приветливо. — Что-то вы припозднились сегодня. Скоро обед. Будем закрывать.

— А сколько сейчас? — Тихонов машинально посмотрел в сторону напольных часов. И его словно током ударило! На часах, стоящих слева, как всегда было 12, а стрелки на циферблате соседних часов указывали 2. Тихонов сверился со своими наручными часами: без пятнадцати два. И вдруг его ошеломила догадка… Он вдруг вспомнил молодую пару, которая расставалась у дверей магазина. «В тот же час на том же месте». Уж не показывают ли стрелки этих часов время свидания? Где? «На том же месте». Да, но почему в таком случае на левых часах всегда 12? Постойте, постойте… Кажется, он догадывается. А что, если эта неменяющаяся цифра — лишь условный знак, что сигнализация действует? Мол, все в порядке, двигай на заранее условленное место свидания. Второй же циферблат указывает время встречи. Каждый раз — новое.

Как раз в этот момент дверь отворилась, и в магазин вошел высокий, мрачного вида мужчина. Не взглянув на картины, не поинтересовавшись фарфором, он направился к одной из продавщиц. Та воровато оглянулась на часы, малая стрелка которых указывала на цифру 2, наклонилась к самому уху мужчины и что-то ему шепнула. Тот пожал плечами, повернулся и направился к двери.

— Бинокль, быстро! — скомандовал Тихонов.

Затем, мгновенно наведя бинокль на фокус, поймал незнакомца — тот перешел улицу и двинулся по тротуару.

Тихонов быстро вернул девушке бинокль и кинулся к выходу. Не решив еще, зачем он это делает, как будет вести себя дальше, в сущности, не думая ни о чем, боясь лишь упустить незнакомца, он прибавил шагу и почти настиг его. Остановившись возле небольшого жилого дома, мужчина резко открыл дверь и скрылся в подъезде. Вслед за ним туда же вошла средних лет женщина в пестром платочке и с сумкой в руке.

Тихонов постоял на месте, раздумывая. О чем шептался незнакомец с продавщицей? Почему, прежде чем ответить на его вопрос, она украдкой бросила взгляд на незаведенные часы? Имеет ли какое-нибудь отношение к незнакомцу только что вошедшая в подъезд женщина? И что делать ему, Тихонову?

Не найдя ответов на эти вопросы, лейтенант потянул на себя дверь и вошел в полутемный подъезд. Он столкнулся с незнакомцем лицом к лицу. Мужчина смотрел на него спокойно и твердо. Женщина, выглядывавшая из-за его плеча, была смущена, растеряна, губы ее дрожали.

— Вот попросим товарища нас рассудить! — хмурясь, произнес незнакомец. Неожиданно усмехнулся: — Товарищ понимает в этом деле, я вижу. Посмотрите, пожалуйста, только повнимательнее на эту табакерку. Моя приятельница не верит, что это XVIII век. Она не верит, — насмешливо и уверенно, как старому знакомому, сообщил мужчина Тихонову, — что на ней изображен Наполеон. Но на самой деле… на самом деле…

И только тут Тихонов разглядел, что женщина держит в руках табакерку. Мужчина взял вещицу у нее из рук, протянул Тихонову.

— На самом деле, — повторил он в третий раз, — это явно Наполеон, а вглядитесь, пожалуйста, повнимательнее, тут темно, вглядитесь внимательнее, — убеждал он его, — пойдемте к окну…

Женщина первая пошла к окну. Тихонов, обескураженный натиском незнакомца с табакеркой в руках, пошел за нею, а мужской голос за спиной убеждал:

— Посмотрите, пожалуйста, повнимательнее, вы сейчас узнаете лицо человека, который… лицо человека…

— Как вы думаете, это Наполеон Бонапарт? — спросила женщина, обращаясь к Тихонову, как к главному знатоку и арбитру.

И Тихонов начал рассматривать табакерку. Старинную прелестную табакерку с туманным изображением толстощекого властного лица, такого знакомого и в то же время незнакомого. Когда он поднял голову, мужчины рядом не было.

— А где он? — спросил он женщину.

— Разве вы не знакомы? — удивилась она. — Он как-то быстро упорхнул… — она нервно, коротко рассмеялась и махнула рукой, в сторону двери на улицу.

Тихонов выбежал. По тротуару густо шли люди. Он было сделал несколько шагов, но сообразил, что может упустить и женщину, быстро вернулся. Показал ей удостоверение сотрудника милиции, и она, все с тем же смущенным и растерянным лицом, время от времени нервно, коротко смеясь, объяснила ему, что сегодня увидела этого человека впервые в жизни.

Сейчас она все объяснит. Страсть ее мужа — собирать старинные табакерки. Скоро у него день рождения. Вот она и решила подарить ему табакерку. Обратилась в комиссионный. Там табакерок не оказалось. Ей пришла на помощь одна из продавщиц. Обещала помочь, взяла номер телефона. Сегодня женщине позвонили, назначили место и время. Подъезд этого дома, 2 часа дня. Если сделка совершится, я должна была заплатить комиссионные.

— Кому, продавщице?

— Конечно.

— А звонила вам домой она?

— Нет. Голос был мужской.

Тихонов взял у женщины паспорт, записал данные. Оставалось решить, что делать с табакеркой.

— Вы заплатили ему?

— Нет… Мы только-только успели войти, он достал табакерку, а… тут и вы появились.

«Выскочил, как черт из табакерки», — невесело пошутил про себя Тихонов. Сказал:

— Табакерка пока останется у меня.

— Конечно, конечно! — она рассмеялась почти истерично.

Через полчаса он уже был в кабинете Коноплева. Тот внимательно выслушал его, взял в руки табакерку, посмотрел на Наполеона, то ли мнимого, то ли настоящего, перевел взгляд на Тихонова, как будто тоже сомневался: настоящий ли он? Молодой человек потупился.

— Сколько было на твоих часах, когда ты покинул подъезд? — поинтересовался Коноплев.

— Без пяти два… Вся эта сцена и пяти минут не заняла.

— Если бы у тебя хватило терпения понаблюдать за подъездом еще пять минут, ты бы мог там накрыть постоянных клиентов. Ну да ладно. Что с часами разобрался, молодец. А вот остальное…

Тихонов залился краской. Коноплев смотрел на него, едва удерживая улыбку. Этот лейтенант нравился ему. Молод, честолюбив и самолюбив… Ну что ж… Это не так уж плохо. Из подобных людей вырастают отличные работники, профессионалы, знатоки своего дела. Может, из Тихонова тоже получится что-либо стоящее?

Коноплев взял трубку внутреннего телефона:

— Алексеев? — Тут одна любопытная вещица появилась, не посмотришь?

Через пару минут в кабинет вошел чернявый мужчина с острым взглядом близко посаженных к хрящеватому носу глаз.

Взял в руки табакерку, зачем-то понюхал ее и сказал:

— Как она к вам попала?

— Вот молодой человек принес… — ухмыльнулся Коноплев.

Пришлось Тихонову, мучась от стыда, вновь рассказать всю историю.

— М-да… молодец… — произнес чернявый. Это прозвучало как «лопух». — Надо будет порасспросить коллекционеров… Похоже, что краденая.

Преодолевая робость, Тихонов высказал предложение:

— А может быть, устроить очную ставку продавщицы с женщиной, покупавшей табакерку?

— А зачем? — поинтересовался чернявый.

— Чтобы узнать насчет сделок в подъезде, насчет сигнализации при помощи напольных часов…

— Так она вам все и выложит… Скажет: женщина искала подарок мужу. Оставила номер телефона. Вся вина продавщицы в том, что она передала этот номер владельцу табакерки.

— Но ведь звонил-то женщине не владелец! — с горячностью воскликнул Тихонов. — Он на моих глазах, за пять минут до свидания, узнал время и место встречи…

— Да, звонил женщине, по всей видимости, сообщник продавщицы по темным делам. Но как вы это докажете? Никак! То-то и оно… Ограничимся тем, что обратим внимание администрации на бойкую продавщицу… Пусть приглядятся повнимательнее, — сказал чернявый и удалился.

…На другой день, проезжая по ул. Димитрова, Коноплев остановил машину, зашел в антикварный. Посмотрел на часы. Стрелки левых часов стояли на цифре 6. «Видимо, они уже никогда больше не покажут 12, — подумал Коноплев. — Начнет действовать какая-нибудь другая сигнализация…»

И он покинул «лавку древностей».