Дети и внуки уехали, и все стало как всегда.
Под весенним ветром с орешника попадали последние прошлогодние листья, и в голых ветвях Герлофу мерещились быстрые тени. Даже и не мерещились — он знал, кто это. Зяблики. Они либо останутся здесь на все лето, либо отдохнут немного и полетят дальше, через море, в Финляндию и в Россию. Он их не только видел, но и слышал — их веселое чивканье напоминало звон маленьких колокольчиков.
Стало немного теплее, с моря дул легкий бриз, и Герлоф занялся своим корабликом в саду. Йон Хагман принес небольшой кусок старого, сухого красного дерева, и Герлоф, повертев его, подумал, что из него выйдет хороший трехмачтовый бриг. Такие бриги владычествовали в океане задолго до того, как Герлоф стал моряком, но он все равно испытывал к ним слабость.
В перерывах между работой он продолжал потихоньку читать дневники Эллы. То и дело ему опять попадались записи о странном посетителе.
Да, сегодня уже 5 августа 1957 года.
Много рыбы на этой неделе. Вчера поджарила котлеты из щуки, Герлоф убил ее острогой у берега, между камней. А сегодня плотник Андерссон принес мне большого окуня.
В субботу был День раков.[5] Герлофа не было, он был в Боргхольме, так что мы с девочками праздновали сами.
Бесенок знает, когда можно, а когда нельзя. Недели две его не было, а сегодня объявился. Стоит у стены и ждет. Пришлось вынести ему молока и печенья. Он подошел поближе. Запах от него, как от козла. Раньше я не замечала, это, наверное, из-за жары. Искупаться бы ему, подумала, почему бы ему не искупаться? А он стоит и улыбается, ну я и подумала — ладно. Сделаю вид, что не заметила.
Он очень осторожный, чуть что, сразу прячется, наверное, ему нельзя здесь появляться, а он все же приходит потихоньку — и все время оглядывается, как бы его не заметили. Я и не говорю никому — зачем его подводить?
Он закрыл дневник и посмотрел на дорогу. Оттуда, похоже, и приходил ее посетитель — с севера.
А что там, на севере? В пятидесятые там было только два-три хутора и рыбацкие хижины. А так — трава да кустарник. И каменоломня, понятно. Каменоломня ближе всего — по ту сторону дороги.
Он хотел уже продолжить чтение, но калитка заскрипела — кто-то пришел.
Это был не работник социальной службы, это был сосед, Пер Мернер. Он шел и махал Герлофу рукой. Герлоф тоже помахал. Они не виделись после той вечеринки.
— Я вернулся, — сказал Пер.
— А я и не знал, что ты уезжал, — удивился Герлоф. — Отца отвез?
— Так было задумано, — кивнул Пер. — А вышло по-другому. Привез обратно, он теперь на мне, — добавил он, почему-то глядя под ноги.
— Вот и хорошо, — одобрил Герлоф. — С отцом побудешь.
— Да, конечно, — без особой радости согласился Пер.
Они помолчали. В кустах по-прежнему пересвистывались зяблики. Молчание нарушил Пер:
— Знаете ли вы что-нибудь о кровавом следе в каменоломне?
— Кровавый след? Первый раз слышу.
— Нет, не след… такая красная жила в породе… Эрнст называл ее кровавым разломом.
— А, ты вот о чем… — Герлоф хохотнул. — Красная жила, да… каменотесы и вправду окрестили ее кровавым разломом. Никакая это не кровь, это окись железа. Да и не разлом… скорее пласт, но так уж назвали. Когда-то Эланд весь был под водой… Солнце светило, все, что могло окисляться на дне, все окислилось. А потом, значит, остров поднялся на поверхность, окись железа так и окаменела, тонким слоем. Это еще до меня было, я об этом читал.
— А каменотесы считали, что это кровь?
— Да нет… там таких пластов знаешь сколько? — Герлоф поднял руку и начал считать по пальцам. — Верхний слой, самый твердый, в нем одни трещины, так что его просто крошили и сгребали в кучу. Потом сланец и еще какой-то твердый слой… и только потом идет известняк — лучший в мире известняк, белый и розовый. Он-то и шел на продажу. Лучшие дворцы строили из нашего известняка. А уж под известняком — кровавый разлом, а ниже и делать нечего. Дальше камень непригоден.
Пер кивнул:
— Теперь понятно… всегда есть простое объяснение.
Герлоф покосился на дневник на столе.
— Может, и не всегда, но чаще всего есть, — согласился он.