Моногамист

Глава 71. Тайное, которое становится явным

The Irreρressibles — In This shirt

Я не знаю, зачем согласился, зачем дал вести себя за руку туда, где ждал меня, притаившись, мой конец…

Наверное, в тот момент я завяз в мысли о том, что она уходит, всё-таки уходит от меня навсегда, не смогла, не выдержала жизни со мной, как и все прочие, но я ни в коем случае не винил её, прекрасно осознавая свою эксклюзивную вину, и дело даже не в моей неординарной внешности, всё дело во мне… То, что должно было стать чем-то хорошим, особенным, каким-то нелепым образом переродилось в разрушающее, несущее боль и страдания людям: и женщинам, и мужчинам.

Я смирился. Внутри себя, в поле восприятия нас, как одного целого, я внезапно открыл дверь, чтобы выпустить её на свободу, больше не мучить, не терзать собой и своей слишком уж сложной сущностью, наполняющей мою жизнь трагедиями, неподвластными простому человеческому терпению и выдержке, способности вынести неподъёмный груз боли… Сжалился над ней, потому что любил, и отпускал любя… Глаза мои не были влажными, но сердце обливалось кровью и слезами… Уже в то мгновение я понимал, что моя собственная жизнь с этого момента начинает свой обратный отсчёт, и не важно, каким будет мой конец.

Я завяз в своём горе, духовном опустошении настолько, что ослаб даже физически, едва волоча свои ноги за ней следом, по дорожке из белого мрамора, соединяющей наш дом и дом женщины, оказавшейся в моей жизни случайно и почти занявшей в ней то самое место, предназначенное лишь для одной. Как это вышло, как это вообще оказалось возможным, я до сих пор до конца и сам не понимаю. Но, самое главное — я потерял контроль, перестал смотреть вперёд и предвидеть. Упустил важное — то, что разбило напоследок нежное и такое хрупкое сердце самого главного человека в моей жизни — открытие ей моего предательства.

Спустя два месяца между Валерией и Габриель случился разговор, а я был его причиной, стоя за дверью, и безучастно внимая тому, как тихо и спокойно рушится мой мир, осыпаются в пропасть мои силы и мощи, желания, стремления, способности и жажда жизни…

Но в ту секунду мне было наплевать на всё это, в висках пульсировала лишь одна забота, одна мысль, одно желание:

«Прости, прости, прости… Прости меня за всё! Прости…»

— Он не любит тебя. И не хочет тебя, — самоуверенно заявляет Случайность моей женщине, моему сердцу, моей душе, моему счастью и моей боли…

— Ты так уверена в этом? — слышу болезненно тихий, буквально убитый безысходностью любимый голос. Кажется, она догадалась ещё до того, как услышала финальную фразу:

— Конечно! Иначе, он не спал бы в моей постели, живя с тобой!

Всё, пьеса моей жизни окончена. Технарь, опускай занавес! Да быстрее же, быстрей, поторапливайся, мать твою, я не могу, я на пределе ненависти к самому себе, такой острой, что боль и горе душат меня в прямом физическом смысле, заставляя с шумом хватать воздух, чтобы не задохнуться! Что ж ты так медленно, а? Чёртов предатель…

Мне было больно её болью, ей от моего предательства, а мне от её боли, в тот раз, мне показалось, я плакал и её, и своими слезами одновременно, так горько, как никогда, кажется, в своей жизни.

А прима моего театра, тем временем, добивает меня своей грёбаной нескончаемой добротой и пониманием:

— Что ж, тогда мне остаётся только пожелать вам добра и счастья… Роди ему много детей, Габриель, пока можешь…

Что ж ты Лера, так жестока ко мне? Дай мне глоток сил, хоть повод уцепиться за что-нибудь! Ответь ей, что неправда это всё, скажи, как сильно она заблуждается, открой её глаза на НАС и то, что между НАМИ, что не понять ей никогда в её жизни, не измерить, не осознать, а главное, не прочувствовать во всей фееричной полноте красок, запахов, эмоций и чувств… Кричи ей Лера, кричи так громко, как сможешь, что не отдашь меня, не позволишь мне упасть в очередной тысячный раз моей жизни… Протяни мне руку, ну пожалуйста, спаси меня! Помоги!

В размытой картинке моих, ещё способных видеть глаз внезапно возникает её фигура, слух улавливает ровные шаги, уверенный, чёткий, словно отмеряющий мои последние мгновения, стук её туфель о белый мрамор. Моя рука сама собою в неосознанном жесте хватается за её тонкое запястье, ведь сам я уже не в том состоянии, чтобы иметь такую наглость, но что-то внутри меня отчаянно борется за жизнь, стараясь поймать и ухватиться за то единственное, что может меня спасти — ЕЁ руку, физически слабую, но такую сильную во всех остальных смыслах…

Но она нервно вырывает её, брезгливо сбрасывая меня в темноту, бесконечность, бесчувственность небытия… И я понимаю её, сам, наверное, давно бы уже это сделал. Слишком много я забрал у неё, слишком вымотал, перешёл все лимиты, нарушил пределы, исчерпал все данные мне возможности, упустил все до единого шансы…

Поднимаюсь, ноги несут меня к моему дому, дому, который я построил сам, возводя главное — безопасное убежище, укрытие от всего злого и скверного для своей семьи, своей женщины и своих детей, отдал ему часть души, не зная наперёд, что всё это будут напрасные усилия, что не способен я на то, о чём так отчаянно мечтал все свои годы, осознанно или нет, но упорно рвался сквозь мглу обмана, сквозь чёрный туман разврата, сквозь пелену женщин-подделок, неустанно стремился к своему безмерному, бесконечному, единственному правильному, такому простому и сложному счастью… Она так и не приняла его, мой дом, мой подарок ей, не поверила, не смогла пересилить себя и своё недоверие, свои шаблонные взгляды, несмотря на весь ум, искренность и проницательность, всё-таки отвергла меня, поставив, наконец, точку.

Я не осознавал своих шагов и движений, не понимал, куда иду и зачем, лишь отметил, что видеть стало легче, слёзы больше не давали облегчения, но и не душили, и лишь последняя человеческая эмоция, которая запомнилась мне в те странные в своей потусторонности мгновения, была нежность к ней… к моей Лере.

Непоколебимая уверенность в правильности своих действий читалась в каждом её движении, в той скорости и чёткости, с какими она собирала свои вещи и вещи детей, уезжая из нашего дома навсегда, уходя от меня со всей осознанностью и трезвостью взвешенного решения, на какие способен разумный человек. Я ловил её образ жадно, зная наперёд, что вижу его в последний раз, в буквальном смысле в самый последний раз своей жизни, ведь уже догадывался, куда и зачем так легко и так уверенно двигаюсь.

Но прежде, чем Валерия взглянёт на меня и прочтёт в моих глазах страшное, а ведь она это сделает, мне ли не знать её за столько лет, я отвожу свой взгляд, тупо уставившись себе под ноги, не видя в сущности ничего, кроме своей боли и отчаяния, прячу то, что ей не следует видеть, не нужно знать, иначе ведь она никогда не позволит мне сделать это…

Narrow Skies- I Want The Wind To Carry Me

Странное состояние раздвоенности личности, неожиданное ощущение свободы, облегчения и правильности предстоящего поступка, наслаждение созерцанием бесконечно любимого создания, желание отпустить его, освободить и забрать всю вязкую черноту, всю грязь, но главное, самое главное — всю чёртову нашу, одну на двоих, боль… Мне казалось тогда, что совершив то, что религия считает самым большим и страшным грехом, что поселяет душу в безвременье, обрекая её на вечное забвение и небытие, я совершу единственно верный в своей жизни поступок — освобожу любимую женщину и весь этот мир от себя, от своих ошибок, несущих горе и разочарования, заставляющих людей страдать и испытывать боль, и перестану уже, наконец, мучиться сам, изнывая от чувства вины и бесконечных в моей жизни потерь.

И вот я в большой ванной нашей спальни, её ванной, не знаю сам, почему я вошёл туда именно через её ванну, попав в залитую ярким солнечным светом зону джакузи. Мои движения методичны и как будто неосознанны, словно не я сам, а нечто иное управляет мною самим и моим телом будто куклой: открываю кран с горячей водой, чтобы не сворачивалась кровь, и кровоток в моём теле ускорился — откуда мне это известно, понятия не имею, но делаю именно так. Затем вынимаю из комода спальни старинную бритву, подаренную кем-то на один из убогих моих Дней Рождения, и это символично, как и яркий, тёплый солнечный свет, словно шепчет мне — то, что ты делаешь сейчас, несёт свет, то что ты совершаешь — правильно и закономерно, сделай это, сделай сейчас, сделай, сделай…

И я делаю: режу свою кожу так глубоко, как могу, разворачиваю кровавые реки своих запястий, но мне этого кажется мало, и я кромсаю дальше, почти до локтей, режу не чувствуя боли и сожалений, и лишь видя, как распускаются в белом джакузи красные кровавые цветы… Моя рука внезапно становится слабой, бессильной, роняет тяжёлую стальную с позолотой бритву, та быстро тонет, и в алой воде мне её уже не найти, ведь сознание, кажется, покидает меня и вовсе не от потери крови, а оттого, что я полностью готов и открыт тому, чтобы выпустить уже из этого действительно порочно-красивого тела свою душу, и мне даже наплевать на то, что после этого поступка ей уже не вернуться на эту Землю… Мне только грустно, что я больше никогда не встречу ту другую душу, не узнаю её и не утону вновь в волшебстве влечения и желаний, не испытаю ещё сотни тысяч раз столь восхитительное и прекрасное в своей сладости и жестокости чувство… Любви…

В угасающем сознании проносится последнее «Прости» и на этот раз, кажется, оно обращено к самому себе…