Мило

ГЛАВА XXII

Сейчас улица Эвеше вовсе не казалась темной или сумрачной. Мило заметил, что метрах в пятидесяти отсюда она расширяется, уступая дорогу солнцу.

Торговые ряды на площади Ланш, осененные первой зеленью распускающихся деревьев, уже ломились под тяжестью апельсинов, лимонов и цветной капусты.

Часовщик и его юный спутник быстро миновали площадь и вышли на улицу Фонтэн-де-Ван. Она была такая тихая, такая умиротворенная, что невольно напоминала самую обычную деревенскую улицу. И очень короткая. Казалось, будто она специально отсечена каменным парапетом, над которым властвовало голубое небо.

— А что в конце улицы? Море? — спросил Мило.

— Да. А этот каменный парапет отгораживает внутреннюю гавань и бухту Жолиетт. Ты еще это увидишь. Сначала зайдем ко мне. Это совсем рядом.

Действительно, «мастерская» мосье Сольеса походила скорее на лавчонку, чем на мастерскую. Единственное имеющееся окно служило своеобразной витриной, а над ним можно было прочитать:

С десяток самых разнообразных часов, прикрепленных к перекладине окопной рамы, висел за этой «витриной». Старик распахнул дверь, и Мило вошел в тесную комнатушку, большую часть которой занимал громадный застекленный шкаф, битком набитый разной разностью — стенными часами, будильниками, карманными часами, всякими деталями от часовых механизмов.

Все стены были увешаны полками с ящичками, и на каждом из них белела полустершаяся этикетка.

На углу стола, как раз напротив окна, работал напарник папаши Сольеса, о котором он говорил уже Мило. Он склонился над часами: в одной руке у него был маленький пинцет, в правом глазу — лупа, очень похожая на монокль.

Услышав, что дверь отворилась, он положил лупу на стол, и повернулся.

Это был молодой человек лет тридцати, чисто выбритый, с тонкими чертами лица и красивыми, немного грустными глазами.

— Добрый день, Фиорини, — поздоровался с ним Сольес. — Вот взгляните — это тот самый мальчуган, малыш Мило, которого мы вчера вечером поджидали. Отец отправил его на три месяца к сестре в Марсель, а сестра-то уже уехала! Ума не приложу, как с ним поступить! Досадно, что у нас нет свободного времени, а то бы сделали из него часовщика. Теперь ты видишь, Мило, где я работаю. Вот здесь-то я и разбираю и снова собираю все эти колесики, винтики, пружинки в часах. Должен тебе сказать, что у нас прекрасная профессия! Часовщик должен обладать терпением и вкусом к тонкой работе. Когда попадает тебе в руки какой-нибудь великолепный старый хронометр — как, например, сейчас у Фиорини, — то, работая над ним, получаешь несказанное удовольствие! Верно, Фиорини?

— Вы правы, Сольес, — ответил часовщик и, крепко пожав руку Мило, снова склонился над серебряным ящичком.

А ведь и правда эти часы так были красивы!

— Я доведу малыша до угла улицы, покажу ему вид на порт и тотчас же вернусь, — предупредил Сольес Фиорини и, обращаясь к Мило, добавил: — Если хочешь, то в другой раз я открою твои часы, чтоб ты мог взглянуть на их механизм, а мы с Фиорини посмотрим, хороши ли они. Ну ладно, идем!

Через минуту Мило, опершись локтями на парапет, который тянулся вдоль всей эспланады Туретт, восхищался захватывающей дух картиной, открывшейся перед его взором.

Какая приятная неожиданность! Этот квартал, который вчера начисто разочаровал его, покуда он блуждал по лабиринту его тесных улиц, как бы нависал над огромным торговым портом с его длинной вереницей причалов, ощетинившихся мачтами, трубами, подъемными кранами.

Перед ним в зеленоватой воде вырисовывались белая дамба и маяк. Справа, совсем близко, он увидал махину — скорее удивлявшую, чем прекрасную, — кафедрального собора с его серыми куполами; все это, окрашенное неповторимым средиземноморским светом, выглядело поистине празднично, и Мило, созерцая эту величественную панораму, испытывал ощущение легкого радостного опьянения.