На бывшей Жандармской

Последний ужин

Черная туча плотным пологом повисла над крышей дома, над тревожно спящим поселком, двигалась медленно, тяжело.

Вот она подползла к луне, и та исчезла. Стало темно и жутко.

Федя прижался к теплому плечу матери и не отрывал глаз от почерневшего неба.

— Что папы так долго нету? — тихо спросил он.

Александра Максимовна ничего не ответила. Лишь коротко вздохнула и погладила сына по голове.

Не первый вечер коротали они вместе. Управятся с домашними делами, угомонят малышей и усаживаются рядышком на лавочку возле окна.

Далеко в конце улицы пропел петух. Остальные будто того и ждали. Тут и на часы не смотри: двенадцать. Петухи время знают.

Сонно брехнул соседский Полкан. Ему ответил другой пес. Наконец, все смолкло. Только где-то цокали по мостовой конские подковы.

Но вот послышались торопливые шаги. Звякнула железная щеколда.

— Папа идет! — Федя метнулся в сени.

— А тебе, сын, чего не спится? — пригнувшись, Иван Васильевич перешагнул порог. Федя обхватил шею отца руками, прижался к нему, ощутив знакомый табачный запах.

Отец осторожно отстранил сына и начал поспешно раздеваться. Повесив пиджак и кепку на гвоздь возле дверей, Иван Васильевич достал с полки рыжий портфель, вытряхнул из него кучу бумаг и стал быстро их сортировать, раскладывать.

Федя вгляделся в лицо отца. Оно потемнело и осунулось. Глаза казались большими, губы сурово сжаты. А на лбу — морщины.

— Что еще случилось? — тревожно спросила Александра Максимовна.

— Да-да… случилось, — пробегая глазами бумажку за бумажкой, ответил отец. Потом он словно очнулся: — А, Саша… Ты что? С ужином возишься? Не до ужина сейчас… Помоги-ка мне.

Иван Васильевич собрал со стола отложенные бумаги и целой охапкой понес их к печке.

— Теперь еще и казаки нагрянули… По всем поселкам шарят. Могут и к нам явиться. Все эти бумаги надо сжечь до единой… Люди пострадают, — услышал Федя приглушенный голос отца. Сын так и стоял возле стены, широко раскрыв глаза.

Отец подносил каждую бумажку к огню, вспыхивало яркое пламя, бумажка корчилась, превращалась в черный пепел.

Когда сгорела последняя бумажка, мать открыла заслонку, замела заячьей лапкой пепел в загнетку и перемешала с золой. А на огонь поставила чугунок и подбросила щепы.

— Вот и все, — проходя мимо Феди к рукомойнику, отец пошутил: — Что нос повесил, герой? Мы еще повоюем! Придет и на нашу улицу праздник!

— А с тем как? — озабоченно кивнула головой Александра Максимовна на входную дверь.

— Да-а, это на огне не спалишь… Будем надеяться, что не догадаются искать на самом виду. Идем-ка…

Они вышли в сени. Там, за дверью, стоял огромный сундук, окованный железом. В него складывали старые шубейки, ботинки, пиджаки — все, что уже и носить нельзя и выбросить жаль: авось пригодится в хозяйстве. Туда же на лето складывали пимы, пересыпанные нюхательным табаком, чтобы не съела моль.

Федя видел, как мать зачем-то взяла половичок и постелила на крышку сундука, а сверху нагромоздила перевернутые ведра, туески, горшки, словно сундук стоял там для просушки кухонной утвари.

«Что они там делают?» — с недоумением подумал Федя. И вовсе было непонятно, почему отец сказал матери:

— Какая ты догадливая… А теперь и перекусить можно.

Проснулись младшие ребята. Лишь маленький Миша продолжал крепко спать, раскинув ручонки.

— Папа пришел! Папа! — обрадовались Марийка с Сережей, вскакивая с постелей.

— Вот они, грузди! — Иван Васильевич широко раскинул руки, подхватил ребят и начал кружить по комнате, приговаривая: — Сели-сели в карусели и пое-ха-ли…

— Не до вас папке. Устал он, идите спать, — строго прикрикнула на ребят Александра Максимовна.

— Не сердись, рано еще им знать про наши беды.

— Ужин остынет.

— Будете со мной ужинать? — обратился Иван Васильевич ко всему семейству.

— Будем, будем.

За окном стояла черная предрассветная темнота. Чуть накрапывал дождь.