Лавка страха

Глава 30. Темный дар

Тети Галин план был простой, как все гениальное, и очень рискованный. За круглым столом на кухне кипела работа — Оскар перекрашивал в кроваво-красный цвет обложку от одной из старых больших книг. Агата вымачивала листы бумаги в туши и проглаживала их утюгом. Тетя Галя сшивала их нитью. Моей задачей было слепить из странной штуки, похожей на пластилин, череп. Тетя Галя сказала, что Книга страха выглядела именно так — красный переплет, черные страницы, а на обложке — черная паутина с объемным черепом в центре. Тот же знак, что на двери в башню.

— Марра сразу поймет, что это подделка, — вздохнул Оскар, оглядывая нашу работу.

— Не подделка, а высококачественная реплика, как пишут в интернет-магазинах, — хмыкнула Агата. — Нам и нужно-то отвлечь ее на пару секунд, чтобы гремлин ее запер.

— Ох, лучше б я туда пошла вместо вас. — Тетя Галя в очередной раз глянула на настенные часы, ткнула иголкой в палец вместо бумаги и шепотом выругалась.

Если бы не эти постоянные взгляды на часы, можно было бы представить, что мы все вместе работаем над каким-то дурацким школьным проектом, каких было полно в той, прошлой жизни, что закончилась с приездом в Красные Сады. Если на несколько секунд забыть о Марре, там было очень хорошо. Прожаренная солнцем кухня, холодная окрошка — тетя Галя разлила ее из цветастой кастрюли в такие же цветастые тарелки и заставила нас поесть — и мурлыкающее старой музыкой пузатое радио, включенное фоном. На эти мгновения казалось, что мир безопасен, у нас летние каникулы и тревогу может вызывать только приближение учебного года. Но потом поток воздуха приносил в распахнутое окно запах яблок, из-за двери раздавался слабый стон Виолетты Иванны во сне, кто-то тут же обеспокоенно смотрел на тикающие настенные часы — тетя Галя заверила, что точнее их нет на целом свете, — и иллюзия лопалась, как мыльный пузырь.

— Нужно что-то, из чего можно сделать паутину, — заявил я, рассматривая вылепленный череп. — Чтобы Марра хоть на секунду поверила.

Тетя Галя замерла с иголкой в одной руке и черными листами в другой.

— А ты прав, — она посмотрела на меня долгим задумчивым взглядом. — Иди, значить, ко мне в комнату, там, в столе, в левом ящике, копирка — такая черная тонкая бумага. В левом ящике, понял?

— Понял, понял. — Я вскочил со стула, разминая затекшие ноги. Никогда в жизни столько не сидел на одном месте!

Я осторожно прокрался мимо гостиной и тихо взбежал по лестнице — Виолетта Иванна спала на диване, и мне совсем не хотелось ее будить. Перед тем как уснуть, она разрыдалась и пыталась просить прощения, и от этого хотелось провалиться под землю или сбежать куда подальше.

Комната тети Гали была в дальнем углу, и перед дверью у нее зачем-то лежал полосатый коврик. Внутри на полу пестрел такой же коврик, а кровать аккуратно укрывал похожий плед. Вся мебель стояла словно по линеечке, и на каждой — нет, серьезно, на каждой — поверхности были вязаные салфеточки. Стараясь ничего не запачкать и не затоптать, я подошел к столу. На нем не было ни пылинки и стояла ваза с ромашками. Я вдруг представил, что тетя Галя гадает, как девчонки в школе, любит — не любит, и отрывает лепестки, и хихикнул. А потом вспомнил, о чем она мечтала до встречи с Маррой, и смех застрял в горле.

Я дернул на себя ящик — левый, как сказала тетя Галя. Черной бумаги здесь не было. Вместо этого я увидел до боли знакомый почерк.

Чужие письма читать нехорошо, я прекрасно это знал. Но не успел даже подумать об этом и уже вытащил листок из ящика и держал перед собой. Там стояла дата. Совсем незадолго до… Это было ее последнее письмо. Сначала я не мог понять, почему бумага дергается вверх-вниз, и только потом сообразил, что это дрожат мои руки. Частые строчки, написанные синей шариковой ручкой, расплывались, как кудрявые волны на море. Потом взгляд выхватил мое имя, и сердце прыгнуло и заколотилось где-то в горле. Может быть, если прочитаешь то, что написано про тебя, то и ничего? Честно, мне было плевать, я уже впился в строчки глазами.

Агаточка такая большая уже, настоящая красавица, сама на снимке увидишь. Наверняка есть поклонники в школе, но разве же нам расскажет. Ну она девочка умная, музыкой увлекается, я такую не очень понимаю, правда, но у Агаты здорово получается. А Вася… Волнуюсь я, Галка. Не говорю никому, но сердце не на месте. Парень растет отчаянный, иногда кажется, до безрассудства. Перед Новым годом руку сломал: на доске своей катался, залез на гору, откуда взрослые не решались съехать, и сиганул! Ну ты себе представляешь?

Я прикусил губу. Врач тогда пошутил, что я сделал себе подарочек. Тридцать первого декабря Агата прилепила мне на гипс мишуру, и она весь вечер шуршала и осыпалась всем в бокалы и оливье, а потом оказалось, что ее никак не отодрать обратно. А утром я миллион лет распаковывал подарки одной рукой. Это был наш последний Новый год вместе. А мы и не знали.

Я все думаю, что это моя вина. Ох, Галка, сколько вины на мне… Всю жизнь я твержу мальчику, чтобы он ничего не боялся. Что это плохо. Даже что не переживу, если будет бояться. А теперь думаю, переборщила я с этим, нельзя было так говорить. Но ведь не хотела, не хочу, чтобы он жил в таком аду, как я. Как мы. Уж ты-то понимаешь, о чем речь. Но еще кое-что, кроме этого, тревожит меня… только тебе могу сказать, Галка. Он все больше напоминает мне моего папу, прадеда своего.

Сердце заколотилось. Что? Эта странная связь с прадедушкой, которую я чувствовал, — бабушка видела ее? Это что-то значит?

Те же чертики в глазах, та же решимость, что-то такое, что так не опишешь, только чуйка-то работает. Папа ведь не простой человек был. Тогда еще, давно, обмолвился, что продавец с той треклятой ярмарки сказал. Мол, не каждому дано стать хозяином «Лавки страха», не просто так он смог. Фразу я на всю жизнь запомнила: потому что нельзя стать хозяином тьмы, не нося тьмы в себе.

Я почувствовал, как покалывает кончики пальцев, будто иголками. Сердце провалилось в живот и замерло там.

Что это значит, я плохо представляю. Но знаю, что были у отца особые силы, о которых никто не знал, и он никогда не рассказывал, как я ни просила. Тщательно скрывал. Обмолвился только однажды, что силы эти связаны со страхами, которые он носил в себе. Темный дар, благодаря которому он способен был управиться с той книгой и с тем чудовищем, что наши жизни поломало. В Васе, чует мое сердце, есть что-то, не удивлюсь, если это еще сильнее, чем в отце. Боюсь я за него, Галка, хочу для мальчика спокойной жизни, а ничего хорошего в таком даре нет. Потому я и повторяю как заведенная, что нельзя ничего бояться. Не должен он открыться, дар этот.

В тот раз, зимой, когда я сломал руку, боль пришла не сразу. Я грохнулся вместе со сноубордом и на несколько секунд как будто оглох и ничего не чувствовал, вообще ничего. Потом руку обожгло так, что я зажмурился, — но сначала все как будто онемело. Сейчас было очень похоже. Я аккуратно сложил письмо и убрал в ящик. Задвинул его. Открыл правый ящик — там лежала пачка тонких листов, похожих на кальку черного цвета. Я вытащил ее и пошел вниз.

Нельзя быть хозяином тьмы, не нося тьмы в себе. Вот что имела в виду Марра. Я выпустил ее. Я видел то, что видит только она, из-за меня едва не погибла Виолетта Иванна. Пора положить этому конец.

Все получилось на удивление просто. Показать язык Агате в ответ на ее ворчание, что не прошло и года, как я вернулся. Скрутить черные нити, соединить с черепом, прикрепить на обложку. Выждать удобный момент — Агата с Оскаром пошли в сад подсушить поддельную Книгу страха на открытом воздухе, а когда тетя Галя вышла проверить Виолетту Иванну — перевести самые точные часы на свете на час назад.

Когда стрелки показывали около одиннадцати — а на самом деле время приближалось к полуночи, — я незаметно выбрался в сад, прихватив с собой нашу подделку и свой меч. Прислушался — из кухонного окна доносились неразборчивые голоса и убаюкивающая музыка. Уютно. Я отвернулся и быстро, пока никто не заметил, выскользнул за калитку.

Пробежал через тихую, уже спящую улицу в дом, вверх по лестнице, в заваленный старыми вещами чулан.

Я все это начал. И завершить тоже должен я — один, больше никого не подвергая риску. Я выдохнул и поднялся по каменным ступеням в башню.