Кровавый разлом

Вендела и эльфы

Сонное жужжание разбуженных весенним солнцем мух над тропинкой, спокойные вздохи ветра в листве… Вендела поднимает палку и подгоняет коров:

— Да шевелитесь же!

Она босиком, в белом платьице. Удар что есть силы хлыстом по ляжке — шмяк! Если взять чуть вперед, ближе к брюху, — шмок!

Ритмические, сильные удары разносятся далеко по лугу. Наверняка их слышно и на хуторе, где она живет с Генри и Инвалидом. Коровы почти не обращают на нее внимания. За ними неуклонно, рывками, следует рой синих с металлическим отливом мух.

— Пошли, пошли, пошли…

Колокольчики ритмически позвякивают в такт неторопливой коровьей походке. Очень жарко, палка тяжелая. Ей только девять, она вспотела, платье прилипает к телу, волосы то и дело спадают на лоб… Она сморкается в траву и опять поднимает палку:

— Пошли, пошли…

Когда ей исполнилось восемь, ей было поручено отгонять коров на выгон и пригонять обратно. Это настоящая работа, хотя никто за нее не платил — у Генри не было денег даже на оплату счетов за электричество, хотя проводку на хутор давно уже сделали.

Единственное вознаграждение — отец разрешил ей назвать коров по своему усмотрению, и она дала им вот такие имена: Роза, Роза и Роза.

Отец очень смеялся:

— Можно было просто их пронумеровать!

Для него имена неважны — он пометил коров надрезами на ухе. Так что все кругом знают — это коровы Генри. Но имена, которые Вендела дала коровам, так и остались — отец сказал, что это забавно. Ни у кого нет таких коров. Роза, Роза и Роза.

А Венделе вовсе не было забавно. Не все ли равно, как их зовут, — она не видела между ними никакой разницы. Для нее это были три бурых чучела, три враждебных чудовища, которых она должна была гонять с хутора на пастбище и обратно, а потом доить. Это была ее ежедневная обязанность с начала весны. В апреле Генри выгонял коров во двор и давал каждой обмакнутую в смолу селедку — старинная традиция. В первый день выпаса коровы должны съесть смоляную селедку. Потом ими занималась Вендела.

Хлыст гладкий, тонкий и гибкий. Она прекрасно помнит, как Генри снимал с него кору и обстругивал.

— Будешь направлять им коров, — сказал он. — Иди сзади и слегка пошлепывай, чтобы шли, куда надо.

Коровы были огромными, как скалы. Вендела поначалу осторожно пошлепывала их по бокам — боялась, что коровы разозлятся и забодают ее. Но коровы никак не реагировали, она для них словно бы и не существовала. Так что она хлестала их все сильнее и сильнее, а через месяц уже колотила что было силы.

Это стало привычкой — колотить коров. У Розы, Розы и Розы была толстая бурая, с белыми пятнами шкура. Иногда Венделе хотелось хлестнуть корову до крови, но важнее всего ей было, чтобы они ее боялись. Но три Розы никуда не торопились, шли и шли себе, покачивая огромными головами и не обращая внимания на свистящий хлыст. Иногда, после особенно удачного удара, какая-нибудь из Роз пробегала несколько шагов трусцой. Колокольчик на мгновение сбивался с ритма, а потом все шло своим чередом.

Этот медленный, неторопливый шаг, качающиеся головы, темные равнодушные глаза с длинными белесыми ресницами — все это стало как бы символом ежедневной, никогда не прекращающейся борьбы. Три Розы словно хотели доказать ей, что она для них никто, но они ошибались. Она им докажет!

Летом Генри поручил ей следить еще и за курятником. Она попробовала колотить кур и цыплят заодно, чтобы знали свое место:

— Пошли отсюда!

Но петух, оказывается, с такой постановкой вопроса мириться не хотел. Он словно с ума сошел, бил крыльями, кукарекал, а однажды набросился на Венделу, начал ее клевать и выгнал из курятника.

Она плакала и звала на помощь, но Генри был в каменоломне, Инвалид сидел в своей комнате, а мама Кристин уже умерла.

Генри никогда не говорил об умершей жене, а Вендела почти совсем ее не помнила. Не помнила ее лицо, не помнила даже запах.

Все, что осталось от матери, — надгробный камень на кладбище в Марнесе, овальная фотография в кухне на стене и ларчик с украшениями у Генри в спальне.

И у Венделы болело все тело — наверное, от бесконечных взмахов хлыстом.

После смерти Кристин Генри, казалось, все время куда-то стремился. По утрам он, напевая, уходил на работу, а по вечерам стоял на веранде и смотрел на звезды.

Почти вся работа по дому легла на Венделу. Она прибиралась, стирала свои платьица, чтобы ее не дразнили в школе, что от нее воняет хлевом. Таскала продукты между погребом и кухней — на холодильник денег не было, да и электричества тоже не было. Работала в огороде: картошка, стручковая фасоль, сахарная свекла. Доила всех трех Роз и выгоняла их на пастбище. До уроков и после уроков в школе в Стенвике. Но хуже всего было подниматься на второй этаж и кормить Инвалида.

Вендела даже и припомнить не могла, когда Инвалид появился в их доме. Помнила только, что это был осенний вечер. Ей тогда было шесть или семь лет, и у Генри водились какие-то деньги. Во всяком случае, машина у них тогда еще была. Отец весь вечер слонялся по кухне, потом выскочил и уехал, ничего не сказав Венделе. Она пошла в свою крошечную спальню и легла.

Через пару часов она услышала звук мотора. Генри подъехал вплотную к крыльцу. Вендела лежала в постели и слышала, как он помогает кому-то выйти… нет, не помогает выйти, а выносит кого-то из машины и тяжелыми шагами, не снимая сапог, поднимается на второй этаж с какой-то ношей.

Она прислушалась — отец тихо с кем-то разговаривал. Потом этот кто-то засмеялся.

Отец вернулся к машине и долго возился, доставая что-то из багажника. Она услышала его шаги в кухне и вышла в ночной рубашонке. Отец катил перед собой кресло-каталку, через руку у него было переброшено одеяло, а на сиденье каталки лежал транзисторный приемник. Он подошел к лестнице, поднялся на несколько ступенек и потащил за собой каталку. Остановился передохнуть и встретился взглядом с Венделой.

Он выглядел так, как будто она застала его за каким-то недостойным делом. Отец что-то пробормотал. Вендела не расслышала и подошла поближе:

— Что ты сказал, папа?

Отец поглядел на нее внимательно и вздохнул.

— Их там привязывают ремнями, — сказал он.

Больше никаких объяснений не последовало. Он даже не рассказал, кем ему приходится человек, которого он привез к ним домой.

Вендела и не спрашивала. Какая разница? В дальнейшем Генри никогда не называл нового жильца иначе как Инвалидом. А чаще вообще не произносил имени, просто кивал на второй этаж или многозначительно вращал глазами. Но в тот первый вечер, когда Вендела слышала глухой смех над головой и в испуге смотрела на потолок, отец спросил:

— Не хочешь подняться? Познакомиться?

Вендела отчаянно затрясла головой.

Новые обязанности быстро стали привычными. Вендела ухаживала за Инвалидом так же, как за скотиной, с той только разницей, что Инвалид никогда не показывался. Двери в его комнату всегда были закрыты, но звуки музыки и новостей по радио были слышны с утра до вечера. Ей было страшно интересно, не запирает ли Инвалид дверь, но попробовать она не решалась.

В ее обязанности входило каждое утро перед школой отнести на второй этаж поднос с едой и поставить его на маленький столик около двери.

Когда приносишь еду, всегда стучи, сказал Генри.

Она стучала, но ответа не дожидалась — сразу спускалась вниз.

Дверь открывалась не сразу. Иногда Вендела успевала собраться в школу и даже переобуться, прежде чем сверху доносился скрип дверных петель. Она стояла в прихожей затаив дыхание: вот скрипнула дверь, тяжелое дыхание, позвякиванье чашек на подносе…

Она всегда боялась, вдруг что-то случится, вдруг он уронит поднос и ей придется подниматься наверх и помогать.

Никогда ничего не случалось, но с каждым днем она все сильнее боялась, что однажды поднимется с подносом, а дверь будет открыта. Настежь.

Но нет, вечером она загоняла коров и находила пустой поднос на столике, а на полу — горшок. Горшок тоже входил в ее обязанности. Из-за дверей слышался тихий смех.

У Генри почти не было друзей. Регулярно их навещали только тетя Маргит и дядя Свен из Кальмара; они приезжали раз в год за два дня до Рождества; багажник их большой машины был всегда набит продуктами и подарками. Вендела и Генри готовились к гостям: драили полы в кухне, стелили новую скатерть. Но разве скроешь бедность?

Один такой визит остался у Венделы в памяти…

Генри предлагает гостям кофе, пытается непринужденно болтать, потом они с сестрой идут на второй этаж поздороваться с Инвалидом. У тети Маргит в руках несколько свертков.

Вендела остается сидеть в кухне. Она слышит, как открывается и закрывается дверь. Тетя Маргит звонким голосом желает Инвалиду счастливого Рождества. Ответов Инвалида не слышно.

Один-единственный раз дверь открыта — через несколько месяцев после того, как Инвалид поселился в их доме. Даже не открыта, а приоткрыта. В комнате стоял полумрак, на нее пахнуло застоявшимся, спертым воздухом. Она увидела кровать и маленький стол. На полу лежало старое одеяло.

А на одеяле сидел очень худой человек с нечесаными длинными волосами.

Он сидел неподвижно, сгорбившись.

Вендела решила, что Инвалид спит, но тот внезапно повернул к ней голову, посмотрел и начал хихикать.

Она прошла мимо, притворяясь, что ничего не заметила, быстро спустилась по лестнице и выбежала на газон.

Теперь она поняла, почему Инвалид всегда держит дверь закрытой — наверное, не хочет, чтобы другие видели, какой он больной и старый.

И все-таки жить год за годом в крошечной комнате на втором этаже, никогда не видеть солнечного света… Этого она понять не могла.

Прошла зима, наступил март. Снег в альваре таял, образуя большие лужи, иногда чуть ли не озера. Весенние озера, к лету они исчезали. Коров еще рано было гнать на выпас, и Вендела иногда после школы шла побродить по степи. Смотрела, как облака и все огромное небо отражаются в спокойной воде, и ее охватывало чувство полной, совершенной свободы.

В один из таких солнечных вечеров она увидела какой-то странный предмет на горизонте. Большой валун. Приплюснутый сверху, он был похож на слегка наклоненный алтарь, а окружившие его кусты можжевельника старались, казалось, держаться от него на расстоянии.

Вендела не стала подходить к камню. Она и так зашла довольно далеко, а до камня было еще километра два, не меньше. Среди многочисленных озер легко заблудиться. Повернулась и побежала домой.

Прошла весна, учебный год закончился, а она так и не сходила посмотреть на странный камень. Но как-то летним вечером она рассказала отцу, что видела в степи.

— Камень эльфов?

Генри сидел за кухонным столом и полировал сделанный им каменный подсвечник. Тряпка, намоченная в абразиве, постепенно придавала подсвечнику горячий зеркальный блеск, точно он был сделан из лучшего сорта мрамора.

— По дороге в Марнес? Ты про этот камень говоришь?

Вендела кивнула.

Теперь она знала название. Камень эльфов.

— Он все время там лежит. Еще с ледникового периода. Люди раньше использовали его как жертвенник. Приносили жертвы.

— Кому?

— Эльфам, — сказал Генри. — Его еще называют эльфовой мельницей. Там сверху такие ямки есть… Раньше думали, что ямки оттого, что эльфы толкли на нем зерно. Муку делали. И теперь кое-кто туда ходит — загадывает желания… Приносит эльфам подарок и просит о чем-нибудь.

— О чем?

— О чем угодно. Кто-то что-то потерял, просит эльфов помочь найти… — Генри посмотрел в окно и помолчал. — Или удачи в жизни…

— А ты сам?

— Что — я сам?

— Ты приносил подарки эльфам?

Генри покачал головой и снова взялся за тряпку:

— Нельзя просить о том, чего не заслужил.