На бывшей Жандармской

„Послужи людям…“

Трудно было разобраться Николке в том, что происходило на заводе. Первые дни после «праздника», когда люди ходили по улицам с флагами и пели новые песни, рабочие поздравляли друг друга. То и дело слышалось: «Прошла коту масленица! Теперь вся жизнь по-новому пойдет!»

Мастера тоже будто подобрели. Рабочих навеличивали «братцами» и разговаривали с ними, как со своей ровней. Даже сухарь и неулыбка конторщик несколько раз назвал рассылку «Николка!», вместо обычного «Эй ты, раззява!».

— Войне конец должон быть! Замирение скоро! Да и кому воевать-то, раз царя больше нету.

— А царь-то и не воевал, он сидел на своем троне в золоченом дворце да вина пил заморские.

— Мало что сидел. А войска-то чьи? Царевы. То-то.

Такие разговоры Николка слышал не раз.

— Скорее бы уж наши кормильцы домой вертались, пока не сложили буйны головушки, детей не осиротили, — вздыхали солдатки.

«Праздник» кончился в день первой получки.

— Это как же? Царя нет, свобода, равенство, а в расчет шиш да штрафы…

— Выходит, одни пустые слова.

— Словами сыт не будешь. Так-то, брат, — перебрасывались недовольные рабочие, отходя от кассы.

С каждой получкой лица людей становились все суровее, угрюмее. А однажды, когда на завод прибыли военные с новым заказом для фронта, рабочие собрались в механической. Они стояли в проходах, даже забрались на станки, облепили окна. На один из станков вскарабкался и Николка. Отсюда ему все было видно.

Посередине мастерской на каком-то ящике стоял управляющий завода, колотил себя в грудь и что-то говорил. Но его никто не слушал, каждый кричал свое.

Но вот рядом с управляющим встал Кущенко и поднял руку. Сразу стало тихо.

— Товарищи! Давайте разберемся по порядку. Господин управляющий, мы пригласили вас для того, чтобы вы нам сказали, почему приняли новый военный заказ и когда собираетесь улучшить положение рабочих?

— Я же объяснял! Пока не кончится война, я бессилен что-либо сделать. Я во всем подчиняюсь компании, — развел руками управляющий, повернувшись к Кущенко.

— Вы не мне говорите, людям. Вы их обсчитываете на каждом шагу, обманываете обещаниями. Вот с ними и объясняйтесь. У рабочих кончилось терпение.

— Верно, хватит терпеть! Их и революция ничему не научила: что до бани, то и после бани. Одинаковые.

— Кому он служит? Кровососам или народу? Пусть скажет, — потребовали рабочие.

— Слышали вопрос? Кому вы служите? Отвечайте, — спокойно повторил Кущенко.

— Это что? Допрос?! — взвизгнул управляющий. — Я служу компании и… России.

— Что компании служите верой-правдой, жмете из рабочего человека последние соки и набиваете хозяйский карман, это так. А насчет России позвольте вам не поверить. Россия — это народ, мы, рабочие, крестьяне, — при этих словах Иван Васильевич широко раскинул руки. — Нам, народу, война не нужна! А вы для войны стараетесь. Это уже предательство, господин управляющий.

— Верно! Предатель он! Гнать его в шею с завода!

— Долой управляющего! — дружно подхватили рабочие.

— Слышали приговор народа? По решению большевистской организации и рабочего комитета вы больше не управляющий. Кончилась ваша власть на заводе, — уточнил Кущенко.

Управляющий не на шутку перепугался, съежился, потом поднял над головой кулаки и закричал, уже не сдерживаясь:

— Это вам не пройдет! Я буду жаловаться! — с поднятыми кулаками он стал пробираться к выходу.

— Так не годится! С почетом надо, — выкрикнул Степан, стоящий в толпе молодых рабочих.

Управляющего догнали, подхватили под руки с двух сторон, приподняли и бережно посадили в ржавую тачку, которая стояла возле мастерской. Он пыхтел, отбивался изо всех сил, болтая в воздухе руками и ногами. Лицо стало белым от испуга и негодования.

Тачка, подхваченная добрым десятком рук, покатилась к заводским воротам.

— Повезли кота хоронить, — смеялись идущие следом рабочие.

— Вы за это ответите! Я… жаловаться… в компанию…

— Эк, напугал. Жалуйся! Там, в Питере, всю твою компанию тоже, поди, на свалку свезли.

— Не думал я, что с этого начнем наводить порядок на заводе, — заметил Иван Васильевич, глядя вслед толпе, идущей за тачкой. — Народ сам решил.

— Не впервой нашим парням кровососов с завода на тачке вывозить. В девятьсот пятом этак же управляющего выволокли. Той же ночью удрал вместе с семьей и пожитками, — вспомнил пожилой рабочий.

— И этот удерет. А напугался! Совсем обалдел, орет не своим голосом. Смехота!

— Гляньте, ребята, сама припожаловала!

От особняка, путаясь в длинном халате, бежала жена управляющего, взлохмаченная, растрепанная. Она потрясала над головой мужниным пистолетом и громко визжала:

— Как вы смеете?! Мерзавцы! Разбойники! Стрелять буду!!

— Туда же в драку лезет. Цыц ты, — прицыкнул на нее один из парней и сделал несколько шагов навстречу.

Жена управляющего завизжала еще громче, швырнула пистолет на землю, подхватила полы халата и понеслась к дому. Вслед громко хохотали рабочие.

— Ой, до смерти перепугала! Аника-воин… — Степан поднял пистолет и сунул в карман: — Пригодится…

Тем временем тачку уже вывезли за широко распахнутые ворота и откатили в сторону:

— Мотай на все четыре…

Выпачканный ржавчиной и мазутом разжалованный управляющий с трудом вывалился на землю и побежал к своему особняку.

— Яшка! Яшка! Лошадей запрягай! Живо! — отдуваясь, кричал он. Но Яшка так и не отозвался. Кучер почуял недоброе и сбежал от своего хозяина.

Рабочие, посмеиваясь, начали расходиться. Только возле механической еще долго разговаривали между собой Иван Васильевич, Раков, Степан, которых теперь открыто называли большевиками.

— Пойдемте дела принимать, пока чиновники не сбежали с ключами и документами, — предложил Кущенко. Все направились в контору.

…С той поры собрания в механической мастерской стали проходить часто. Рабочие говорили о делах завода, ругали войну, меньшевиков и эсеров, которые мешали делу революции.

На одном из самых людных собраний Кущенко единогласно выбрали в Совет рабочих депутатов.

— Будешь нашим первым депутатом в городе от рабочих.

— Послужи, Иван Васильевич, народу.

— Расчеши им, буржуям-то, бороды, чтобы не обманывали нашего брата, — наказывали рабочие, поздравляя Ивана Васильевича. Каждый подходил и крепко жал руку, повторяя:

— Послужи…

— Спасибо, товарищи, за доверие, — отвечал Кущенко. — Буду стараться, не жалея сил.

Николка тоже радовался вместе со всеми, хотя толком не понял, что к чему.

— А… где Иван Васильевич? — спросил он, когда увидел за станком Кущенко другого токаря.

— Эк, хватился! В Совдеп выбрали товарища Кущенко. В Народном доме теперь его место. Вот так, Николай Николаич.

Николка расстроился. Он совсем не ожидал, что если выбрали, так и с завода уходить. Что же теперь с ним будет? Так и бегать всю жизнь в рассылках? А он-то надеялся обучиться на токаря… Видно, не сбылась бабушкина примета, что два вихра к большому счастью.

…Однажды Николку послали в Совдеп. На пакете было написано: «Народный дом, депутату товарищу Кущенко».

— Входи, входи, Мыкола, — обрадовался Иван Васильевич, когда рассылка нерешительно просунул голову в указанную дверь.

— Вам послали, с завода, — вежливо, но суховато проговорил Николка и остановился возле стола в ожидании.

По дороге он все обдумывал, как напомнит Ивану Васильевичу о его обещании. Обязательно напомнит! Но увидя письменный стол, заваленный бумагами, постеснялся, решил ничего не говорить. Не до него теперь товарищу Кущенко, не до Николкиных бед…

Однако Иван Васильевич ничего не забыл.

— Ты чего губы надул? — спросил он, откладывая в сторону прочитанную бумагу. — А-а, понимаю! Виноватым считаешь меня. Да ты садись, в ногах правды нет. И послушай. Слово я свое сдержу, Мыкола. Дай только расправиться с нашими врагами, построить новую жизнь.

Иван Васильевич говорил так, словно уже видел эту новую жизнь, которая обязательно наступит для всех бедных людей.

Николка успокоился. Ничего, долго ждал, еще подождет…