Мило

ГЛАВА XXXVIII

После такого бурного дня вечер показался Мило необыкновенно тихим и безмятежным.

Воспоминание о двух бутербродах, съеденных еще днем, растаяло где-то в далекой дымке, а овощной суп, который налила ему мадам Сольес, маленькие артишоки под соусом из перца, приятно похрустывающие на зубах, душистый яблочный компот с лимоном, завершивший обед, — все это казалось Мило удивительно вкусным.

И с каким же усердием он принялся убирать со стола! Он даже чуть ли не расстроился, узнав, что не придется вытирать посуду! Ведь мадам Сольес, не в пример своей подруге, не столь ревностно вела свое хозяйство. Нередко она оставляла на кухонном столе целую груду грязной посуды и, усевшись в кресло, брала в руки газету или болтала с какой-нибудь словоохотливой соседкой. Больше того, она даже не успевала вовремя убрать постель.

«Когда я вырасту, у меня все будет как у Одиберов, а не так, как у Сольесов», — думал Мило.

Но как бы то ни было, он крепко привязался к Сольесам и испытывал истинное блаженство, когда перед сном проводил с ними часок-другой.

Он им читал главу из своей любимой книжки «Жаку Крокан» или же рассказывал об Антверпене или о Гамбурге, где ему довелось побывать вместе с отцом.

В этот день Фиорини, компаньон папаши Сольеса, провел целый вечер вместе с ними. Он недавно получил хорошие известия из дому и теперь выглядел веселее, чем обычно.

Мило знал от Сольесов, что Фиорини, выходец из Вероны, жил там вместе с родителями и сестрой. Десять лет работал он часовщиком, беспрестанно пополняя образование, и мечтал о социальном прогрессе и о международной солидарности трудящихся.

Верный своим убеждениям, Фиорини не пожелал из-за этого угодить в тюрьму и вынужден был эмигрировать.

После обеда Фиорини спел несколько красивых итальянских песенок. Мило, обрадовавшись, что понял некоторые отдельные слова, схожие с французскими, принялся — на правах друга — тормошить Фиорини: пусть он переведет ему на итальянский самые обиходные фразы. Тот согласился. Мило аккуратно записал их в свою записную книжку, а часовщик терпеливо объяснил ему орфографию и произношение.

— Мне так хочется выучить какой-нибудь иностранный язык! — воскликнул Мило. — Мне кажется, что если б я говорил на другом языке, то чувствовал бы себя другим человеком!

— Какая великая мысль! — усмехнулся Фиорини. — Ну уж нет! Если ты, к примеру, лгун и злодей, то будешь лгать и грубить по-итальянски с таким же успехом, что и по-французски.

— А вы больше любите Италию или Францию? — спросил Мило и сам же ответил: — Ну конечно, Италию.

Фиорини вроде бы сначала рассердился, но потом рассмеялся:

— Почему ты говоришь: «Ну конечно, Италию»? Я люблю те места, где я бывал и которые хорошо знаю; словом, те, которым я обязан какими-то привязанностями, привычками, воспоминаниями. Я люблю свой край — Верону и ее окрестности — больше, чем Марсель, в котором я живу только два года. Но я люблю больше Марсель, чем Милан, где я провел в пору зимних туманов неделю, и совсем не люблю Неаполь, который мне вообще не довелось посетить. Да и какое это имеет значение, если Марсель находится во Франции, а Милан и Неаполь в Италии!

— Но, — возразил Мило, — вы можете предпочитать итальянцев французам и, например, не любить англичан, верно же?

— Мило, — серьезно и взволнованно ответил ему Фиорини, — если мальчики твоего возраста все еще продолжают думать, что все человечество делится на итальянцев, французов, англичан, бретонцев, овернцев и что надо их оценивать, любить или ненавидеть всех скопом, то Мир потерян для человечества. Никто не будет отрицать, что существуют люди разных национальностей и что разделены они друг от друга границами, но пойми же, все люди всех стран в общем-то делятся на две категории: на порядочных людей и мерзавцев, на добрых и злых, на тех, которые нам нравятся, и на тех, к кому мы равнодушны или которые нам неприятны. Например, для меня мосье Сольес (такой же часовщик, как и я) намного ближе и дороже, чем тот сицилийский унтер, который нагло обращался со мной, когда я служил солдатом в Болонье.

Мило почувствовал, что отношения между людьми — не такая уж простая штука, как ему казалось раньше. И он глубоко задумался…